Переулок капитана Лухманова - Крапивин Владислав Петрович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/58
• Следующая

Тетрадка так и называлась — «Про все на свете». Она была пухлая, в девяносто шесть листов, слегка помятая, в клеенчатой корочке кофейного цвета. Мирослав Рощин записывал в нее «соображения», которые время от времени приходили в голову. Самые разные. Казалось, не проще ли отстучать их на компьютере, а потом, если надо, распечатать на принтере? Но не всё, что проще, полезно для души.

Мир делал записи на клетчатых страницах стальным старинным перышком, вставленным в деревянную ручку. Такими писали школьники в середине двадцатого века. Макали перья в чернила и выводили буквы, стараясь сохранять «нажим и наклон». В наше время кому нужна такая бредятина? Однако Миру Рощину была нужна. Он приохотился к ней, когда был третьеклассником.

Мир учился у Ольги Петровны, а она часто рассказывала интересные вещи. В том числе и про то, как жили школьники в прежние времена.

— Писали фиолетовыми чернилами, старательно, даже высовывали кончики языка от усердия… Чернила наливали в специальные склянки, которые назывались «непроливашки». Перья поскрипывали, порой с них срывались кляксы…

— Несчастные люди! — пожалел давних школьников сумрачный Стасик Маркушин.

— Ну, не такие уж несчастные. Красиво написанная строчка доставляла ученику удовольствие. Ведь знание каллиграфии вносит в душу человека стройность…

— Знание чего? — по-прежнему сумрачно спросил Маркушин.

— Каллиграфии, дорогой мой. Это искусство красивого письма. Оно всегда было частью человеческой культуры, знания о языке. Красиво пишешь — правильно думаешь, точно излагаешь то, что хочешь сказать… Это сейчас напечатанные на компьютере строчки не отражают характера человека. А во времена гусиных и стальных перьев…

Мир поднял руку:

— Ольга Петровна, Пушкин писал гусиными перьями, а у него был ужасный почерк…

Ольга Петровна немного помолчала.

— Мирослав, ты на первый взгляд прав. Однако в почерке Александра Сергеевича есть своеобразная прелесть. Порывистость, устремленность души. Слияние написанных строчек с яркими мыслями… А бывают и другие примеры. Это когда почерк будто зеркало характера. Станете постарше — прочитаете повесть Гоголя «Шинель» про несчастного, но очень доброго человека, которого звали Акакий Акакиевич. И роман писателя Достоевского «Идиот» о князе Мышкине…

Кто-то (похоже, что все тот же Маркушин) хмыкнул: мол, глупые имена. «Дурак», — подумал Мир. Повесть «Шинель» он уже читал. К тому же в нем шевелилось ощущение, будто он невольно обидел Ольгу Петровну замечанием о Пушкине. И он сказал, чтобы загладить виноватость:

— Чурка ты, Маркуша…

— На перемене поглядим, кто чурка! — пообещал хмурый Стасик.

— Очень я тебя испугался…

— Ну-ка, не петушитесь, — попросила Ольга Петровна. — Лучше я вам покажу, как принято было писать в прежние времена. Я их еще немножко помню… — И она принялась выводить на доске мелом крупные строчки:

Получалось в самом деле красиво — с изящным наклоном, плавными нажимами в середине букв и завитушками.

«Как на старинном документе», — подумал Мир.

— Нам тоже писать? — с опаской спросил ленивый Максим Толбухин.

— Не надо. У вас все равно не получится… Но если вы вдруг дома разыщете в Интернете старые прописи или найдете бабушкин букварь с образцами давнего письма, попробуйте сами написать так две-три строчки….

— А про что? — спросил Мир.

— Про что хотите… И принесите мне. Если там будет что-нибудь умное и красиво написанное, поставлю хорошую оценку.

— А если ничего не будет? — спросил ленивый Толбухин.

