Серебряные зори - Киселев Владимир Сергеевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая

— Ну, ты, не очень-то, держал бы свою… на привязи, — закричал Думкин на старика. — Может, эта собака бешеная или заразная. Мы по закону…

— Жулики проклятые, я вам покажу! Будете знать, как по чужим дворам без хозяина лазить.

«Гости» не стали дожидаться, пока разъяренный Иван Афанасьевич подойдет к ним, а Найда вцепится в штанину, и дали ходу. Когда сани с клеткой отъехали на порядочное расстояние, Никишка, чувствуя себя в безопасности, стал зубоскалить:

— А ну, подойди поближе, дед! Мы и тебя мигом на живодерню отправим!

Найда было бросилась вслед за обидчиками, но хозяин отозвал ее:

— Будет, Найда, будет, — успокоил он собаку.

Иван Афанасьевич больше уже не ложился. Растопил печь, подогрел суп, немного налил себе в тарелку, а остальное вылил в чугунок. Лайка легла у двери и терпеливо ждала, пока остынет обед: она не любила горячей пищи. Еще щенком она решила узнать, откуда идет пар, и ткнула мордой в миску с горячими щами. И тотчас завизжала от нестерпимой боли. Потом она долго не могла различать запахи.

Иван Афанасьевич позавтракал, убрал со стола и сел возле раскрытой печи. Потрескивали дрова, весело билось пламя, бросая на лицо красные отблески. Найда подошла и осторожно положила ему на колени лобастую голову.

— Скучаешь? — теплые руки хозяина приятно ласкали, щекотали уши, шею. Хозяин часто разговаривал с Найдой. Она по голосу безошибочно угадывала, когда он был весел или грустил. Лайка пристально посмотрела на старика черными умными глазами, чуть пошевелила ушами, словно пытаясь понять, что говорил ей хозяин.

— Стареем, Найда, может, и верно мы стали людям обузой?

Найда внимательно слушала старика и как бы в знак согласия лизнула ему руку.

— Ласкаешься. Непонятна тебе человеческая обида. А мне, старому человеку, каково?.. Нет, мы еще с этими проклятыми пьяницами повоюем.

…Зимний день короток. В семь часов вечера темно, хоть глаз коли. Подул студеный ветер. Глухо зазвенели в раме плохо вмазанные стекла. «Метель разыграется», — подумал Иван Афанасьевич. Хорошо, что сегодня не надо на дежурство идти.

Заложив руки за спину, он тяжело прошелся по избе и стал возле окна. Но о чем бы он ни думал, мысли возвращались к Никишке, к утреннему разговору. На душе было тоскливо и холодно. Иван Афанасьевич не заметил, что Найда подошла к двери: собака просилась на улицу, скулила.

— Ступай. Только ждать тебя не буду, непоседа! — рассердился старик.

Иван Афанасьевич лег в постель, но заснуть уже не мог. Прошло с полчаса, а лайка не возвращалась. Подождал еще немного. Затем набросил шинель и вышел во двор.

Над поселком билась метель. Возле столбов с электрическими фонарями кружились, словно стаи белых бабочек, снежинки.

— Найда!

Старик позвал раз, потом еще, свистнул, но собаки не было. Иван Афанасьевич пошел по заснеженной улице в сторону леса. Миновал дома. Идти стало труднее. Остановился, покричал в темноту. Прислушался. Ветер принес отзвук лая. Старик почему-то решил, что пес попал в беду, и заспешил. Ветер трепал полы шинели, снег набивался за воротник, а Иван Афанасьевич ничего не замечал: шагал и шагал. Он то и дело проваливался в снег, несколько раз падал, но продолжал упрямо пробираться к лесу. Выбиваясь из сил, подошел к опушке. Собаки нигде не было видно. Может, и не она лаяла?

Потеряв всякую надежду отыскать Найду в этой лихой круговерти, Иван Афанасьевич остановился, вытер тыльной стороной ладони вспотевшее лицо. Покричал, постоял еще немного. Нет, Найды не слышно. Он передохнул и, согнувшись, словно тащил на себе непосильную ношу, повернул к дому. Но в этот момент ветер снова донес до него призывный лай. Найда! Собака была где-то рядом. Уж не зверя ли нашла!

Лайка, запорошенная снегом, лежала под сосной и тихо повизгивала. Старик с облегчением вздохнул, провел рукой по обледенелой собачьей спине. Найда ткнулась холодным носом в руку, в шинель, но не отходила от дерева.

