Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/110
- Следующая
Но отпечаток не одних лишь героических черт, увы, но уже почившего в бозе хозяина носила на себе эта зала. Было в ней ещё и нечто, точно бы тонкою паучьею лапкою касающееся до чувств Павла Ивановича, точно нашептывающее ему на ухо тонким шёпотком о том, что стоит только приглядеться и станет видно присутствие тут и хозяйки. Пускай и не явное, и незаметное с первого взгляду, но вот — то скромный букетик бумажных цветов в стеклянной вазочке мелькнёт на полке, то сыщется меж батальных картинок золочёная рамочка с цветною литографией изображающей лобзанье весёлых и толстых купидонов порхающих над цветущими розами, с которыми мог бы поспорить в размерах редкий кочан капусты, да и те уже упоминавшиеся нами плетённыя половички, убиравшие пол в гостиной, тоже, без сомнения, постланы были женской рукою. Ну и, конечно же, на самом видном месте, в простенке между двух окон располагался обрамлённый чёрною рамкою портрет худенькаго человечка с тонкими, точно шильца, усами и тёмными круглыми глазками на словно бы «утином» личике.
«Он, стало быть, и есть — новопреставленный!», — подумал Чичиков, и более уж в мыслях своих не касался до сего предмета.
Недолгое время спустя, стали доноситься до разморенного исходящим от печки теплом Павла Ивановича некоторыя шумы и возня, возникнувшие за ведшей в покои дверью. Сопровождаемы они были ещё и шуршанием, коим отличаются накрахмаленныя дамския юбки, а затем дверь медленно отворилась и в гостиную прошла лет тридцати дама, как можно было догадаться — хозяйка дома, облачённая, как то и пристало вдове, в чёрное, скрывающее ея руки и шею, скромное платье. Павел Иванович разве, что не мячиком подскочил со скрыпнувшей своими пружинами софы, и, склонивши голову так, что его круглый подбородок упёрся в самую манишку – отрекомендовался.
— Чичиков Павел Иванович! Коллежский советник! Волею судеб и обстоятельств вынужден искать у вас, сударыня, приюта. Посему прошу простить меня великодушно за то, что с подобными пустяками обращаюсь в столь горькую до вас пору.
На что дама вздохнувши, просила его не беспокоиться, на сей счёт и, указавши на софу, с которой он только что вскочил, просила садиться. С появлением в гостиной зале дамы, бывшая в Чичикове сонная, тёплая одурь, вызванная близостью его к жаркой печке, исчезнула во мгновение, глаза его заблистали, румянец, на его и без того не отличавшихся бледностью щеках, сделался еще шире, и усевшись на софу в своей всегдашней, приятной манере, с подворачиванием ножки за ножку, он выгнул спину дабы показать мужественныя линии своего корпуса с наивыгоднейшей стороны.
Что же касаемо до внешности вошедшей дамы, то тут мы пребываем в некотором затруднении. Затруднении связанном отнюдь не с самою дамою, но так хорошо знакомом всякому литератору желающему описать внешность какой–либо из дам. Потому, что стоит лишь написать о героине, что была она полна и хороша собою, как тут же все, кто не полны, а наоборот худы, сделают для себя вывод, что все они вовсе нехороши и обвинят автора в предвзятости. Ежели же прописать иным, каким образом, как тут же образуется новая партия, и уж обидятся на автора дамы иные. Из чего сразу же возникнет новая неразбериха, в которой, всё одно, автор лишь и будет виноват. Посему из подобного деликатного положения возможен единственный выход – описать просто, безо всяких затей, какова же была внешность вошедшей в гостиную залу дамы; ровно таковым же манером, каковым мы описывали, к примеру, самою гостиную. А засим уж предоставить Чичикову решать, какова на взгляд его сия дама – дурна ли, или же хороша собою? Вот тогда с него и будет весь спрос.
