Выбери любимый жанр

За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович - Страница 11


Изменить размер шрифта:

11

— Второй?

— Очевидно, важно узнать, чем занимается сейчас Хауссер?

— Вот, вот! — подхватил Горяев. — Какую очередную гадость готовит нам этот дружок Розенберга. А он готовит, не сомневаюсь! По–моему, мы недооцениваем один вид оружия, каким охотно и, я бы сказал, мастерски пользуются гитлеровцы. Это оружие разит незаметно, невидимо, но иной раз причиняет больше вреда, чем танки и самолеты. Я имею в виду различного рода провокации. Эксперт по восточным вопросам доктор Хауссер — один из изобретателей такого оружия.

— Нужно, чтобы это оружие оказалось испорченным, негодным, — сказала Оксана.

— Кто это сумеет сделать?

Девушка сдержанно улыбнулась.

— Первой должна попытаться Гелена…

— Желаю ей удачи, — смеясь, пожал руку своей разведчице Горяев. — От всего сердца. А теперь отдыхать. Вот ключ от соседней комнаты, там есть постель. В восемь ноль–ноль разбужу. Поработаете с Ярославом. Вылет завтра вечером, как только стемнеет.

Разведчица ушла. Горяев уложил бумаги в папку, спрятал ее в ящике стола. В углу лежал свернутый матрац. Полковник соорудил на полу постель, но прежде, чем начать раздеваться, включил небольшой трофейный радиоприемник, настроил на берлинскую радиостанцию. Шла передача на польском языке. Уже первые слова насторожили Горяева.

— …вскрыто только три могилы, в которых обнаружено более двухсот трупов. На трупах сохранилась польская офицерская униформа, в карманах найдены мелкие вещи, документы и письма на польском языке. Есть основание считать, что число пленных польских офицеров, уничтоженных большевиками в Кабаньем лесу, достигает двух тысяч. По приглашению германских властей, на месте захоронения жертв большевистского террора побывали представители швейцарского Красного Креста, польской общественности и многие журналисты Европы. Их сопровождали сотрудники министерства пропаганды Зульцман, Фриге, врачи–эксперты Эрнтц, Больдт, Нейман и советник доктор Хауссер…

Горяев едва не вскрикнул. Снова Хауссер! Он хотел было постучать в стенку комнаты, в которой находилась Оксана, но удержался: пусть отдыхает, для нее дорога каждая минута сна.

Он дослушал передачу до конца. Новая подлая, хорошо продуманная провокация… За годы войны гитлеровцы уничтожили несколько миллионов поляков. Их истребляли самым зверским образом: расстреливали, вешали, выжигали целыми селами, морили голодом в лагерях, душили газом в специальных машинах. Велось планомерное истребление народа. Немецкие газеты, радио не скорбели по этому поводу, не оплакивали погибших. И вот вдруг Геббельс начал подозрительно громко рыдать над могилами польских офицеров, будто бы уничтоженных русскими, завопил на весь мир о большевистском терроре! Цель этой пропагандистской кампании? Конечно, стремление вызвать у поляков ненависть к русским, к Советской Армии. И Хауссер тут как тут…

Не ваша ли это работа, господин эксперт по восточным вопросам?

Горяев завел будильник и улегся на матраце. Через несколько мгновений он уже спал. Он приучил себя засыпать, как только закрывал глаза.

5. Той же ночью,

в разных местах, с разными людьми

Штрафной лагерь для советских военнопленных в Квитчанах считался образцовым. Все его постройки были спланированы таким образом, чтобы часовые могли следить за каждым заключенным, вышедшим из бараков. Любая стена просматривалась с той или иной вышки. Ни одного укрытия, все, как на ладони. Голая утоптанная земля без единой травинки, просторный аппель–плац в центре, дорожки, посыпанные битым кирпичом. По земле на расстоянии трех метров от высоких, загнутых вовнутрь наподобие буквы «Г» железобетонных столбов с колючей проволокой на изоляторах — белая полоса. По человеку в полосатой лагерной робе, переступившему эту черту, часовые на вышках открывают огонь из пулеметов без предупреждения.

Ночью лагерь был залит светом прожекторов, и белая полоса выделялась на земле особенно четко и зловеще. Она пугала своей белизной больше, чем грозная надпись, окрик. Она безмолвно говорила о смерти.

