Девушка из министерства - Адамян Нора Георгиевна - Страница 47
- Предыдущая
- 47/63
- Следующая
— Иди, не твое дело… — И все повторяла: — А помнишь, как ты скатилась по этой лестнице? А помнишь, за этим столом ты уроки учила?..
В комнате молодых Софик переоделась в новое платье и причесалась. Она знала, что сегодня, сдерживая гордость, дядя Шамир будет говорить: «А это племянница моя, большой человек стала. В райкоме партии, что ли, работает… Для меня как была Софик, так и осталась»…
На зимнем зеленовато-прозрачном небе зажглась первая трепещущая звезда. Софик стояла на балконе, вдыхая морозный, пахнущий самоварным дымком воздух. Отсюда было видно все село — дома на высоких цоколях, оголенные фруктовые деревья по склонам гор — новая затея председателя колхоза Оганеса. Темной ниточкой в заснеженном ущелье тянулась дорога, по которой ехали молодые.
Их встречали музыкой — переливалась, захлебывалась зурна, празднично грохотал бубен. «Победа» и два «Москвича» ехали медленно, потому что впереди бежали дети, взбирались на подножки машин, заглядывали в окна. Неподалеку от дома машины остановились. Первым выскочил родственник невесты — молодой парень с черными усиками. Он водрузил себе на голову большое круглое блюдо с пловом, украшенным фруктами, конфетами и горящими свечами. За ним шли жених и невеста. У Амины из-под красного пальто виднелось длинное, почти до земли, свадебное платье.
С трудом вылезла из «Москвича» грузная Гюльсанам, мать невесты. Маленький Ильяс бережно поддерживал жену, помог ей отцепить от дверцы машины кисти белой шелковой шали, и повел за молодыми.
Окруженное соседями, приглашенными и любопытными, свадебное шествие направлялось к дому Шамира. На пороге стоял сам старик с Аспрам, Софик с гостями. Марина Федоровна держала в руках на расшитом украинском полотенце каравай хлеба, увенчанный серебряной солонкой.
С волнением смотрела Софик, как встретились две женщины — матери, кровь которых теперь сольется во внуках и даст жизнь новым поколениям.
Сухощавая, угловатая тетя Аспрам расцеловалась с кругленькой Гюльсанам, обняла ее за плечи и ввела в дом, будто забыв обо всех остальных.
Хлопая друг друга по плечам и бокам, расцеловались председатели колхозов — горячий, шумный Оганес Амирян и добродушно-хитрый Кязимов.
— Украли яблоко из твоего сада? — хохотал довольный Оганес.
Кязимов качал головой в низкой каракулевой папахе, разводил руками и отвечал певучим стихом древнего сказителя:
Это была веселая свадьба! Невеста с золотыми подвесками в ушах и ожерельем из маленьких золотых монеток держалась просто, без жеманства. Она не была хороша — слишком густые брови, смуглое грубоватое лицо… Но Арсен замирающим от счастья голосом шепнул Софик:
— Знаешь, сестра, я думаю, такой, как она, не только в нашем районе, а даже в Ереване нет.
Дядя Шамир, разливая по рюмкам персиковую водку, провозглашал тосты:
— Народ говорит: материю выбираешь — на кромку смотри, жену выбираешь — на ее мать смотри.
Все поднимали стаканы за здоровье Гюльсанам, и она, раскрасневшаяся, улыбалась доброй широкой улыбкой, кланялась гостям, а дядя Ильяс благодарственно прижимал к груди руку.
Музыканты играли не переставая. У дудукиста налилось кровью лицо, покраснели глаза. Чтобы дать им отдохнуть и подкрепиться, завели патефон. По дому плавали густые запахи жирной хашламы, острых солений, терпкого крестьянского вина.
Девушки уже разливали по стаканам темный, густо настоенный чай. Тетя Аспрам вынесла сласти. Перед почетными гостями она поставила большую хрустальную вазу в форме лилии на длинном серебряном стебле.
Аспрам поднесла вазу с такой подчеркнутой бережностью, а дядя Шамир так значительно подмигнул, что гости не могли не обратить внимания на хрустальную лилию.
— Хороша, — сказала Марина Федоровна. — Старинная?
— Да уж, — ответил дядя Шамир, наполняясь гордостью, — лет пятьдесят в моем доме живет.
