Воскресший для мщения - Рокотов Сергей - Страница 99

• Предыдущая
• 99/113
• Следующая

— Один парень задушил, — неохотно ответил Живоглот. — Его уже того… нет давно на свете… Зачем нам лишние свидетели? Ладно, все…

Кондратьев нажал кнопку телефона и молча глядел на Олега и Валеру… Олег заметил, что он выдохся от этого разговора, и теперь стало очевидно его сильное волнение…

… Живоглот же сидел на колченогом стуле и тупо глядел в пол. Потом поднял глаза на привязанную к железной кровати Инну. Лицо её было в кровоподтеках и ссадинах.

— Ну что? — блеснув глазами, спросила она. — Понял, что как аукнется, так и откликнется?

— Заткнись!!! — заорал Живоглот. — Заткнись, сука! Не выводи меня, а не то не доживешь до утра! Урою здесь на месте, и будь, что будет!

Тут же раздался звонок, и братки из казино сообщили ему, что приехали какие-то люди якобы от Ферзя, вышли поговорить с Игорем. Сели в вишневую «девяносто девятку» и куда-то уехали.

— Суки рваные! — заорал ещё громче Живоглот. — Раньше-то сообщить не могли? И зачем таких недоумков я поставил на охрану казино?!!!

— Так он же сказал — все нормально, — пробасил недотепистый охранник. — А тут как раз за выручкой приехали, Игорь крикнул, чтобы Дима им все выдал, а у него, сказал, срочный разговор… От Ферзя, ведь…, — оправдывал он себя.

— А если ему в тот момент дуло к спине приставили, тогда что, придурок? — прошипел Живоглот. — И ни от какого ни Ферзя это был человек! А пешка, сама рвущаяся в Ферзи, — прошептал он уже самому себе.

Тупой, необразованный и мало изобретательный Живоглот был в недоумении. Он не знал, что делать. С одной стороны ему безумно было жаль брата, единственного человека, которого он в этой жизни любил, но с другой он знал, что Кондратьева, который убил Гнедого, упускать не надо, что за это с него могут очень серьезно спросить… А от шефа пока не поступало никаких сигналов, то ли он не знал про гибель Гнедого, то ли просто никак не хотел реагировать, держал паузу. И теперь, когда жизнь Игоря была поставлена на карту, Живоглот был рад этому молчанию…

Он закурил и вышел из комнаты. Они находились в запущенном загородном домишке не так уж далеко от Москвы по Волоколамскому направлению. Для этой операции один из братков предоставил садовый домик своего пенсионера-отца. Туда и привезли Инну…

… Она была привязана к железной кровати после того, как Живоглот жестоко избил её.

Михаил лихорадочно курил во дворе, сгорая от нетерпения. Перед Инной он пока не хотел зарисовываться.

— Он был в казино и увез оттуда Игоряху, — сплевывая на землю, мрачным голосом сообщил Михаилу Живоглот. — Сам позвонил… Предлагает обмен.

— Вот сволочь, — побледнел от жгучей досады Михаил. — Да, ему палец в рот не клади… Мигом соображает, что ему делать…

— Вот и ты, ума палата, сообрази, что нам делать. Я Игорька ему тоже сдавать не хочу. Один он у меня…

— Надо подумать… Хорошенько подумать… Ясно одно, соглашаться на его условия нельзя ни в коем случае…

— Так что же мне, брательника подставлять? Тебе вот никого не жалко ради денег… А я как буду жить, если он его… — Договаривать он не стал. — Не шутит он, понял? Сам видел, что от Гнедого осталось… У него такой голос, что он и бабу свою не пожалеет ради дела, я так кумекаю, Лыко.

— Соглашаться на его условия нельзя, но можно сделать вид, что ты согласен на его условия, — уточнил Михаил.

— А дальше что? Это не дурак, он умнее нас с тобой во сто крат. Устроит засаду в лесу, если мы что-нибудь подстроим, стрелять они не хуже нас умеют, люди у них есть, хоть нас, разумеется, гораздо больше. Ну, устроим там кровавое месиво — что с этого толку? Кто там в нем выживет, Игорька замочат, это как пить дать… Да и ты, если думаешь, что на дело не поедешь, глубоко заблуждаешься, Лыко… Думаешь, тебя будем беречь? Сам под афганские пули первым и полезешь…

— Да я не об этом, — отмахнулся Михаил. Перспектива участвовать в перестрелке с афганцами ему совсем не улыбалась. — Тут что-то другое надо придумать. Чтобы Игорька вызволить, а Инну-то и не отдать. А потом его тепленького к нам и заполучить…

— А вот это-то было бы неплохо, — загорелись глаза у Живоглота. — Ну, давай, давай, придумывай. Раньше-то какие мысли в голову лезли — фальшивая доверенность, подмена представителя компании…

— Стой! — вдруг закричал Михаил. — Стой! Погоди!!!

