Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/114
• Следующая

Глава семьи за морем, а Катерина Федоровна из людей знатных вхожа к одной Авдотье Алексеевне Морозовой. Так ведь не судьба! Авдотья Алексеевна расхворалась хуже некуда, родню не узнает.

Анисья Никитична с Федосьей и с Дуней молиться из монастыря наведались к Катерине Федоровне.

Было, о чем попечалиться. Федосье пятнадцать лет, но, увы, на смотринах иные счастье пытают.

– Обошлось без Соковниных, без Милославских! – вздохнула Катерина Федоровна.

– Моя – ладно! Уж очень юная! – вздыхала Анисья Никитична. – А твои-то! Марии двадцать два, Анна моложе, но обе невесты, обе – на загляденье.

Женщины говорили с глазу на глаз, их дочери были в девичьей… И здесь разговор шел о царских смотринах: государь двенадцать девиц уже видел, но платка своего ни одной из этой дюжины не пожаловал.

У Анны-смуглянки глаза веселые, дерзкие. Смеялась.

– Нам же лучше! Он обе сотни погонит из Терема. Тут и наша очередь придет.

Мария чуть морщилась, но улыбалась. Лицо у нее ласковое, светлое. Губы розовые, соразмерные. Не велики и не малы. И нос тоже, не велик и не короток. Глаза серые, но серые преудивительно. Тут и печаль, и строгость, и такая тайна – поглядишь, и потянет тебя в этот омут, только хватит ли смелости подойти. Ресницы черные, стрелами, брови ровные, черные, а голова русая, как раз к серым глазам.

Мария Ильинична достала из рукава платок, голову чуть подняла, поднесла себя к окошку. Встала. Одну руку к груди, в другой платочек шелковый, с каймой. Лицо окунула в свет, ресницы опустила. Замерла.

– Вот так девицы стоят в царицыной палате, – сказала, не улыбнувшись.

– А где стоит царь? – спросила Дуня.

– Царь в щелочку смотрит! – И Анна расхохоталась. – Тайком! Тишком!

– Будь я царь, тебя бы выбрала, – сказала Дуня Марии Ильиничне.

– А кто выберет меня?! – подбежала к окошку смуглянка Анна. Выхватила у сестры платочек, подняла двумя пальчиками и тоже замерла.

Темноволосая – в отца, быстроглазая, кареглазая и такая счастливица.

– За тобой королевич Вольдемар приедет! – догадалась Дуня.

Всех насмешила. И себя.

А Катерина Федоровна и Анисья Никитична надумали дело стоящее. Пусть Прокопий Федорович ударит челом Борису Ивановичу. Поглядел бы Борис Иванович сестер Милославских. Катерина Федоровна привезет дочерей в Успенский собор. Станут у правого клироса, где света больше. Царю ведь не приданое дорого, не боярство в седьмом колене… Пусть и на дворяночек своих поглядит.

Всеволожская

Среди облаков синие прогалины. Федосье чудилось – это Москва глаза таращит от изумления. Царь назвал невестой никому неведомую Евфимию. Разговоров, шушуканий, секретов потаенных!

На обедню сестры Милославские почему-то отправились спозаранок, завернули к сестрам Соковниным. Прокопий Федорович хоть и всем в спины смотрит, с краю последний, но ведь при царе.

Федосья, ликуясь с Марией, шепнула:

– Коли не сегодня, так завтрашнего дня не позднее будет к вам гость.

– Какой гость? – не поняла Мария.

– Борис Иванович.

Мария смотрела на Федосью так, будто не знала, кто это – Борис Иванович.

– А чего в Тереме-то? – сообразительная, быстрая Анна одной рукой дотронулась до руки Федосьи, другой до личика Дуни.

– Смотринам конец, – сказала Федосья. – О Всеволожской, о Евфимье слышали?

– Слышали, да ничего не поняли, – призналась Анна.

– Царь смотрел по одной, по две девицы в неделю, а их двести! Черкасские, да Стрешневы, да Никита Иванович Романов отобрали шесть невест. И все шестеро царю не полюбились.

– А откуда Евфимья взялась?

– У княжен да у боярышен подружки были! – вставила словечко Дуня.

– Какие подружки?! – удивилась Анна.

– Чтоб девицы не плакали от страху, каждая с собой брала подружку, – объяснила Федосья. – Царь этих подружек тоже глядел.

