Девушка из министерства - Адамян Нора Георгиевна - Страница 42
- Предыдущая
- 42/63
- Следующая
Обед готовился по сезону. Весной — отборная севанская форель и спаржа, летом и осенью — долма и шашлык, зимой — плов. За столом слегка опьяневший Ким превозносил достоинства своих гостей:
— Я человека ценю за его личные качества, независимо от его служебного положения и даже независимо от того, как он ко мне относится. Вот когда Иван Самсонович Колманов вошел в мой цех, он нагнулся, поднял проволоку и положил ее в сторону, чтоб она не мешала людям. Помните, Иван Самсонович? Все! Больше мне ничего не нужно! Я уважаю товарища Колманова. Я понял его душу. Я пью за его душу.
Джемма мило улыбалась товарищу Колманову, от которого ее мысли были бесконечно далеки.
На веранде сидел Ваганчик. Гости уже выпили обязательный тост за молодое поколение и по очереди чокнулись с мальчиком. Когда Джемма зачем-то вышла на веранду, Ваганчик поднял к ней серьезное лицо:
— Они все врут, мама, да?
Мать испугалась.
— Замолчи сейчас же, — шепотом сказала она. — И вообще — для чего ты здесь сидишь? Ступай во двор.
Десятилетнего мальчика уже нельзя было отшлепать, как маленького. Но что ему сказать? Как объяснить то, чего Джемма не умела объяснить себе? Но ведь она была хорошей матерью, заботливой, внимательной. Ребенок имел все, что положено, — свой угол, свой столик, игрушки, книги. Она водила его в школу и на сольфеджио. Она следила за тем, как он готовит уроки, и никогда не давала ему денег, зная, что дети от этого портятся. Она не позволяла Киму возить мальчика в школу на машине, потому что это непедагогично…
Но Ваганчик с возрастом все же перестал быть образцовым, показательным мальчиком, которым так гордилась бабушка…
Во время самых горячих поучений Варвары Товмасовны он, сощурив глаза, смотрел в сторону и даже как-то позволил себе насвистывать. Ким не вытерпел и выпорол сына ремнем. Сделал он это неумело, неловко, взволновался, каждый удар сопровождал истерично-визгливым криком:
— Вот тебе, негодяй! Вот тебе, мерзавец!..
Бабушка с каменным лицом ходила взад и вперед по комнате, а Джемма рыдала, уткнувшись в подушку. Потом ей стало плохо и Калипсе бегала в аптеку.
Улучив минуту, когда Джемма лежала одна в комнате, Ваганчик подошел к ней. Не глядя, он сказал:
— Мне не было больно. Ни чуточки.
— Папа и не хотел сделать тебе больно. Он хотел, чтобы ты… — Джемма запнулась. — Он хотел, чтоб тебе было обидно, как было обидно бабушке, когда ты свистел ей в лицо.
— А мне не было обидно, — угрюмо ответил мальчик, — ты не плачь. Ничего мне не было — ни больно, ни обидно.
Попозже пришла Софик — навестить подругу. Она теперь редко показывалась в доме Марутянов, разве только когда болела Джемма. И то — придет, кивнет Варваре Товмасовне, скажет два слова Киму — и в комнату к Джемме. Даже к чайному столу не выходила.
— Загордилась, — пояснял Ким, — как же, секретарь райкома!
Варвара Товмасовна мечтательно, с легким вздохом говорила:
— Вот ведь растут люди. Вчерашняя фабричная девушка — сегодня руководящий работник. Уважаю. Ничего не могу сказать — уважаю.
Софик вошла в комнату, как всегда шумная и веселая.
— Это вы кого наказали? Бабушка голову завязала, у отца руки дрожат, у матери сердце болит, а сын в кино пошел…
Была у Софик удивительная способность: расскажет о событии по-своему — и действительно все становится на место. Могла посоветовать своему сыну: «А ты дай этому парню разок, если он заслуживает…»
Ее дети уже с первого класса без провожатых бегали в школу, хотя им приходилось дважды пересекать улицу. В ее квартире не было той сияющей чистоты, которой гордилась Джемма. Все это помогало Джемме устанавливать внутреннее равновесие в негласном соревновании с подругой. Пусть Софик шла по жизни своим путем. Для Джеммы на долгое время дом стал источником радости.
Ей доставляло удовольствие вычищать и приводить в порядок все уголки квартиры, переставлять по-новому мебель, придумывать украшение для стены между буфетом и дверью. Ее тщеславию льстило, когда знакомые восхищались яркими чехлами из ситца, бумажными абажурами, которые Джемма сама разрисовала. Зимой к срезанным голым веткам деревьев она привязывала лепестки, вырезанные из белого шелка, — получались букеты цветущей яблони.
