Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/114
- Следующая
– Ведут! – крикнула обрадованная стража Кремля.
– Ведут! – прокатилось по площади.
Ворота Спасской башни распахнулись. Люди раздались, давая дорогу страшной процессии.
Леонтий Стефанович шел, задирая по-петушиному голову, но к нему тотчас потянулись руки, и он закричал, чуя, что стрельцы не доведут его до Лобного места:
– Люди! Я же не сам! Меня заставляли! Морозов заставлял!
Толпа наседала, и палач взял голову Плещеева под мышку, чтоб не убили прежде времени, без покаяния.
– Ы-ы-ы! – выскочил из толпы человек без языка, выбил Плещеева из рук палача, схватил поперек туловища, поднял, швырнул в толпу.
Плещеева били все, кто только дотянулся. Мозг брызгал на одежды. Били бездыханный труп, таскали, кровавя площадь, наконец бросили. Какой-то монах отсек топором то, что осталось от головы земского судьи.
– Он меня, безвинного, сек!
* * *
– Морозова! – ревела толпа, громыхая в Спасские ворота.
– Траханиотова!
Ворота отворились, из Кремля выехал князь Семен Пожарский с дворянами.
– Люди! Успокойтесь! – крикнул он. – Государь послал меня догнать и доставить в Москву Петра Тихоновича Траханиотова. Государь выдаст его народу головой.
– Морозова! – закричала толпа.
– Морозова в Кремле нет!
– Го-о-рит! – прокатился над Красной площадью вопль. – Белый город горит! И Китай-город горит! И Скород горит! Вся Москва горит!
Князь Пожарский сказал правду: Морозов бежал из Кремля.
По Белому городу крутил огненный смерч. До тайного дома, где когда-то он пытал неугодных людей, Морозову добраться не удалось. Стал пробираться к Неглинному мосту, но тут на улице появилась ватага решительных людей, которая тоже бежала к Неглинному мосту, где стоял самый большой царев кабак.
Борис Иванович отступил в лабиринт узких улочек. Он опять спешил и знал, куда спешит.
Одет он был в платье сокольника: тоже опасно – царев человек, – но все ж не кафтан боярина.
На постоялом дворе было пусто. Морозов юркнул в конюшню, вывел лошадь и стал запрягать в легкий возок. Руки слушались плохо. Ведь не упомнить, когда запрягал лошадь в телегу сам.
– Господи, пронеси! – Руки у Бориса Ивановича дрожали от нетерпения и радости, когда он пристроил вожжи и взнуздал лошадь.
– Эй! – выскочили во двор ямщики. – Эй, мужик!
Борис Иванович вскочил на козлы, шлепнул вожжой по крупу лошади, рванул удила.
– Морозов! Это Морозов! – узнали ямщики и кинулись к своим лошадям.
Пылающей Москвой летел Борис Иванович назад, к Кремлю, к потайному ходу.
– Господи, пронеси!
Крутанул вокруг дома Романова, сбивая преследователей, погнал над Москвой-рекой, попридержал у потайного места лошадь, спрыгнул на ходу, скрылся.
Тотчас возок настигли ямщики.
– Пропал! Истинный дьявол! – кричали ямщики, обыскав возок и каждый кустик над Москвой-рекой.
Пожар
Татары так не жгли, как сами постарались. Три огненных кольца стояло вокруг Кремля, словно сама земля горела. Неба не было – гарь и дым закрыли его на многие версты вокруг.
Все, что было за белой стеной, сгорело: Петровка до реки Неглинной, от Неглинной до Чертольских ворот, за Никитинскими сгорели все слободы, сгорел весь Арбат с известной церковью Николы Явленного, сгорели Остоженка, стрелецкие слободы за Арбатскими воротами до Земляного города. Сгорели Дмитровка и Тверская.
* * *
Загорелся царев кабак возле Неглинного моста. Тушить пожар было некому. Вокруг кабака улица давно уже почернела от напившихся на даровщину до бесчувствия. Из бочек выбивали донья, черпали вино шляпами, сапогами, рукавицами, лакали.
Вдруг появился черный монах; сопя и ругаясь, он тащил на веревке труп Плещеева.
– Эй, помогите! Пожар не кончится, покуда не сгорит в огне проклятое тело безбожника Плещеева.
На помощь подошли несколько человек. Труп подняли, макнули в бочку с водкой, кинули в пламя. И огонь вдруг сник.