— Ну, будет! — ласкал Иван Афанасьевич собаку. Неожиданно его рука нащупала что-то твердое. Сжавшись комочком, запорошенный снегом, положив голову на колени, под деревом сидел мальчик лет пяти. К стволу была прислонена сломанная лыжа. Собака прижималась к малышу, защищая его от мороза и ветра.

— Что ж это такое? — у Ивана Афанасьевича дрогнуло сердце, перехватило дыхание. — Вставай, милый, вставай! — тормошил он мальчика. — Вот грех-то какой…

Малыш не отвечал. Иван Афанасьевич взял его на руки и поспешил к деревне. Нести было трудно, мешал глубокий снег. К счастью, теперь ветер дул в спину. Но руки закоченели и уже не чувствовали холода. Найда бежала впереди.

В доме Иван Афанасьевич быстро раздел мальчика, уложил в постель, влил в рот малыша ложку водки. Тот поморщился. Взметнулись темные ресницы.

— Дедушка, — прошептал малыш чуть слышно.

— Что, милый?

— Это ваша собака?

— Моя, наша, Найдой ее зовут. Ты побудь с ней, а я мигом за доктором сбегаю.

Мальчик согласно кивнул головой. Иван Афанасьевич укрыл его одеялом, взбил повыше подушку и торопливо вышел из дому.

Когда старик вернулся с доктором, мальчик спал разметавшись. Дышал глубоко и спокойно.

Доктор разделся, вымыл над тазом руки и с чемоданчиком подошел к кровати. Найда угрожающе зарычала.

— Что ты, глупая? Это же друг, — успокоил хозяин.

Доктор склонился над мальчиком, приложил руку к его голове, внимательно осмотрел.

— Вы сделали все необходимое, — сказал он, — и спасли парня.

Потирая красные, озябшие руки, старик подошел к печи, пышащей жаром и, как был в шинели и шапке, присел на табурет, устало облокотился на стол. Найда, не спуская глаз с доктора, улеглась рядом, на полу.

— Вот оно, как дело-то обернулось. Слышала, что доктор сказал? Пропал бы парень без нас, замерз, — тихо сказал старик. — Стало быть, мы с тобой еще не зря землю топчем.

— Вы это о чем, Иван Афанасьевич? — спросил доктор.

Но старик, склонив большую, красивую голову на руки, спал. Лицо его было спокойное, только под глазами появилась еще одна морщинка.

Все утро мы ходили с Роем по мокрым осенним полям, обшарили светлую березовую рощу, но день выдался неудачный. Новенькие, из желтой кожи ремешки, недавно купленные мною для дичи, тоскливо позванивали на поясе пустыми серебряными колечками. Я уже был готов смириться с их звоном, когда Рой сделал вдруг стойку. Птица затаилась где-то в траве, недалеко от пруда. В позе Роя чувствовалось пренебрежение, видно, собака сделала стойку не по дупелю и не по благородному бекасу.

По команде Рой подался ровно настолько, чтобы выгнать дичь. Из осоки выпорхнул беловатый кулик-плавунчик, птичка чуть меньше скворца, с прямым, похожим на тонкое шило, черным клювом. «Чьи-вы, чьи-вы», — засвистел куличок. Я вскинул ружье, но небо надо мной было таким синим, а песня куличка такой простой и чистой, что в последнее мгновение я отвел стволы.

Куличок пронесся над водой, всплеснул узкими, резными крылышками и сел на середину пруда. Дунул ветерок. Словно нарядный игрушечный кораблик, плавунчик закачался на зыби и поплыл к противоположному берегу.

Вспомнилась мне «семейная жизнь» плавунчика. Ранней весной самец прилетает вместе с самочкой на берег Белого моря. Танцуют, серебряные зори вместе встречают. Снесет самка четыре яичка… и конец любви. Махнет куличиха на прощание жениху крылышком — и на юг, а отец, бедняга, и яички высиживает, и за детишками смотрит, пока они летать не научатся. Мамаша потом где-нибудь на перелете к куличиному семейству вернется, а может, и нет. Кто ее знает…

Куличок, не обращая внимания на нас, плавал.

— Подай, — в шутку приказал я. — Посмотрю, какая умная ты у меня собака.

Час, а может, чуть больше, сеттер продолжал преследовать куличка. Над прудом то и дело раздавалось удивленное «чьи-вы, чьи-вы». Не поймав птицы на воде, Рой вылез из пруда и начал с лаем по берегу гоняться за куличком. Собака вольничала, но я ее не одернул. Меня забавляло упрямство, с каким она преследовала добычу. Где ему, тяжелому, неуклюжему, поймать плавунчика! Рой порывисто дышал, утомился и плавунчик, но почему-то не улетал.

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая