Золотое побережье - Робинсон Ким Стэнли - Страница 8

– А как у тебя на работе? – Осторожный вопрос Джима призван, по всей видимости, заполнить молчание.

– Порядок. – Деннис заворачивает последний винт и встает. – Следующую неделю меня почти не будет дома, придется сидеть в Вашингтоне. – Он смотрит на сына. – Ты бы зашел сюда раз-другой, поужинал.

– Хорошо. Обязательно.

Деннис складывает инструменты в ящик.

– Ну, так я, пожалуй, поеду.

– Не забудь попрощаться с мамой.

– Да, конечно.

Джим направляется к дому, идущий следом Деннис удивленно покачивает головой. Ноги, болтающиеся в воздухе… ну прямо как жук, перевернутый на спину.

Джим прощается с Люси.

– Что-то давно мы не видели Шейлу, – говорит Люси.

– Ну, как-то все так. Последние недели мы с ней почти никуда не ходим.

– Жаль. Мне она нравится.

– И мне тоже, просто и я, и она были очень заняты.

– Ты обязательно к ней зайди.

– Да, обязательно.

– А еще ты бы зашел к дяде Тому. Ведь давно у него не был.

– Да, давно, но я зайду, честное слово зайду. Ладно, я поехал. Спасибо, папа.

Джим поворачивается к двери, и Деннис буквально видит, как из головы сына мгновенно улетучиваются все обещания.

– Счастливо, – говорит он. – И будь поосторожнее. Старайся не застревать башкой в моторном отделении.

Глядя на закрывшуюся дверь, Деннис рассмеялся – коротко и невесело.

Джим мчится по шоссе, с каждой секундой его охватывает все большая злость. Полностью поглощенный собственными переживаниями, он уже забыл и про Шейлу, и про дядю Тома. Долгое одиночество на трассе, одна из главных составных частей его жизни. И злость. Он вспоминает события, меняет их детали, переставляет, организует в новую картину – пока не оказывается, что во» всем виноват отец, пока вся злоба не переходит на Денниса, оставляя самого Джима ни в чем не повинным. Чего стоит один этот взгляд поверх очков, после того как Джим сумел наконец выдраться из проклятой машины. Просто оскорбительно.

Он паркуется на Саут-Кост Пласа в подземном гараже и поднимается лифтом на верхний этаж. Это южный конец молла, и здешние квартиры – из самых дорогих во всем округе Ориндж. Через звукоизолирующую дверь доносится дробь ударных и еле слышный плеск голосов. Джим входит.

Квартира Сэнди и Анджелы состоит из шести больших комнат, расположенных в ряд, как вагоны поезда. Большие окна – собственно, не окна, а прозрачные стены – каждой комнаты выходят на юго-восток; этот дом – гелиотропный. За окнами – балкон, протянувшийся во всю длину квартиры. И балкон, и все комнаты, кроме спальни, заполнены людьми, тут сейчас человек шестьдесят, не меньше. Обычная, считай, ежедневная тусовка, так что все ведут себя Довольно спокойно. Сэнди еще не пришел. Джим проходит на кухню, это – первая комната анфилады. Везде комнатные растения, огромные, в огромных глазированных горшках. Все растения сияют здоровьем и благополучием, можно даже подумать, что они искусственные, пластиковые; ходит шутка, что у Анджелы полимерный палец[7].

Не заметив никого, с кем особо хотелось бы побеседовать, Джим выходит на балкон. Он прислоняется к высокому, по грудь, парапету и смотрит на огни прибрежного ОкО, подмигивающие в темпе быстрого пульса. Это – его город.

Джим в глубоком унынии. Он обрабатывает документы для фирмы, торгующей недвижимостью, и преподает на вечерних курсах трабукского начального колледжа, но и там и там – вне штата, на неполном рабочем дне. Отец считает его неудачником, а друзья – шутом гороховым. Последнее вполне понятно, Джим придерживается этой роли сознательно, ведь все его друзья в той или иной степени клоуны, так что шутки среди них ценятся очень высоко. Убери шутовство, и он превратился бы в объект чужих насмешек. Только как же все это надоело, надоело, надоело. Насколько лучше быть… кем? Да кем-нибудь другим.

Появляется Сэнди, на собственное сборище и с трехчасовым опозданием. Ну это как всегда, в точном соответствии с Уставом караульной службы.