— Значит, никакой оценки. Не бойся, двойку не поставлю…

Написали немногие, человек пять. Остальные отговорились, что не нашли нужных образцов. Но Мир нашел. Причем не в компьютере, а на книжной полке, где мама хранила букварь 1946 года. Это была память о дедушке, папином отце. А значит, и о папе…

Тетрадки в косую линейку, разумеется, не нашлось, пришлось писать на листе в клетку и видеть перед собой старинный наклон мысленно. Стальные перья были: мама на работе ими делала рисунки для буклетов. Нашлись и чернила, только не фиолетовые, а черные и синие. Мир стал писать синими: больше похоже на старый школьный стиль.

Эти стихи он сочинил в первом классе и больше рифмованных строчек никогда не складывал. Но сейчас показалось, что для старинного почерка нужно что-то возвышенное. И опять представился небосклон в созвездиях и обращенные к нему телескопы.

Он очень старался, когда писал (даже кончик языка высунул). Буквы выходили не такие красивые, как у Ольги Петровны и в букваре, но… что-то все-таки получалось. А главное, Мир вдруг почувствовал, что это занятие ему нравится. Может, правда, люди потеряли частичку радости, когда наплевали на старое искусство каллиграфии? А Мир сейчас коснулся утерянного секрета и будто снова нашел эту радость.

Ольга Петровна очень радовалась работам пятерых энтузиастов. Всем поставила пятерки. А Мирослава Рощина хвалила больше всех. Потому что у него строчки оказались самые ровные, буквы самые старательные и правильные. Ну и стихи к тому же…

— Ты их сам сочинил?

— Ой, да это давно. Нечаянно…

— Очень неплохо…

Он вдруг пообещал:

— Я, может быть, что-то еще напишу. Не стихи, но таким же почерком…

— Понравилось?

Он почему-то засмущался и кивнул.

Следующий образец каллиграфии Мир показал Ольге Петровне в конце мая, когда закончили четвертый класс. Ребята расставались с Ольгой Петровной и сочинили для нее послание. Написать его на альбомном листе поручили Миру: всем уже был известен его талант. И он вывел старой прописью:

Похоже, что Ольга Петровна даже прослезилась. Каждого чмокнула в заросшие макушки, а Миру сказала:

— Ты стал писать еще красивее. Наверно, тренируешься?

Он опять застеснялся и выговорил:

— Иногда…

А по правде он тренировался не иногда, а часто. Нравилось, когда из-под упругого пера появляются на свет буквы с завитушками и складываются в слова, от которых слегка веет стариной и загадками. Сначала он писал просто так: всякие имена и коротенькие фразы, названия кораблей и городов, какие-нибудь поговорки или строчки из стихов. Главное — сама процедура письма. Тетрадку он не прятал, и однажды ее увидела мама. Ну… другая мама сказала бы: «Чем заниматься ерундой, учил бы правила или решал примеры». Но мама братьев Рощиных заметила:

— Почерк изящный, ничего не скажешь. Но почему такая абракадабра? Записывал бы какие-нибудь умные мысли. Получится двойная польза: и каллиграфия, и тренировка ума…

— А если их нету, умных-то…

— Ох уж! Совсем нет? Вон как складно вчера убеждал Матвея, что скорость света совсем не предел…

— Конечно, не предел! Потому что иначе как люди преодолеют бесконечность Вселенной?

— Ты думаешь, ее надо преодолевать? — с неожиданной серьезностью спросила мама.

— Обязательно! — вмешался Мак. — Зачем тогда было ее создавать? Это самую Вселенную…

— Да, — сказал четвероклассник Мир.

— Вот возьми и напиши про это.

Мир поскреб макушку и… написал. Правда, сочинять длинные предложения было ему лень, но он вспомнил умную фразу, что «краткость — сестра таланта» и начертал в тетради:

«Эйнштейн был очень умный человек, но все-таки он ошибался. То есть не все додумал до конца. Скорость света когда-нибудь преодолеют. Потому что иначе Вселенная не имеет смысла. Зачем она, если до ее края надо добираться миллиарды лет? Когда-нибудь можно будет долететь моментально, вообще без времени. Говорят, что уже делаются такие опыты под названием „прокол пространства“, только они засекречены. Но это маленькие опыты, а когда-нибудь удастся сделать крупный. Наверно, с помощью громадного телескопа-излучателя, который выведут на орбиту. Он будет в тысячу раз больше „Хаббла“»…

• Предыдущая
• 17/58
• Следующая