Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/114
- Следующая
– Вчера на Вшивом базаре нашего подьячего мясник топором зарубил. У того мясника мясо всегда парное, окорока пудовые, сало – лучшего я нигде не отведывал. Повадились наши приказные к нему захаживать. Для Леонтия Стефановича брали – тут уж ладно, ничего не поделаешь, но вчера горемыка подьячий был восьмым на дню. Расколол, обидевшись, мясник человека не хуже полена – надвое.
– Надвое? – ахнула Анисья Никитична. – Поймали?
– Убежал.
– Вот вам еще один разбойник!
– Разбойниками Москва кишмя кишит! – Прокопий Федорович был зело мрачен.
– Брат, надоумь, что делать-то? – Иван чуть не плакал. – Морозову челом ударить?
Прокопий Федорович усмехнулся.
– Нашел заступника! Борис Иванович выхлопотал у царя в кормление Траханиотову город, уж не помню какой. Устюг Железный, что ли? Но ведь – город! А Траханиотов у подьячих половину жалованья себе берет. И у стрельцов тоже.
Обнял брата за плечи. Пригорюнились. Спросил однако:
– Не пойму, Иван, твоего страха. Чем тебя напугал Плещеев?
– Зверством! Он у нас выдумщик. Решил всех разбойников Москвы переловить. Одел стрельцов в богатое платье, чтоб их грабили. И грабили. И попались. Злодеев человек двадцать схватили. Вышел к ним Леонтий Стефанович и говорит: «Отпущу семерых. Каждый из них принесет мне по сто рублей. За хорошее и я буду хороший – отпущу из вашей братии половину. Но уговор дороже денег. Кто сбежит, поймаю и сдеру шкуру».
– Затейник! – изумилась Анисья Никитична.
– Еще какой! Вы дальше слушайте. Из семи вернулись трое. Один принес сто рублей, другой пятьдесят, третий всего девять ефимков. Этим свобода, а за беглецами Леонтий Стефанович послал сыщиков. Двух поймали, привели… Приказал Плещеев поднять обоих на дыбу и кожу содрать. Палачи ни в какую: мы не басурмане!.. Кожу им оставили, но убивали невыносимо как страшно.
Прокопий Федорович встал, подошел к иконам, перекрестился.
– Вот что, Иван! Нам, Соковниным, за себя не стыдно, чужого не берем. К тебе, ко мне злобы у людей нет. Но коли бунт взыграет – всем добрым дворам беда. Так что подальше прячь злато-серебро. Ты говоришь, у вас подьячего убили – мздоимца. Но в Сольвычегодске на этой неделе ограбили людей гостя Шорина, соль отняли… В Новгороде несколько лавок сожгли. Во Пскове народ шумел.
Иван тоже подошел к иконам, приложился.
– Предупредить бы Бориса Ивановича. В кабаках и на базарах люди сговариваются убить дьяка Назария Чистого. Челобитными о соляной пошлине, чтоб отменили, у нас в приказе угол завален.
– Народ терпит до поры, – сказал Прокопий. – Ты, Анисья Никитична, бери девиц и поезжай или к Троице, или в село.
– Так к Борису-то Ивановичу идти или не ходить? – снова спросил Иван.
– Воротился из Голландии Илья Данилович Милославский. Теперь у Бориса Ивановича уж очень горячее время. Что ему бунты? У него Стрелецкий приказ под рукой.
– А про какую горячку ты говоришь?
Прокопий Федорович улыбнулся, широко улыбнулся, но головой покачал серьезно.
– Скоро узнаешь. Не все-то нам плохое – быть и хорошему.
Хорошим для Москвы, для всей России стало 11 декабря 1647 года: царь отменил соляную пошлину.
* * *
Илья Данилович Милославский со всеми дорогами был в Голландии одиннадцать месяцев. Привез мастеров железных дел для тульского завода, трех капитанов – учить стрелецкое войско иноземному строю, двадцать солдат, у коих надо было перенимать немецкую науку войны.
Наказ государев Илья Данилович исполнил на совесть, но его старания никого не порадовали, большие люди были заняты делами спешными и великими. Стрелецкий приказ Борис Иванович Морозов забрал наконец у Шереметева, но солдатами ближнему боярину заниматься недосуг.
Отменил соляную пошлину, ибо на дорогую соль у народа денег не было, исчезли соленья, перестали ловить рыбу, а главное – появились тайные соляные варницы.
Но соль солью, беда была с самим государем. Уж очень печаловался Алексей Михайлович по Евфимии Всеволожской.
