Дикий берег - Робинсон Ким Стэнли - Страница 30

Прошли долгие секунды, прежде чем и мы различили глухое ворчание двигателей. Томпсон повернул румпель…

Белый гребень волны ударил кораблик в лоб. Суденышко замерло. Грот захлопал и выгнулся в обратную сторону. Вода и пена хлынули с навеса мне на колени; Том выхватил заплечный мешок из лужи. В тумане зажегся сноп белого света. Наша лодка качалась внутри слепящего конуса. В освещенном тумане возник огромный корабль, черный рычащий корпус, почти не колеблемый волнами. Я вскочил, с трудом понимая, что произошло, сердце колотилось; я прижался к Тому, испуганно заглядывая ему в лицо. Попались!

– Радар, – прошептал Том.

– Спускайте парус, – крикнули с корабля. – Всем стоять, руки за голову! – Голос, как я позже узнал, был усилен рупором, и его металлическое звучание бросило меня в дрожь. – Вы задержаны.

Я обернулся. В мощном луче прожектора все на корме казалось черно-белым. Ли целил из винтовки в вершину светлого конуса. Щелк! Зазвенело стекло, прожектор вспыхнул и погас. Тут же наша корма озарилась пороховыми вспышками: все пятеро стреляли по японскому крейсеру. Том пригнул меня к палубе. Выстрелы гремели без остановки. Вдруг все заглушил чудовищный рев, и передняя часть шлюпки разлетелась в щепки. На нас хлынула холодная вода, в ней крутились доски.

– Спасите! – заорал я, выпутывая ноги из веревки. Моя рука уже тянулась к изуродованному планширу, когда на голову рухнула мачта.

Дальше я почти ничего не помню. Ослепительный свет прожектора. Морская вода заливает в рот, в ноздри. Непонятные выкрики, грубые руки хватают меня под мышки, больно волокут коленями по железным ступенькам. Я ловлю ртом воздух, меня рвет морской водой. Стальная палуба, жесткое сухое одеяло.

Я на японском корабле.

Когда я понял, где очутился – это была моя первая мысль, едва я пришел в сознание и увидел под собой серую стальную палубу, – я попытался вырваться из держащих меня рук. Бесполезно. Руки держали крепко, кто-то лопотал невнятицу: миси кава тонату ка и так далее, и тому подобное. «Спасите!» – снова заорал я. Однако в голове уже прояснялось, и я понял – никто меня отсюда не спасет. Все произошло так быстро, что я не успел как следует испугаться. Я дрожал и задыхался, словно мне дали под дых, но весь ужас происшедшего начал доходить до меня только тогда, когда японцы принялись стаскивать с меня мокрую одежду и кутать в одеяло. Один матрос тянул меня за рукав рубашки; я извернулся и двинул его кулаком в нос. Он вскрикнул от неожиданности. Я размахнулся как следует и заехал другому в челюсть, потом принялся брыкаться что есть мочи. Кому-то здорово перепало. Они навалились на меня всем скопом, отволокли на бак, в комнату со стеклянными стенами, и уложили на полукруглую скамью под носовой переборкой. Я сел, прислонился спиной к переборке и заплакал.

Сквозь стеклянную стену я видел, как матросы на баке прочесывают воду прожекторами – туда-сюда – и что-то кричат в мегафон. Двое стояли на возвышении возле огромной пушки – надо думать, из нее и подбили нашу лодку. Корабль дрожал от рева моторов, однако никуда не двигался. На этой высоте висел сплошной туман. По воде шныряли моторные лодки, видимо, искали остальных уцелевших, но, судя по голосам во тьме, никого не нашли.

Они убили моего друга Тома. При этой мысли я разревелся, а раз начав, уже не мог унять слезы и все ревел и ревел. За эти годы Том пережил все мыслимые и немыслимые опасности – чтобы его потопил жалкий береговой патруль. И все так быстро.

Наверно, прошло довольно много времени. Моторки начали возвращаться. Я почти очухался и даже немного согрелся в толстом одеяле. Однако внутри, в сердце, было по-прежнему зябко. Я решил, что отомщу за Тома. Он вроде не очень поверил в американское сопротивление, но я-то безусловно чувствовал себя повстанцем – сейчас, с этой минуты, и на всю жизнь. В своей озябшей душе я произнес присягу. Дверь распахнулась, и вошел капитан. Может, он был вовсе и не капитан, но на его новом коричневом кителе красовались золотые погоны и золотые пуговицы. Я буду называть его капитаном, потому что он точно был большая шишка. Его лицо и руки были чуть темнее кителя, а черты лица напоминали покойников, которых море выбрасывало к нам на берег. Японец. За спиной у него стояли еще двое офицеров, тоже в коричневых кителях, но без золотых пуговиц и погон. Лица у них были как маски.

