Все о внешней разведке - Колпакиди Александр Иванович - Страница 50

В 1911 году Леман демобилизовался в чине старши­ны-артиллериста и поступил на службу в берлинскую полицию. Будучи весьма способным человеком и добро­совестным служакой, он быстро сделал карьеру и к 1914 году из простого полицейского стал сотрудником политического отдела берлинского полицай-президиума, который занимался в числе прочего и контрразведкой. Прекрасно зарекомендовав себя во время Первой миро­вой войны, Леман в 1920 году был назначен на должность дежурного по контрразведывательному отделу, что позволяло ему быть в курсе наиболее важных операций, проводимых немецкими спецслужбами.

Мотивы, по которым Леман стал сотрудничать с со­ветской разведкой, не вполне ясны. Он не был тщесла­вен и не имел каких-либо пагубных привычек, так как страдал заболеванием почек на почве диабета. В 1915 году он женился, но брак был бездетным. А в 20-е годы его жена Маргарита получила в наследство гостиницу и рес­торан на одной из железнодорожных станций в Силезии, из чего можно сделать вывод, что в деньгах он особо не нуждался. Существует две точки зрения, почему Леман предложил свои услуги советской разведке. Пер­вая принадлежит Вальтеру Шелленбергу, который в кон­це 30-х годов руководил контрразведывательным отде­лом гестапо. Рассказывая о Лемане в своих мемуарах, он поведал следующее:

«В нашем отделе, ведавшем промышленным шпиона­жем, служил пожилой, тяжело больной сахарным диабе­том инспектор Л., которого все на службе за его добро­душие звали дядюшкой Вилли. Он был женат и вел скромную жизнь простого бюргера. Правда, у него была одна страсть — лошадиные бега. В 1936 году он впервые начал играть на ипподроме, и сразу же его увлекла эта страсть, хотя он проиграл большую часть своего месяч­ного заработка. Знакомые дали потерпевшему неудачу новичку хорошие советы, и дядюшка Вилли утешился возможностью скоро отыграться. Он сделал новые став­ки, проиграл и остался без денег.

В отчаянии, не зная, что делать, он хотел тут же покинуть ипподром, но тут с ним заговорили двое муж­чин, которые явно видели его неудачу, «Ну и что ж с того, — произнес тот, кто назвал себя Мецгером, — со мной такое раньше тоже случалось, так что нечего ве­шать голову».

Мецгер проявил понимание к страстишке дядюшки Вилли и предложил ему в виде помощи небольшую сум­му денег, с условием, что он будет получать пятьдесят процентов от каждого выигрыша. Дядюшка Вилли согла­сился, но ему опять не повезло— и он проиграл. Он получил новую субсидию и на этот раз выиграл. Но эти деньги ему теперь были крайне необходимы для семьи. Однако Мецгер предъявил ему счет. Он потребовал вер­нуть все полученные за игру деньги, и, поскольку дя­дюшка Вилли не в состоянии был расплатиться, пригро­зил заявить об этом вышестоящему начальству. Во время этого разговора он был под хмельком и согласился на условия своего сердобольного «друга». За предоставление новой ссуды он обещал передавать ему информацию из центрального управления нашей разведки. Отныне он состоял на службе у русских»^[68].

Впрочем, безоговорочно доверять словам Шелленберга было бы неразумно. Во-первых, он известен свои­ми фантазиями, порожденными его непомерным тщес­лавием. А во-вторых, вербовка Лемана в изложении Шелленберга не имеет ничего общего с действительностью. Правда, этому есть объяснение, но о нем позже. Другая точка зрения принадлежит последнему оператору Лема­на Борису Журавлеву, который считает, что тот начал работать на советскую разведку по идейным соображе­ниям. В интервью писателю Теодору Гладкову он заявил:

«Я и сегодня не сомневаюсь, что Леман работал исключительно на идейной основе. Хоть и кадровый по­лицейский, он был антинацистом. Возможно, даже имен­но поэтому. Тем более что, очутившись в гестапо, видел изнутри, насколько преступен гитлеровский режим, ка­кие несчастья он несет немецкому народу.

