Уходите и возвращайтесь - Маслов Юрий - Страница 3

• Предыдущая
• 3/49
• Следующая

— Мазур! — гаркнул он зычным голосом. — Прими у Соколова машину, а завтра в пять ноль-ноль заедешь за командиром полка. Домой. Ясно?

— А что с Соколовым? — помрачнев, спросил Никита.

— Отчитываться я перед вами не обязан, — сухо отчеканил прапорщик, — но, зная вашу любознательность, отвечу: его комиссовали.

— Но почему я? — не выдержал Никита. — Баранку крутить я бы и в пехоте мог.

Этот вопрос прапорщик обсуждать не стал. Он просто влепил Никите два наряда вне очереди и, пообещав еще три, не спеша удалился.

Месяц назад Никита подал рапорт, чтобы ему предоставили отпуск для сдачи экзаменов в летное училище. Именно поэтому он с таким усердием возился с двигателем — уж что-что, а материальную часть летчик должен знать в совершенстве. И вот на тебе: кого-то комиссовали, а ты расхлебывай. Вместо того чтобы готовиться к экзаменам, он будет баранку день и ночь крутить. Никита от злости аж зубами скрипнул. Но приказ есть приказ…

— Как ваша фамилия? — спросил полковник, смерив новичка строгим взглядом.

— Мазур. — Никита только сейчас заметил, что он без головного убора, и, смутившись, густо покраснел. — Извините, товарищ полковник, я в наряде был.

— Мазур? — переспросил Жихарев.

— Так точно.

Полковник сразу вспомнил своего фронтового друга, и на душе стало грустно и неспокойно, словно потерял он его не двадцать с лишним лет назад, а на прошлой неделе. Затем вспомнил и Марию, жену Валерки, — рыжую смешливую медсестру с коротко остриженными волосами, а вот кого она ему родила — девочку или мальчика, — он, как ни силился, вспомнить не мог. «Однофамилец, — подумал полковник. — А впрочем…»

— Как зовут?

— Никита.

— Полностью.

— Никита Васильевич.

Жихарев пожевал губами, смерил подчиненного с головы до пят.

— А деда как величали?

— Как и меня — Никитой.

«Однофамилец». Полковник сразу как-то сник, боком залез в машину и, махнув рукой — езжай, мол, отвернулся. Никита дал полный газ. Город только просыпался, и на пустынных улицах мелькали кое-где белые фартуки дворников. На поворотах резина пищала и пела, а машина резко при этом кренилась, словно лодка во время шторма. Никита любил и умел быстро ездить, но с такой скоростью он вел машину впервые — полковник опаздывал к вылету, и в этом была его, Никиты Мазура, вина.

Лихая езда Никиты не произвела на Жихарева никакого впечатления. Более того, когда «Волга», не вписавшись в поворот, вылетела на обочину, он спокойно заметил:

— Притормаживать можно чуть пораньше, а так недолго и… «разложить» машину.

— Роса, товарищ полковник, — попробовал выкрутиться Никита.

— Это надо было учесть, — проговорил Жихарев. — В любой ситуации, чтобы не попасть впросак, необходимо учитывать все, до последней мелочи. Ты за что наряд заработал?

— За любознательность. — Никита скривил губы и, недобрым словом помянув про себя длинный язык прапорщика, еще сильнее нажал на акселератор.

Но полковник, словно угадав его мысли, сухо заметил:

— Еськов всю войну стрелком-радистом летал, а после ранения — механиком. И многие офицеры, что летают сейчас с левого сиденья, отличным знанием двигателя ему, между прочим, обязаны, он их в люди вывел. А ты на него зуб точишь!

— Да почему?.. — Никита мастерски разыграл крайнее удивление.

Но полковника провести, видимо, было невозможно. Он сморщился и, заметив, что вопросы «почему» в армии популярностью не пользуются, замолчал, устало откинувшись на спинку сиденья.

Никита подумал, что полковник задремал. Он сбавил скорость — до аэродрома оставалось совсем немного — и повел машину как можно осторожнее, стараясь, чтобы она не прыгала и не виляла по сторонам. Но Жихарев и не думал спать. Он находился в том крайне усталом состоянии, которое свойственно человеку, оставившему позади добрых три четверти дороги и понимающему, что многим надеждам уже никогда не свершиться.