Убийцы, все до единого. Я злобно воззрился на капитана, а он смотрел на меня, и его раскосые глаза не выражали никаких чувств. Комната мягко покачивалась, над дверью горела красная лампочка, отчего туман за покрытыми солью стеклами тоже казался красным.

– Как вы себя чувствуете? – спросил капитан по-английски – четко, но не так, как говорят у нас. Я вылупил на него глаза.

– Вы оправились от удара по голове?

Я продолжал смотреть. Он помолчал, потом кивнул. После мне часто снилось его лицо: темно-карие, почти черные глаза, глубокие морщины, веером отходящие от глаз, черные волосы, постриженные так коротко, что стояли щеткой. Губы, тонкие и тоже коричневые, сейчас были недовольно поджаты. Он выглядел пугающе, и я старался смотреть прямо, чтобы скрыть страх.

– Похоже, вы оправились.

Один из офицеров подал ему планшетку с прикнопленными к ней листами бумаги. Он вынул карандаш.

– Ваше имя, молодой человек?

– Генри. Генри Аарон Флетчер.

– Откуда вы?

– Из Америки, – ответил я, обводя глазами японцев. – Из Соединенных Штатов Америки. Капитан переглянулся с офицерами.

– Хорошо держишься, – сказал он мне. Вошли матросы в синих куртках и что-то залопотали. Капитан отослал их на бак и снова повернулся ко мне:

– Вы из Сан-Диего? Сан-Клементе? Ньюпорт-Бич? Я не отвечал, и он продолжил:

– Сан-Педро? Санта-Барбары?

– Это севернее, – сказал я презрительно. Зря, не надо было говорить, но мне так хотелось вцепиться в его мерзкую рожу – меня просто трясло, и от страха тоже, – что я не мог молчать.

– Да. Но здесь нет прибрежных поселений, значит, вы или с юга, или с севера.

– Почем вы знаете, что здесь нет поселений?

Он улыбнулся совсем как мы, только получилось гадко.

– Мы ведем наблюдение.

– Шпионы, – сказал я. – Подлые шпионы. Как вам не стыдно? Вы моряк. Неужели вам не совестно напасть туманной ночью на безоружных моряков. Вы перебили их всех, ведь они не сделали вам ничего плохого.

Я держался, чтобы снова не разреветься. Я был очень близок к слезам и потому распалял свою злость.

Капитан скривил губы, словно ему в рот попало что-то кислое.

– Уж безоружными-то вы не были. С вашей лодки дали по нам несколько залпов и ранили одного человека.

– Хорошо.

– Ничего хорошего. – Он покачал головой. – К тому же я подозреваю, что ваши спутники доплыли до берега. Иначе бы мы их нашли.

Я вспомнил про двойку, которую мы тянули на буксире, и мысленно помолился.

– Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос. Вы из Сан-Диего?

Я помотал головой:

– Из Ньюпорт-Бич.

– Ясно. – Он записал. – Но вы возвращались из Сан-Диего?

Главное – говорить неправду. Я сказал:

– Мы возвращались в Сан-Клементе и проскочили в тумане.

– Проскочили Сан-Клементе? Но это в нескольких милях севернее.

– Я же сказал, мы проскочили.

– Но вы двигались на север.

– Мы поняли, что промахнулись, и повернули назад. В тумане трудно понять, где ты.

– А зачем вам было выходить в море?

– А как по-вашему?

– Вы хотите сказать, чтобы избежать наших патрулей? Однако мы не мешаем прибрежному сообщению. Что вам было нужно в Сан-Клементе?

Я быстро соображал, стараясь не подавать виду.

– Ну… мы везли японцев посмотреть на старый город.

– Японцы не высаживаются на берег, – отрезал капитан.

Таки я его поддел!

– Еще как высаживаются, – сказал я. – Вы так говорите, потому что вам положено их не пускать. Но они все равно высаживаются, и вы это отлично знаете.

Он воззрился на меня, потом заговорил с другими офицерами по-японски. Я первый раз обратил внимание, что слышу чужую речь. Это было странно, как будто они снова и снова повторяют пять-шесть звуков, так быстро, что это и речью-то быть не может. Однако они явно говорили, потому что офицеры жестикулировали и согласно кивали, а капитан приказывал, быстро и непонятно. Сильнее, чем цвет кожи и разрез глаз, их невнятная речь убеждала меня, что эти люди пришли из другого полушария и что я отличаюсь от них куда больше, чем от жителей Сан-Диего. Мысль эта меня испугала, а когда капитан обернулся ко мне и снова заговорил по-английски, это прозвучало вроде как не взаправду, словно он произносит звуки, которые сам не понимает.