— Неужто? — спросил Григорий Иванович. Спросил просто для приличия. В эту минуту он, конечно, не задумался, откуда полвека назад такая дорогая и по существу бесполезная вещь могла появиться в доме армянского крестьянина.
Но для дяди Шамира его слова были сигналом к действию. Подвыпивший, шумный, он поднял вазу за ножку, перевернул ее над столом так, что конфеты в разноцветных обертках рассыпались по всей скатерти.
— Ты грамотный? Читай! — кричал старик. — Здесь все написано. Мне за лучшую джигитовку на военном смотру — первый приз. Сам генерал — из рук в руки. Со всего округа ходили смотреть на эту вещь.
Софик десятки раз слышала историю вазы. И не только эту. У хрустальной лилии была еще одна история. Теперь, когда дядя Шамир высыпал сласти, стало видно, что красивая ваза разбита. Она была заботливо, но неумело оклеена темным клеем с пустотами на местах потерянных черепков.
— Что ж вы ее не уберегли? — с сожалением спросила Марина Федоровна.
Наверное, не надо было об этом спрашивать. Не надо было отвечать. Не надо было вспоминать. Слишком много горя приносила в прошлом кровавая вражда азербайджанцев и армян.
Лучше бы всего стереть память о далекой ночи, когда здесь стоял еще другой дом — низенький и темный. Когда женщина накрыла детей паласом и, холодея, прислушивалась к каждому шороху. Все село притаилось — ждали гибели, меча, огня. С той ночи поседела Аспрам, а ей тогда и тридцати не исполнилось. Кто был виноват в крови, проливаемой двумя братскими народами? Не она с детьми и не тот одурманенный, натравленный человек, который распахнул двери ее дома в ту ночь…
Что понимают дети? Они сбросили с себя палас и подняли головы. Аспрам сперва кинулась к ним, потом к тому, кто вошел. «Сосед!» — крикнула она. — «Брат!» — крикнула она.
Человек отступил. Но нож, поднявшись, должен был опуститься. Он с силой врезался в убогий шкаф…
Но вазу все-таки удалось склеить.
Конечно, сейчас об этом никто не стал подробно рассказывать. Но, видно, много выпил дядя Шамир на свадьбе своего младшего сына. Иначе он, умудренный жизнью человек, воздержался бы и от тех нескольких слов, которые вылетели у него при новой родне и гостях, при людях с Украины…
Софик увидела, как содрогнулось приветливое лицо тети Гюльсанам, как помрачнел Кязимов, опустил глаза веселый Оганес и замолчал Григорий Иванович.
И напрасно пытался шутить вежливый Ильяс, протягивая руку за очередным стаканом:
— Законны два стакана чаю… После пяти — пей не считая!..
В его умных, живых глазах тоже не было веселья.
Немного погодя Софик вышла на балкон. Вдали над горами уже светлело небо. Любопытные соседи и ребятишки, весь вечер толкавшиеся под окнами, разошлись по домам.
В глубине балкона кто-то стоял. Софик подошла ближе.
Гюльсанам раскачивалась и тихо стонала, дядя Ильяс гладил ее по плечу.
— Зачем принесли эту вазу, — плакала женщина, — камень положили мне на сердце…
Старик тихо что-то сказал.
— Нет, — не унималась Гюльсанам, — нет, нет… Внуки мои с детства эту вазу увидят — спросят… Ах, почернел мой счастливый день… Уедем домой!
Софик подошла к ним и обняла тетю Гюльсанам.
— Никто не хотел обиды, — горячо сказала она.
Дядя Ильяс молча курил.
В комнате шумела, пела и танцевала молодежь, которой не было дела до старых счетов и старых обид. Но какое же оно было, это прошлое, если даже тень его омрачала такой счастливый вечер!
Софик почти силой привела стариков обратно в комнату. Гости притихли, и напрасно дядя Шамир подливал им вина.
— Спивай, спивай, — угощал он Григория Ивановича, уверенный, что предлагает ему выпить.
— А ну, музыканты! — крикнула Софик. — Повеселей что-нибудь. Плясать будем!
Заиграли отдохнувшие музыканты. Дробно застучал бубен, запела, залилась тара, загудел дудук. Софик подняла руки и помчалась на своих тоненьких каблучках. Она никогда не училась танцевать, все армянки танцуют не учась. Она плясала, не думая о своих движениях, ее вела знакомая с детства музыка.
- Предыдущая
- 47/63
- Следующая