– При-веет! – вопит Сэнди; тут же подходит Анджела Мендес, вторая постоянная обитательница этой квартиры, и прерывает вопль поцелуем. Сэнди идет дальше, его веснушчатая кожа порозовела от возбуждения.

– Эй, вы, привет! Чего это вы все приутихли? – Он подходит к музыкальной стене и врубает ее децибелов этак на сто тридцать. Сисястая Лаура поет «Я хочу, мне очень нужно», аккомпанирующие ей барабаны грохочут так неистово, словно по ним лупят двадцать эпилептиков.

– Вот так! – Сэнди сдергивает с длинного бежевого дивана, стоящего в видеокомнате, каких-то девиц и начинает танцевать с ними – здесь же, среди свисающих с потолка экранов. Он не удовлетворится, пока каждый из присутствующих не протанцует хотя бы один раз, и все это понимают, и все поднимаются и начинают скакать и прыгать, и все этому рады. Сэнди мечется от одного танцующего к другому, сует свою физиономию прямо в их лица – подрагивает психованная улыбочка, бледно-голубые глаза навыкате, кажется, еще немного, и они вывалятся, закачаются на пружинках.

– Ты какой-то чересчур нормальный! Бери, попробуй эту штуку! – И вот уже у всех в руках глазные пипетки с новейшим творением Сэнди – «Социальная гармония», «Восприятие прекрасного», «Полный улет»; кто там знает, что стоит сегодня на крохотных этикетках, но заторчат все, конечно же, как пить дать. Сэнди – лучший в ОкО составитель наркотиков, знаменитость. Но он совсем не пренебрегает и более старомодными методиками; на кухне Анджела смешивает Маргариту[8], наполняет ею кувшины, а сам Сэнди копошится среди домашних растений, вытаскивает из тайников гигантских размеров косяки, запаливает их от паяльной лампы, швыряет в собравшихся с криком: «Ты вот это покури!» Глядящий с балкона Джим лишь смеется. Ведь есть и другой Сэнди – тонкий, остроумный, мыслящий. Культур-стервятник, не уступающий и самому Джиму. Но это совсем не он мечется среди гостей, стараясь их завести, играет роль уматного хозяина. Интересно, а есть пипетка с ярлыком «Уматной хозяин»?

На пипетке надпись «Постижение структур» (стало быть, Сэнди предпочел это название), и Джим делит ее с какой-то парочкой, почти знакомой, он почти помнит, как их зовут. Моргнуть, еще моргнуть. Это звезды или уличные фонари?

– Я – обитатель ОкО в четвертом поколении, – замечает он между прочим (между ничем). – Оно в генах у меня, место это. У меня в генетической памяти, как тут было, когда тут росли апельсиновые рощи.

– У-гу.

– А вот нам бы трудно было жить таким черепашьим шагом, верно?

– У-гу.

Чего-то в этой беседе недостает. Джим не совсем еще решил, какой вопрос задать: не дома ли они оставили мозги, или – не тяжко ли все время притворяться идиотами, но тут из двери комнаты для игр на балкон высовывается Таши.

– Эй, Макферсон, – говорит он. – Не хочешь помахать ракеткой?

Совершенно ясно, кто им потребовался. Им потребовался Джим – Шут гороховый. Он играет в пинг-понг неортодоксально, а уж если прямо говорить, то неуклюже, но это все шелуха. Он нужен, и это – главное.

Артур Бастанчери как раз приканчивал Хэмфри Риггса; передавая влажную от пота ракетку Джиму, Хэмфри, непосредственный его начальник по торговле недвижимостью, нехорошо выругался. Джим оказался лицом к лицу с Королем пинг-понга или, короче, Кинг-Понгом.

Росту в Артуре Бастанчери, Кинг-Понге, примерно шесть футов два дюйма, он голубоглазый, темноволосый и широкоплечий. И очень нравится женщинам. К полному восхищению Джима, считающего себя социалистом, Артур – активист антивоенного движения и редактор подпольной газеты. А кроме того – прямо-таки образцово-показательный свой парень, с которым можно иметь дело.

Некоторое время они гоняют шарик просто так, для раскачки, и Джим обнаруживает, что сморгнул, пожалуй, излишнюю дозу «Постижения структур». Сложная пространственно-временная сеть, которую плетут они с Артуром, воспринимается великолепно – но, прямо скажем, с некоторым опозданием; кроме того, за белым шариком тянется след, словно за самолетом, а это путает и отвлекает. Короче говоря, игра не сулит Макферсону ничего хорошего.