День был заполнен. Уплатить за телефон, отдать в чистку костюм мужа, купить нафталин, занести в починку разбитое блюдо. Надо было бы еще воздействовать на домоуправление, чтоб засыпали канаву. В самом деле, для чего-то прорыли ров, теперь он наполнился грязной водой — получился рассадник инфекции! Из-за этого Ваганчика нельзя выпустить побегать на воздухе.
— Заяви лучше в райсовет, — посоветовала Варвара Товмасовна. — Я всегда считаю, что надо непосредственно к начальству обращаться.
Мысленно Джемма отвечала свекрови: «Конечно, ты сразу к начальству…»
Она часто так про себя разговаривала с матерью своего мужа. Даже правильные суждения свекрови, высказанные ее доброжелательным, убеждающим голосом, вызывали в сердце Джеммы протест и раздражение.
А лицо ее, располневшее, розовое, и широко расставленные глаза не выражали в эти минуты ни гнева, ни внимания — ничего.
Прежней маленькой Джеммой она чувствовала себя только в доме Софик.
Инструктор, или секретарь райкома, Софик оставалась прежней, по крайней мере для Джеммы.
Арто до сих пор работал механиком на том же заводе, и Джемма находила, что он мало считается с общественным положением жены. Он был очень общительным человеком, у него дома часто собирались товарищи — механики, мастера, рабочие. Софик должна была угощать их, сидеть с ними за столом. Иногда Арто снимал со стены гитару, и Софик сильным, гортанным голосом пела народные песни.
Джемме казалось, что подруга должна вести себя иначе. Особенно когда Арто зазывал райкомовского шофера, который возил Софик, и при нем кричал:
— А ну, жена, собери нам обедать… Да поторапливайся!
Детей он тоже воспитывал по-своему. Забирал их с собой в горы охотиться на диких кабанов и косуль. Однажды двенадцатилетний Ваник сорвался со скалы и сломал ногу.
Вот тогда Джемма и высказала Софик, что думала о ее семейной жизни.
Софик рассмеялась.
— Насчет детей — Арто молодец, — сказала она хвастливо, — пусть настоящими мужчинами будут! А в остальном есть твоя правда. Иногда я устану или работа срочная есть, а к мужу друзья пришли — и ничего не поделаешь, надо с ними сидеть.
— Просто он у тебя эгоист.
Софик покачала головой:
— Не понимаешь ты… Он гордый! Ему иной раз трудно бывает. Жена на ответственной работе, жена депутат, у жены ордена. А он тогда кто? Вот для него и важно доказать и себе и другим: на работе — одно, а дома — другое. Дома — я мужчина, я голова, как скажу, так и будет!
— Дикость. — Джемма пожала плечами. — И ты этому потакаешь.
— А я его люблю! — весело ответила Софик.
Таковы были семейные дела у подруги. А у Джеммы… Что ж, у нее все шло нормально. Даже о свекрови Джемма не могла сказать ничего плохого. Иногда рассказывала Софик свои сны:
— Понимаешь, вот живу, и все у нас хорошо. А потом вдруг приснится сон. Ах, это трудно передать! Будто кто-то меня любит, но не просто, а особенно, как в жизни не бывает. Не могу описать — кто, я его даже не вижу, но знаю, что он меня ждет. Бегу, открываю какие-то двери, и вот последняя дверь — и вдруг просыпаюсь. Все вокруг знакомое, обычное. И такое на меня отчаяние нападает, такая тоска ни с того ни с сего, что и жить не хочется. Потом день, два вспоминаю сон. Закрою глаза и вспоминаю…
Софик порывисто обнимала подругу:
— Ах, ты у меня как заноза в сердце!..
Почему? Джемма не спрашивала. Мало ли что придет в голову Софик! Иногда она могла такого наговорить! И разве Софик не приставала к Джемме: «Ну, поведи меня к своей портнихе, выбери мне фасон платья!» Или требовала: «Научи — чем лицо мазать?»
Кожа у Софик была обветренная, с кирпичным румянцем, как у крестьянок. Иногда она до ночи оставалась за городом, в поле, на испытаниях какого-то электрического трактора или часами простаивала на заводе у печей, от которых шел обжигающий жар. И когда она возвращалась с работы веселая или огорченная, ни в этой радости, ни в этой грусти не было места участию и сочувствию Джеммы. Тогда она заставляла себя думать, что занавески у Софик не первой свежести, что один из мальчиков захватил где-то стригущий лишай, что завтра Софик придется встать в пять часов утра и снова испытывать этот трактор, из которого еще неизвестно что получится.
- Предыдущая
- 42/63
- Следующая
