Всего несколько дней - Прилежаева Мария Павловна - Страница 25

Так говорил незаметно сменивший на сцене пианиста тот самый знаменитый модельер, молодой, изящный, свободно рассуждающий перед переполненным залом.

— Слушайте, — шепнула ребятам Лидия Егоровна.

— Человечество развивается, цивилизация растет, — говорил модельер. — Не будем сейчас обсуждать пороки человечества, будем говорить о прогрессе. Человек всегда жаждал красоты и, заметьте, как много и талантливо создавал ее и создает. Вы въезжаете в новый дом, вам хочется украсить жилище удобными и уютными вещами. Кем-то сделаны вещи, чьими-то мастеровитыми руками. Вы идете в гости, как приятно нести в подарок букет душистых цветов, кем-то выращенных и ухоженных. Вы покупаете книгу и, еще не прочитав, любуетесь ее праздничной обложкой и рисунками. Вам не хочется пить кофе из неуклюжей, грубой чашки, а в красивой чашечке и кофе-то вкуснее. Вот и поймите, какую большую роль в человеческом быте, каждодневной жизни играют люди самых разных профессий и, в первую очередь, портной. У нас важная профессия, мастера ее приносят людям много пользы и радости.

Так говорил модельер, и Лидия Егоровна от удовольствия и симпатии к молодому ученому специалисту разволновалась, раскраснелась и, обмахиваясь платочком, зорко следила за учениками: неужели равнодушны?

Нет, кажется, не равнодушны, им интересно.

Затем началась демонстрация моделей. Появлялись на сцене длинноногие, тоненькие, сказочно-праздничные, нарядные феи и похожие на принцев парни в элегантно-простых костюмах.

— Видите, видите? — чуть слышно говорила Лидия Егоровна. — Чего стоит эта скромная элегантность, каким трудом ее добивается мастер! И вот кажется, этот изящный, достойный на вид парень не нахамит, не вступит в драку.

— Костюм пожалеет, — шепнул шахматист-третьеразрядник.

— В таком костюме не захочешь свою честь замарать.

— А! И в модных костюмах хулиганы бывают, — раздался чей-то меланхолический возглас.

— Ребята! Хочется во всем быть красивыми, как призывал Чехов, — настаивала восторженная Лидия Егоровна.

Верно Семен Борисович когда-то сказал: скучных работ не бывает, бывают скучные люди… Можно и картину или книгу писать буднично, зевая, поглядывая на часы, исполняя обязательный привычный урок.

Можно, любя бытие, огребать опавшие листья в саду, потом зажечь костер и глядеть, как бегут и пляшут огненные струи, и думать. О чем? Когда папа был жив и когда они снимали на лето под Москвой в деревне избенку, папа любил жечь костры. Небольшие костерики. Они усаживались вдвоем на пеньках.

— Каждому человеку, — говорил папа, — хочется сделать какое-то дорогое дело, отдать ему душу. Не знаю, удастся ли мне…

— Ужинать! — звала мама.

Они шли в избу, садились за некрашеный стол. Если мама не очень устала и была не в дурном настроении, говорила шутливо:

— Два танкиста, два веселых друга… Не столь веселых, сколько мечтательных. За мечтами пропустите жизнь.

— Решил всерьез заняться рисованием, — сказал Антон Лидии Егоровне после встречи с модельером.

— А как же! А как же! — сочувственно закивала она. — Тебе сам бог велел рисовать, отец-то художником был. Наше дело, начиная с первых брючишек, которые скоро я вам задам шить, — самое настоящее художество. Воображать надо и точность в руке иметь. Я в тебя верю, Антон.

«Да, буду рисовать, и как можно больше, — думал Антон, вернувшись домой. — Папа все же не говорил, что я совсем без способностей. Но я буду рисовать и конструировать костюмы не для фей и принцев, каких нам сегодня показывали, уж очень они нарядны, эффектны, нет, я буду изобретать одежды не для приемов и показов, а для обыкновенных людей, чтобы на улицах и на работе, в городе, деревне всегда, каждый день было красиво и ярко. Позвоню Якову Ефимовичу посоветоваться насчет рисования».

— Яков Ефимович не вернулся из командировки, — ответили в телефонную трубку.