В самом деле, после временного разрыва с нами связи он сам восстановил ее в 1940 году, прекрасно сознавая, что в случае разоблачения ему грозит не увольнение со службы, не тюрьма, а мучительные пытки в подвалах своего ведомства и неминуемая казнь. Такой судьбой никого ни за какие деньги не соблазнишь. К тому же Леман был человеком в годах, без юношеской экзальтации и романтизма, он все прекрасно понимал, и шел на смертельный риск со­вершенно осознанно»^[69].

Но, думается, что истина лежит где-то посредине. Действительно, к набирающему силу нацизму Леман относился отрицательно, но в то же время не испыты­вал симпатий и к коммунистам. Будучи свидетелем ужасов Первой мировой войны, он был сторонником мира с Россией, но во время его первых контактов с советской разведкой Гитлер еще не пришел к власти. Как и всякий немец, он умел считать деньги и пони­мал, что его жалованья не хватит, чтобы поддерживать доставшиеся жене в наследство гостиницу и ресторан в надлежащем состоянии. Кроме того, после выхода на пенсию он собирался открыть в Берлине частное сыск­ное бюро. Поэтому с советской разведкой Леман начал сотрудничать исключительно по материальным сообра­жениям. Об этом говорит и тот факт, что с 1934 по 1938 год он получал от своих операторов 580 марок ежемесячно.

Первый раз Леман встретился с сотрудником бер­линской резидентуры ИНО ОГПУ в 1929 году, но этому предшествовал целый ряд длительных и взаимных про­верок. Все началось в 1923 году, когда сотрудник контр­разведывательного отдела полицай-президиума Берлина в чине криминальобервахмистра Эрнст Кур за дисцип­линарное нарушение был уволен со службы без права на получение пенсии. Оставшись без работы Кур пере­бивался тем, что красил берлинские крыши, да еще время от времени ему помогали бывшие сослуживцы. Жена Кура, не желая терпеть материальные лишения, подала на развод. Но так как Куру некуда было уходить, то они продолжали жить под одной крышей. Однажды бывшая жена Кура обнаружила среди его вещей слу­жебные бумаги и сообщила об этом в полицию. У Кура был произведен обыск, в результате которого были изъяты секретные документы. Как они к нему попали, Кур уже не помнил, но, несмотря на это, ему грозил суд. Однако полиция не захотела выносить сор из избы, и дело замяли.

Приблизительно в это же время Кур попросил в долг у Лемана, который помогал ему и раньше. Леман не отказал, но неожиданно посоветовал поискать источник доходов в советском полпредстве. Последовав совету, Кур в конце 1928 года отправил в полпредство СССР в Бер­лине письмо, в котором предложил свои услуги. А в начале 1929 года состоялась его первая встреча с работ­ником резидентуры ИНО ОГПУ в Берлине. Во время обстоятельного разговора Кур выразил согласие за мате­риальное вознаграждение работать на советскую развед­ку, сообщая сведения, которые мог узнать от своих зна­комых в полиции. Центр одобрил вербовку Кура, кото­рый получил псевдоним А/70 (позднее Payne).

Леман, к которому Кур стал обращаться за интересу­ющими его сведениями, понял, что тот стал работать на русских. Убедившись в безопасности таких контактов, Леман в конце лета 1929 года и сам через Кура устано­вил связь с берлинской резидентурой ИНО. В Москве вербовку Лемана, которому был присвоен псевдоним А/201 (позднее Брайтенбах), сочли большой удачей. 7 сентября Центр направил в Берлин телеграмму, в ко­торой говорилось:

«Ваш новый агент A/2Q1 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где при малейшей неосто­рожности со стороны А/201 или А/70 может произойти много бед. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А/201»^[70].

В Берлине тоже понимали необходимость соблюдения максимальной осторожности при контактах с Леманом. В ответной телеграмме в Москву по этому поводу говори­лось: «Опасность, которая может угрожать в случае прова­ла, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей»^[71].