– И выглядел! – ударила ладонью о ладонь Анна. – Как ее, подружку-то?

– Евфимия.

– И чья она дочь, чья подружка?

– Чья подружка, не знаю. Отец ее полковник Раф Всеволожский.

Анна села на лавку, локти – на стол, подперла кулачками горячие свои щеки.

– Был бы батюшка в Москве!..

– Она бедная! – сообщила то, что знала, Дуня. – У них нет ничего.

– Изба соломой крыта. Но земля у них есть, – огорченно глянула на сестрицу старшая, – а крестьян…

– Ни души! – опередила Федосью Дуня.

– Ни души, а в Терем взяли? – Анна в потолок посмотрела.

– Государь, радуясь, ходил ночью по тюрьмам. Сто рублей роздал.

Мария, что-то соображая, подошла к Федосье.

– Ты говорила – гость будет. А чего ради?

Федосья плечи вверх да вниз.

– Не ведаю.

Сестры Милославские

Ближний боярин Борис Иванович был у Милославских на другое утро. Подарил Катерине Федоровне камки – китайского шелка, а дочерям – персидского. То государева милость за службу в иноземных царствах. Борис Иванович сам изобрел поощрение, сам объезжал семейства послов. И все это ради дочерей Ильи Милославского.

От Милославских вышел, до того задумавшись, что забыл приказать, куда дальше ехать.

Мария, Анна, сама Катерина Федоровна в тот же день примчались к Соковниным. Привезли, показали дареные шелка. Но вот в чем вопрос? Борис Иванович милость царскую объявил, шелками пожаловал и – ни словечка!

– Приезжал, и слава богу! – утешила Милославских Анисья Никитична. – Не будь нужды – не приехал бы.

– Борис Иванович и у других был, кто в дальних службах, – качала головой Катерина Федоровна. – Царь невесту выбрал, какие теперь смотрины?

– Наш ум – бабий! А Борис Иванович о царевых делах печется, о наитайнейших.

– Про Траханиотова слыхали? – спросила Катерина Федоровна. – У дворянина то ли в калужской земле, то ли в рязанской имение отнял, к своим имениям присовокупил. А про Леонтия Стефановича, про Плещеева совсем уж страсти рассказывают. Купцов на правеж ставит. Ярославский гость не дал ему, сколько спрашивал, – все ребра сломали.

Анисье Никитичне о Плещееве слушать всю правду и противно и боязно. Родной брат Прокопия Федоровича Иван Федорович товарищ судьи Земского приказа, а Леонтий Стефанович – судья.

Переводя разговор, Анисья Никитична воздух ноздрями попробовала.

– Вроде у нас дух хороший. Ездили мы в Симонов, в Новый, – ужас! На пустырях кучами – рыба, мясо. Все гниет, смердит. А люди с голода пухнут… Я каждое воскресенье при храме нашем голодных кормлю. Кормить бы каждый день – кишка тонка.

– Рожь нынешний год уродилась! – Катерина Федоровна много правды говорить остерегалась. Поторопилась уехать…

Происшествие на дороге

В Успенском соборе на службах Федосья тянулась взглядом к царю.

Дома призналась Дуне:

– Я теперь знаю, какое лицо у счастья.

– Да какое же?! – У Дуни от такого разговора в каждом глазу по солнышку.

– А ты посмотри на царя.

– Мы же к Троице завтра едем.

– Вернешься – увидишь.

* * *

Осенью в добрую погоду всякая дорога на русской земле – по золоту. Что ни лес – царский терем, купол небесный – Божий дар.

С холма, остановив лошадей, смотрели на Маковец, увенчанный Троицкой обителью.

– Как же я люблю собор Василия Блаженного и Спасскую башню, но здесь – дом Троицы единосущной!

Федосья опустилась на колени, поклонилась. И Дуня за сестрой на колени. Коснулась лбом земли.

В монастыре жили три дня.

Дни стояли солнечные. Решились ехать в обители Переславля-Залесского.

В какой-то деревеньке поили лошадей. Подошла поглазеть на проезжих собака. Морда веселая, глаза с искоркой.

Федосья кинула приветливому псу половину калача.

Лошади напились, поехали.

Дуня все поворачивалась, оглядывалась.

– Не егози! – сказала Анисья Никитична.

– Федосья хлеб собаке дала. Теперь за нами бежит.

• Предыдущая
• 15/114
• Следующая