– У Милославского, у Ильи Даниловича, девки красоты неописуемой! – обронил Борис Иванович. И нет-нет да и опять о них поминал.
Запала, знать, в государево сердце веселая фамилия: Милославские. Две сестры, красоты неописуемой…
Алексей Михайлович однажды осерчал на Бориса Ивановича, когда тот о сестрах помянул. Но прошло время, и царь уже не терпел своего дядьку за его упрямое молчание.
И – свершилось.
Новая невеста
Не то что господа, слуги еще как следует не проснулись – примчался на взмыленных лошадях наиближайший боярин царя Борис Иванович Морозов. Щечки – пламень, сел и тотчас привскочил.
– Девицы здоровы? Собирай, Илья Данилович! Царевна Ирина Михайловна ждет. Да честь по чести пусть обеих приберут! Ох, Данилович! – На грудь стольнику припал и сам же оттолкнул от себя. – Да не каменей! Спеши!
Боже ты мой! Поднялась беготня, сыпались тумаки. Илья Данилович умолял, всплакивал, грозился прибить! Хватал и тащил шубы, бросал на полпути, лупил в сенях замешкавшихся конюхов, стукал их головами о стенки, каменел-таки, бежал к гостю…
– Уговор, Данилович, помнишь? – спрашивал Морозов, вышагивая комнату от окна к двери. – Одну девку государь за себя возьмет, коли возьмет, А другую возьму я.
– Господи, да хоть сейчас! – стоном стонал Илья Данилович.
– Окольничим пожалуют к свадьбе, потом и в бояре. Дом в Кремле я тебе уже приготовил, коли Бог даст…
– Какой дом! – махал обеими руками стольник. – И так куда ж больше…
Вспоминал что-то, летел соколом на женскую половину.
– Умыли хоть девок-то?
– Не толкись, Данилович! – умоляли хозяина взмокшие мамки, няньки, бабки.
– Румяна где? – неслось по дому.
– Какие румяна?! – ахнул Морозов. – Чтоб во всем естестве были!
– Какие румяна! – пинком выбивал двери Илья Данилович. – Естества не коснись! Никто не коснись!
И наконец – тишина: мышей слыхать.
Умчались!
И Борис Иванович, и дочки, и жена.
Илья Данилович один сидел в пустой горнице. Сидел и большим пальцем нос чесал.
В чистом поле две трубы трубили,
Два сокола играли,
– сказал загадку и сам не поймет, зачем сказал, и вдруг как пелена спала. Э! Не было теперь ничего важнее, чем та загадка: в чистом поле два сокола играли…
– На вас, глазушки, одна надежда!
Вскочил Илья Данилович на резвые ноги, подголовник отворил, достал мешочек с мелкой денежкой. Без шубы за ворота побежал.
В Москве, где церквей сорок сороков, нищих – как пчел в улье.
Бросил Илья Данилович первую горсть денежек – слетелись к его дому лохматые пчелки со всего города, словно у каждого попрошайки рысак за углом.
И с правой руки Илья Данилович деньги кидал, и с левой.
– Помолитесь, Божьи люди! Помолитесь за меня, грешного!
И дворовой челяди приказал:
– Всех накормить!
Сам в бане затворился нетопленой.
Сидел, покуда не прибыли с известием:
– В Верх взята Марья Ильинична.
Дни ожидания
Илья Данилович Милославский очумел от немыслимого счастья. Ворота на запор, двери в доме, что к черному-то ходу, досками приказал забить. Ружье на столе, пистолет за поясом. Дочь в Тереме – ломоть отрезанный. Вторую дочь, Анну-смуглянку, хранил Илья Данилович про запас.
С девкой Рафа Всеволожского вон как обошлись, а второй у него не было. Так бы и сидел в сторожах, но Борис Иванович позвал будущего тестя в Кремль, показал пустующий двор. Место знатное. Сразу за двором царя Бориса, где жил датский принц. Двор у стены. Неподалеку ворота на Каменный мост. И радость – к радости. Поверстали стольника Милославского в окольничие, после свадьбы обещано боярство.
А у Соковниных в доме поселилась тишина. Всякий шорох – событие.
Анисья Никитична перебралась к Авдотье Алексеевне Морозовой. Вместе целый день в Тереме, берегут Марию Ильиничну. Анна Петровна Хитрая – своя, сослужила службу Борису Ивановичу, но ведь вся боярская зависть зубами по-волчьи щелкает, вьется змеиными кольцами, роняя с жала яд. Кто такая Милославская? Откуда? В царицы собралась. Одну выставили, другая выискалась такая же.
- Предыдущая
- 17/114
- Следующая