Итак, дама, вошедшая в залу, была изрядного для женщины росту и весьма достойных статей. Несмотря на обширныя ея юбки, видно было, что бёдра у дамы и широки и круты, а грудь, сокрытая под скромным чеёным платьем – высока и крупна и вполне могла бы поспорить…, но молчим, молчим – без лишних замечаний! Лицо у нея хотя и было несколько бледно и припудрено, но все же природный румянец заметен был и под слоем пудры, правда, совсем небольшим. Нос у дамы был прямой – средний по размерам нос. Глаза же толи серыя, толи голубыя, чего нельзя было сказать определённо по причине скудного освещения – горело всего то шесть свечей. Губы у дамы были слегка припухлыя, но, в общем, то вполне обычныя с виду губы. Волосы – светлые, в завиток, собранныя на затылке в большой пучок, убранный чёрною же кружевною наколкою… Ну вот кажется и всё. Ежели я, что и выпустил, то это, стало быть, незачем, потому, как мало что может добавить к сему портрету. Но и без того знаю, что не выпустил ничего, акромя может быть ушек, да ручек, да и те были под стать всему мною уж рассказанному.
Что же в отношении Павла Ивановича, то помимо оживления, охватившего все его существо при виде сей дамы, о чём мы уже имели место сказать, ощутил он новое, непонятное и разве, что не впервые посетившее его чувство – схожее с тем, как ежели бы поселился у него под сердцем некий щекотный и в одно время приятный червячок, чьи шевеления, надо думать, и прогнали из души его ту тёплую, уютную сонливость в коей пребывал он дожидая в гостиной хозяйку.
Нынче же, после совершенных им весьма галантных прыжков, чья резвость также, надо думать была вызвана сим новым, проклюнувшимся у него по сердцем шевелением, сидя на краешке софы, в уже сказанной нами изящной позе, он слышал, как радостно шумит у него в висках кровь, словно бы выкликая, выстукивая одну и ту же мысль: «…удачно заехал…, удачно заехал…, удачно заехал…». Однако ни взбудораженное хозяйкою имения воображение нашего героя, ни «червячок» ковырявшийся у него в груди, не помешали Чичикову в самой изысканной и светской манере осведомиться об имени и прозвище столь взволновавшей его особы. На что хозяйка назвавшись Кусочкиной Надеждою Павловной, спросила у него в свою очередь:
— А как вы? Простите, как вы изволили сказать – «Павел Иванович»? Я признаться и не упомнила с первого разу. Потому, что и нервы и мысли заняты иным. Так что уж прошу покорнейше меня простить.
— О, сие не стоит и извинений, любезная Надежда Павловна. Тем более что изволили вы запомнить правильно. Я и есть Павел Иванович, собственною персоною. Причина же нервам вашим ясна, ея не заметит один лишь глупец, либо слепой.
При этих сказанных Чичиковым словах, лицо хозяйки окрасилось благодарною, но в то же время и несколько болезненною улыбкою, а в кулачке возникнул неизвестно откуда взявшийся платочек.
— В отношении же себя могу добавить, что я столь невзрачный червь мира сего, что, по правде сказать, не достоин ни внимания, ни заботы со стороны подобной вам особы. Могу лишь не стыдясь говорить, что много претерпел на веку своем за правду, и по службе, да и просто от всяческих неприятелей не однажды покушавшихся на самое — жизнь мою. И даже не далее, как несколько времени назад был доведён врагами до такового плачевного состояния, что ежели мне не отворили бы вовремя кровь…, — и, не окончивши фразы, Чичиков сделал рукою некий жест, который должен был означать всю глубину безнадежности его, а затем, возведя глаза к потолку, перекрестился с чувством, так словно бы и впрямь увидал кого—то на потолке, после чего украдкою глянул на хозяйку.
Надежда Павловна, сидевшая супротив него в кресле притиснула вдруг батистовый свой платочек к лицу, и из глаз ея покатились внезапныя и обильныя слезы. Круглыя заманчивыя плечи ея затряслись от мелких рыданий и Павел Иванович несколько смешавшись от подобного порыва, который, скажем прямо, не знал к чему и отнесть, засуетился, забегал по гостиной в поисках воды, либо нюхательной соли, либо какого иного средства могущего быть полезным при подобного рода припадках. Нюхательной соли он не нашёл, зато стакан с водою к счастью сыскался скоро, благо рядом на столике стоял прозрачного стекла кувшин, до краёв полный водою. Принявши у Чичикова стакан, Надежда Павловна сделавши несколько маленьких глоточков, с благодарностью глянула на Павла Ивановича, ожидавшего, что она стукнет зубками о край стакана, как оно обычно случается с дамами во время рыдания; но нет – она не стукнула.
- Предыдущая
- 5/110
- Следующая