* * *
Многие бояре и их жены падали в те дни перед чернью на колени, о пощаде молили.
А вот Авдотья Алексеевна Морозова перед грабителями не дрогнула. Она и не пряталась. Села в кресло лицом к стене с иконами Богородицы и сидела. Слушать уговоров бежать не пожелала, даже от окон отворачивалась.
А по окнам всполохи багровые ходили. Белый город полыхал по реке Неглинной до Петровки, до Чертольских ворот.
Авдотье Алексеевне услужливо сообщили:
– Земляной город выгорает. Пожар за Никитскими воротами, за Арбатскими, за Чертольскими… Двор Львова грабят.
– Двор Пушкина грабят!
Боярыня сопела грозно и молчала.
Опять прибегали с ужасами:
– Стрелецкая слобода занялась! Горит государев Остоженный двор.
Боярыня не отводила глаз от иконы, именуемой Ножевой. Икону сию обрели в пустыне с висящим при ней ножом. Богородица изображена без Предвечного Младенца, с распростертыми руками. В молитве.
Авдотья Алексеевна тоже молилась. Ну что еще может баба, хоть и боярыня, когда у народа вместо веры ярость, жажда разорить богатых.
К Авдотье Алексеевне подослали одну из ее приживалок.
– От греха спрятаться бы! – говорила боярыне умная женщина. – На Красной площади подожгли Кружечный двор, на Кремль вот-вот огонь перекинется.
– Неужто черни не жалко водки? – спросила-таки Авдотья Алексеевна.
– Водку не жалеют. Пьют из всего, что под рукой. Шапками, сапогами, лаптями.
– Сапогами?! – изумилась боярыня. – До чего же умен русский мужик! И лапоточки, говоришь, сгодились?
Тут по дому пошел топот, крики, визг бабий, рев остервенелых грабителей.
В комнату влезло несколько человек проворных. Все подростки. Боярыня встала с кресла, взяла у печи кочергу и пошла лупить наглецов по головам.
– Убивают! – И братва, сшибая друг друга с ног, кинулась прочь от грозной боярыни.
Сенные бабы тотчас подхватили Авдотью Алексеевну под руки, утащили в подклеть, во двор, спрятали в амбаре с кадками, где хранили ячмень да просо.
Тут боярыню и осенило.
– Нынче третье июня. В сей день перенесли мощи царевича Дмитрия, убиенного, из Углича в Москву. Бояр наказывает святой отрок.
Расправа
5 июня Семен Пожарский привез Петра Тихоновича Траханиотова. Нашли его в Троице-Сергиевой лавре, от раки святого отняли и повезли.
Поместили в Земском приказе, царю доложили. Государь приказал: тотчас казнить.
Сердобольный подьячий послал сказать жене Петра Тихоновича, чтоб пришла проститься, но та даже видеть несчастного не пожелала.
– Ради нее добро чужое в дом тащил! – сокрушался Петр Тихонович. – Все напасти – от них! И Леонтий Стефанович, знаю, тоже все жене угодить хотел.
На Лобное место палач вкатил березовую чурку. Положил Петра Тихоновича на чурку головой и отсек голову.
Для устрашения – бояр уж, что ли? – голову положили Петру Тихоновичу на грудь и не убирали тела до глубокой ночи.
В тот же день новое правительство заплатило стрельцам то, что сэкономил на них Морозов. Было дадено каждому по восьми рублей.
Начальником Большой казны, Стрелецкого приказа, Приказа иноземного строя стал Яков Куденетович Черкасский.
Борис Петрович Шереметев поставлен был у раздачи денег.
Казанский и Сибирский приказы отдали в управление князю Алексею Мышецкому.
Во Владимирский судный приказ сел Василий Борисович Шереметев, в Московский судный – князь Иван Хилков…
Все земли у Бориса Ивановича Морозова были взяты в казну, а поместье Траханиотова, подмосковное село Пахово, передали во владение Илье Даниловичу Милославскому.
Жене убиенного Назария Чистого на поминки дали пятьдесят рублей.
Царь и народ
Плещеев и Траханиотов казнены, стрельцам заплачено – можно и народу показаться. Царь с патриархом и боярами вышел на Красную площадь. Поцеловав образ Спаса, Алексей Михайлович сказал:
- Предыдущая
- 25/114
- Следующая