…Неуютно, неопрятно дома. Антон не заметил, как за несколько дней дом превратился в захламленную берлогу.

Как всегда, ему хотелось есть, и он принялся чистить картофелины, чтобы поджарить на подсолнечном масле, но голова его была занята не запущенностью дома, не предстоящим обедом, как ни подводило от голода живот, а тем, что сегодня, может быть, выпишут маму и наконец он откроет ей свои перемены. В том, что он сегодня услышал и увидел, что-то его зацепило. Жизнь должна быть красивой, не для избранных, а для всех, и какие-то неясные мысли о простоте, изяществе простоты и в то же время яркости обычных одежд обычных людей бродили в его голове. И что-то хотелось ему искать, находить, а кроме того, ведь история костюма — наука не очень изученная и близко связана с искусством художника. Что сказал бы папа? Неужели согласился бы с насмешливыми рассуждениями лондонской Асиной мамы? Как жаль, Ася, что мы с тобой расстались навсегда!

И именно в эту секунду в прихожей раздался звонок, и она пришла. Было дождливо, скверно на улице, моросил мелкий дождь, вперемежку со снегом, золотая береза отряхнула все до последнего листа, на бульварах голо, уныло.

Ася сбросила с головы капюшон, скинула пальто.

— Обед маме, — сказала она, ставя на стол судки, — суп, второе, третье. Ты понравился тете Капе и бабушке, поэтому тут двойная порция. Кормись, голодный волк.

— Вот уж не думал, что придешь, — смущенно бормотнул он.

— Боюсь, ты не совсем положительный тип, — ответила она. — Если б был вполне положительным типом, знал бы, что приду. Нельзя же оставлять твою маму без усиленного диетического питания.

Зазвонил телефон.

«Наверное, мама»! — кинулся Антон к телефону.

— Аркадий Михайлович!

Звонил доктор, тот веснушчатый, приветливый доктор, который считал важнейшим лекарством внушать пациентам оптимизм.

— Антон, не тревожься. Не паникуй. Да, собирались выписывать. Но… ничего не случилось, но выписывать маму из-под врачебного наблюдения пока рано. Надо понаблюдать. Чудак, говорят тебе, не паникуй. Скажу маме, что ты отнесся спокойно. Передача? Принеси, разрешаю. Но будь мужчиной и взрослым, Антон. Терпение и выдержка, понял?

— Что? — спросила Ася.

— Маму обещали выписать и не выписывают. Не плохое ли что?

— Если бы плохое, тебя сразу бы вызвали, — возразила Ася. — Обедай.

Он без аппетита стал есть. Она, искоса бросая на него молчаливые взгляды, прибирала комнату, стирала с полок пыль, вешала в шкаф брошенные мамины платья и халат.

Снова раздался звонок в прихожей.

— Тебя не назовешь одиноким. Покоя нет от друзей, — сказала Ася.

Колька Шибанов завопил с порога:

— Слу-у-шайте! Эко-о-логия в наше время ге-е-неральная задача. На-а-до спа-а-сать Зе-емлю, и я опре-е-делил себя о-о-кончательно.

— Как ты себя определил, поговорим после, — строго заметила Ася, — сейчас складываем капиталы. У меня рубль. У тебя хоть полрублишка найдется?

У Кольки полрублишка нашлось.

— Антон, ты освобожден от налога, — командовала Ася. — Колька, катись на рынок, торгуйся зверски и выторгуй самый прекрасный, какой только можно, букет. Отнесем в больницу.

— У-ура! Смываюсь на рынок. — Он исчез.

— Хороший человек, — такими словами проводил Кольку Антон.

— Не на все сто, — возразила Ася, — ворвался — и ни о маме твоей не спросил, ни о тебе. Всё океаны да экология в голове.

— Ты придира, Ася.

— Когда как. Хватит философствовать. Скорее кончай обедать и понесем передачу в больницу.

Антон поел что-то вкусное, что редко приходилось ему в последнее время едать.

— Спасибо тете Капе. Без женщины жизнь невозможна.

— Что верно, то верно, — согласилась Ася. — Однако не одними котлетами жив человек. Ты заинтриговал меня сказками братьев Гримм. Дай взглянуть.

Она взяла книжку и довольно долго читала «Храброго портняжку».