Всю жизнь полковник грезил сыном. Он видел его во сне и наяву, играл с ним в игры, провожал в школу и мечтал о дне, когда впервые проводит в воздух. Но жена рожала только дочек. Жихарев любил их, как можно только любить своих детей, нянчил, баловал, но этот период полного взаимопонимания длился недолго — где-то классе в шестом-седьмом девочки, не чувствуя общности интересов, начинали отдаляться от него, и разрыв этот рос прямо пропорционально их возрасту. Между ними и отцом устанавливались хорошие, дружеские отношения, легко укладывающиеся в формулировку добрососедских. Повзрослевшие дочери расставались с домом без сожаления, письма писали редко, все больше по праздникам, и рассказывали о своей жизни коротко и неохотно. Старшая, окончив институт, укатила вместе со своим однокурсником в Якутию, на разработку алмазов; вторая, по образованию архитектор, жила в Магадане. Средняя, Татьяна, училась в педагогическом, увлекалась планеризмом и лихо ездила на мотоцикле. «Категорична до упрямства», — говорила о ней мать. А отец, часто поглядывая на крепкую, спортивную фигуру дочери, думал: «Почему не парень?» И вздыхал при этом, огорченно и шумно.

За неимением своих полковник учил летать чужих сыновей. Среди них попадались всякие. Были романтики, были те, которые шли в авиацию по семейной традиции, хотя с таким же успехом они могли бы плавать или варить сталь, а были и одержимые. Ради них-то и жил полковник, и всю свою энергию и любовь он отдавал этим рвущимся в небо мальчишкам.

Никита подогнал машину прямо к трапу самолета, возле которого в ожидании командира толпился экипаж. Жихарев взял термос с кофе, бутерброды, которые ему приготовила в полет жена, и, уже открыв дверь, спросил:

— В какое училище хочешь поступать?

Никита ответил. Полковник помял ладонью лицо, и губы его сложились в скупую, еле заметную улыбку.

— Я тоже это училище кончал. — Он на секунду задумался. — Теперь оно высшее… Летчик-инженер… Звучит! Это тебе не какой-нибудь воздушный извозчик… Хорошо подготовился?

— Вроде, — неуверенно отозвался Никита.

— Значит, плохо, — сказал полковник. — Когда сможешь ответить: «Хорошо», тогда и поговорим.

…Ребята вышли на улицу. Алик вскинул голову и посмотрел на злополучный карниз.

— Везучий ты. А ведь запросто мог загреметь. Как дважды два. Не страшно было?

— Еле отдышался, — признался Никита.

— И девчонка хорошая… А откуда ты знаешь ее отца?

— Я служил у него.

— А он кто?

— Командир полка.

— Так тебе и карты в руки, — оживился Алик.

— Не знаю, — задумчиво проговорил Никита. — По-моему, наоборот, усложнилась обстановка.

— Думаешь, батя шею намылит?

— Чудак ты, Алик. Загадки хитрые загадываешь, а мыслишь… скучно. — Никита хлопнул приятеля по плечу и рассмеялся. — Так что надо взять от паровоза и кита, чтобы лодка поплыла?

— Неужто догадался?

— Пар и ус. Парус! Правильно?

Алик ехидно улыбнулся:

— А я думал, что все влюбленные глупеют.

Каждый день в училище приносил что-то новое. Это новое не было неожиданностью или каким-то невероятным открытием, со многими вещами Никите приходилось сталкиваться и прежде: видеть, читать, слышать, — но теперь, соприкасаясь с ними, он как-то по-другому воспринимал их, и это рождало в душе постоянное чувство радости и необычного волнения. Так было, когда он залез в самолет, правда, еще не затем, чтобы взлететь, а просто так, пройтись глазами по приборной доске, почитать резкие и повелительные надписи на всевозможных тумблерах, ощутить упругость ручки управления. И, сжимая ее в своей ладони, мгновенно ставшей сухой и горячей, Никита с трудом верил, что через какой-нибудь год-два эта сверхзвуковая машина будет послушна его воле, жесту, голосу.

Так было, когда он впервые принялся укладывать парашют. Шелковый купол, доселе бывший для Никиты обыкновенным куском капрона, неожиданно из средства спасения при аварии самолета в воздухе превратился в хорошего друга, на помощь которого можно было рассчитывать в любую опасную для жизни минуту.

• Предыдущая
• 3/49
• Следующая