— Ты чего орешь? Офонарел, что ли?

— Да, вроде бы, пока нет… Ты послушай, что я предлагаю…, — взял его за локоть Михаил и отвел в сторону, чтобы никто не мог услышать, что он ему скажет…

Ровно в три часа ночи серебристая «Ауди» с замазанными номерами стояла на тридцать втором километре Минского шоссе. За рулем сидел качок Тимоха, настолько молчаливый, что люди порой сомневались, умеет ли он говорить вообще. Его Живоглот брал на самые ответственные дела. И если с речью у него было неважнецки, и слов он знал маловато, то махаться и стрелять умел так, как никто. И машину водил классно, любую марку от самосвала до «Мерседеса» и в любых погодных и природных условиях. Рядом с ним сидел весь напряженный, мрачный Живоглот. Сзади сидела заложница, и два качка по обеим её сторонам.

— Запаздывают что-то, — пробормотал Живоглот, куря неизвестно какую по счету сигарету. — Не дорога, видать, ему жизнь женщины…

Никто ничего ему не ответил. Качки были выдрессированы именно так, чтобы не произносить ничего, пока их о чем-нибудь не спросят. А Живоглоту отчего-то было страшно. В голове роились воспоминания — коммуналка на десять комнат на Ленинградском проспекте, очередь в туалет и ванную, велосипеды, висящие в прихожей на крюках, огромная прокопченая кухня с запахом кипятящегося белья и пригорелого масла… Бесконечно ругающаяся с соседками мать… Не побазарить с кем-нибудь было для неё потерянным днем, а если ей удавалось кому-нибудь врезать кулаком или скалкой, она, напротив, ходила гоголем, с гордостью глядя на окружающих… Помнится, когда она в кровь разбила рожу пожилому соседу, соседи вызвали участкового, и тот забрал мамашу. И вернулась она только через пятнадцать суток.

Живоглот вдруг вспомнил, как им хорошо стало без нее, как он, пятнадцатилетний Коляка, ухаживал за восьмилетним Игорьком, готовил ему, стирал, гладил чугунным утюгом трусы и рубашки… Прекратился отборный мамашин мат, вечный окрик, затрещины, щедро раздаваемые ей малышу… Стало тихо и спокойно. Только тогда Николай почувствовал, что он кому-то в жизни нужен, что, если что-нибудь с ним случится, его младшему братику станет плохо… А потом вернулась мать, и все стало на свои места. Утро она начинала с крепкого слова на букву «б», которым величала обоих сыновей, а кончала день, уже хорошенько поддатая каким-нибудь заковыристым ругательством… Теперь она жила в особняке Живоглота по Боровскому шоссе, командовала прислугой, материла всех почем зря. Она распорядилась построить сарай и завела там свиней. Это были единственные существа, к которым она испытывала какую-то теплоту. Откормленные свиньи ходили по посаженным специалистами газонам, гадили на покрытые красным гравием дорожки, смачно хрюкали, жрали, рожали… А Николай перестал ездить в свой особняк, гадко ему там было, несмотря на бесчисленное количество комнат. И мать к нему никогда не приезжала… А Игорек? Его младший братишка… Его держит под прицелом остервенелый от злобы и желания мстить капитан Кондратьев. И если он его убьет, то зачем Живоглоту жизнь вообще? Ему тридцать шесть лет, он испытал все — и нищету, и зону, и побои, и богатство, и власть… Ни одной женщины он не любил, их тупость и жадность только раздражали его. И похотливый Гнедой со своими изощренными развлечениями был ему в сущности противен и непонятен. Живоглота тянуло к нормальной жизни — он хотел жениться, иметь много детей, жить в своем доме и заниматься хозяйством… Но никого на пути ему никогда не встретилось, одни шлюхи, одни размалеванные бляди, которые, несмотря на их умение, не могли удовлетворить его. Обычно после соития он избивал их и выгонял вон — только не из сладострастного садизма, как Гнедой, а просто от раздражения их тупостью и продажностью. А все тепло в его очерствелой душе он отдавал одному человеку — своему младшенькому братишке Игорьку.

• Предыдущая
• 99/113
• Следующая