Считалось, что совершить побег из лагеря в Квитчанах невозможно. Так во всяком случае полагал комендант гауптштурмфюрер Эрих Шнейдер, прозванный заключенными Белокурой Бестией. Он имел основание придерживаться такого мнения: все попытки пленников вырваться на свободу заканчивались неудачей. Были случаи, когда кто–либо из заключенных находил лазейку и исчезал, но не проходило и суток, как беглецов, мертвых или живых, возвращали в лагерь. Мертвых — чтобы выставить трупы для обозрения, живых — чтобы казнить на глазах их товарищей. Похоже было, что Белокурая Бестия радовался каждому такому случаю, дававшему ему возможность устраивать эффектное, устрашающее зрелище. Похоже было даже, что несколько побегов гауптштурмфюрер спровоцировал умышленно, чтобы закрепить в сознании заключенных мысль о полной безнадежности таких попыток. С этой же целью он при каждом удобном случае повторял свое любимое изречение: «Из моего лагеря можно убежать только на тот свет».

Военнопленный лейтенант Колесник думал иначе. Он считал, что в принципе бежать можно из любого лагеря, но из лагеря в Квитчанах труднее, нежели из какого–либо другого. Нет, он не исключал такую возможность полностью.

Поэтому неожиданный ночной разговор хотя и изумил, потряс его, но все же не показался лишенным всякого здравого смысла.

Павел Колесник вышел из вонявшей хлоркой уборной, жадно вдохнул свежий ночной воздух. Глянул на небо — те же звезды, что и над родной Полтавщиной. Хоть это не отняли… Навстречу ему от ближайшего барака, припадая на правую ногу, шел заключенный с большой, непокрытой лысой головой. Колесник узнал его. В лагере многие заключенные имели прозвища. Этого наградили двумя — Башка, Сократ…

Башка остановился перед Колесником и, глядя ему в глаза, обычным глуховатым, ровным голосом сказал, точно речь шла о пуговице или кусочке бумаги для цигарки.

— Есть предложение, Павел. Допустим, побег… Возьмешься?

Колесник ответил таким испуганным, пронзительным взглядом, что Башка слегка смутился.

— Нет, я с ума не сошел, — торопливо и как–то досадливо произнес он. — Предложение совершенно серьезное. Имеются гарантии. Ну?

Башка ждал ответа. У него было очень худое лицо. Тонкая кожа так туго обтягивала череп, что даже морщинки на высоком выпуклом лбу разгладились. Если бы не глаза, эта голова могла бы напоминать голову хорошо сохранившейся мумии. Но светло–карие глаза жили на мертвом лице, в них чувствовалась душевная зоркость, они как бы излучали тепло напряженной работы мысли.

Колесник давно приглядывался к этому человеку, сумевшему сохранить какое–то сдерживаемое внутреннее достоинство, и не раз ловил на себе его пристальные пытливые взгляды. Однако до беседы у них не доходило. Сегодня Башка впервые столь откровенно заговорил с ним.

— С кондачка такие вещи не решаются. — Колесник невольно покосился на ближнюю вышку. — Я должен знать…

— Все, что нужно, узнаешь. В свое время. Дело, считай, верняк. Организация, помощь — обеспечены. В любую минуту можешь отказаться. Это на твоей совести. Сейчас в принципе: да или нет!

Не так–то просто было произнести это короткое слово. Внезапное предложение Башки ошеломило Колесника. Он понял только одно — Башка обращается к нему не от себя лично, а и от своих товарищей. Так следовало предположить.

— Не решишь? Тяжело? Сутки на размышления. Если согласишься, назови желательного партнера. Бежать будут двое. Пока дело имею с одним тобой. Без моего одобрения ни с кем не советуйся. Договорились?

Последние слова Башка произнес уже на ходу.

Что за человек? Фамилия — Бахмутов. Артиллерист, очевидно, офицер, в прошлом преподаватель математики, отлично играет в шахматы — вот все, что знал о нем Колесник.

Павел зашел в барак, взобрался на свое место, под потолком на третьем ярусе. Слабый желтоватый свет, вонь грязной, пропотевшей одежды, храп, ругательства и стоны сквозь сон. Колесник лежал на спине с полуоткрытыми глазами. Он смотрел на потрескавшиеся доски потолка, но не видел их. Перед ним вьется родной Псел — удивительная река, которая неизменно появляется перед его мысленным взором каждый раз, когда он думает о побеге. И песня, которую пела вся Украина в предвоенные годы.

11
Перейти на страницу:
Мир литературы