Кубула и Куба Кубикула - Ванчура Владислав - Страница 3
- Предыдущая
- 3/14
- Следующая
А откуда вы знаете, что он и её забыл? Что проказничает-то? Да все ребятишки всегда так. У Кубулы на сердце печаль, да не знает он, что это за печаль такая. Не знает, что такое тоска, и не умеет назвать по именам всякие эти мороки, что на больших находят.
Как только они остановились отдохнуть, подошёл мед-ведик к Кубе Кубикуле и говорит:
— Куба Кубикула, со мной что-то страшное делается. Объясни мне, что такое? В брюшке моём голос слышится: ничего не говорит, а только кличет. Что это?
— Это то, — Кубула в ответ, — что ты какую-нибудь птичку съел и за это поплатишься. Съел ведь, сознайся?
Медведь головой затряс и подумал, что ничего-то Куба не понимает. Он так бы ему и сказал, но тут как раз подошли они к отличной ледяной дорожке, и Кубуле как было не разбежаться, чтоб по ней хорошенько проехаться!
Пошли дальше. Кубула шёл повесив голову. Возле тропинки — весёлые заячьи следы. Медведь — ни гугу.
Идут дальше — встретили белку. Медведь опять ни гугу.
— Честное слово, — сказал Куба, — Кузнецовы дети тебя подменили. Ты ведь с белками всегда дружбу водил.
Тут Кубула провёл лапкой по лбу и задумался.
— Это верно, — сказал он, помолчав. — Лизанька была с нами очень ласкова. Куба Кубикула, мне хочется опять к Лизаньке…
И стал тут медведь хныкать, повторяя эту просьбу так часто, что медвежатник рассердился:
— Экий ты бестолковый! Кузнец — человек бедный. Не стыдно тебе было бы каждый день ужин его съедать? Так, братец мой, не годится. Мы должны сами себе на пропитание зарабатывать.
Но попробуйте уговорить мальчишку малого, когда он что нибудь себе в голову забрал: терпенье лопнет!
КУБУЛА ТЯНУЛ СВОЁ, ни на минуту не переставая. Тогда Куба Кубикула стал Барбуху звать. Он думал просто в шутку, ан — не успел это имя вымолвить, Барбуха тут как тут: выскочил из чащи и прямо к ним.
— Это хорошо, — говорит, — что ты меня окликнул. А то я в этом окаянном лесу совсем заплутался. Вы мне больно плохие ноги сделали, по такой дороге с ними просто беда.
— Ого! Хороший разговор, нечего сказать, — говорит Куба Кубикула. — Так это, выходит, мы тебе ноги сделали? Никаких ног мы не делали! Каждый приходит на свет со своими ногами. При чём тут мы?
Но Барбуха не уступает.
— А как же! Кто меня на свет произвёл, кто мне вот эту осиную голову пристроил, и этот хвост безобразный, и эти дурацкие когти? Вы, вы, вы! Пропасти на вас нету, растяпы! Зачем берётесь, коль не умеете? Что это за топтыги? А вот это шубой называется? Господи боже, мне страшно — того и гляди, разорвётся!
Медведь с медвежатником переглянулись, ничего понять не могут. Подумали, страшилище спятило.
— Что ты мелешь?! — сказал Кубула. — Мы и не думали тебя делать. Я, по крайней мере, нисколечко по тебе не скучал.
Но медведь с медвежатником ошибались, а прав был Барбуха.
Как завёл тогда Куба речь о медведином привидении, протянулась от его мысли тоненькая ниточка, медведь послушал и забоялся. Пока он так боялся, от его шубки пар шёл. Этот пар был страх. И что же, милые вы мои, случилось? Нитка Кубова рассказа сама собой оплела комок страха, и то на нём затянется, то опять ослабнем, — сгустила таким путём тот туман, из которого в конце концов Барбуха родился. И вот он сам перед вами. Глаза пучит, хоботок высовывает, жала выпускает.
— А ведь верно! — сказал Кубикула. — Это мы урода такого выдумали.
Постояли минутку, почесали себе затылок, ну потом махнули рукой и пошли своей дорогой. И правильно сделали, потому что стоять на морозе не двигаясь — вредно для здоровья и уши отморозишь.
КУБА КУБИКУЛА ТОРОПИЛСЯ, чтобы к полудню в деревню Горшки-Поварёшки поспеть. Это было красивое селение на берегах красивой речки. У некоторых географов сказано, будто в этом месте просто ручей течёт, но пускай их мелют что хотят: через Горшки-Поварёшки протекает прекрасная, могучая река Уточка, разделяя этот город на две части, как булочку разделяет посредине бороздка. В этом городе старостой был хват один, по фамилии Ранда. Был он круглый дурак, но, милый ты мой, какой подбородок жирный, какое брюшко! Выступает этак важно, будто пёс с ношей в зубах; на голове шапка барашковая, что голенище, а в руке дубинка. Каждый день с десяти часов пан староста прогуливался по мосту; и только дойдёт до середины мостков этих окаянных, сейчас же в Поварёшках народ плач подымает, а в Горшках — ликование, шапки в воздух летят. Ранда расхаживал туда и сюда до двенадцати, и, смотря по тому, куда ему вздумается пойти и куда повернуть, на одном берегу ревут от радости, а на другом причитают. Хе-хе-хе, а кто же причитал-то?
Да это поварёшковские и горшковские ребята спесивого старосту так разыгрывали, шутки над ним шутили. Любимая их забава. Вы только поглядите, как он подымает ноги, как шагает, задравши нос, подбородок воротником подперев, а руки сложив сзади!
Нынче, по случаю хорошей погоды, староста расхаживал немножко дольше, чем надобно. И надо же, чтоб чёрт так подстроил: вдруг ребята как сквозь землю провалились! Староста хоть топай, хоть с берега на берег через Уточку прыгай, хоть крякай и вякай, хоть кликай и гикай — никто на него внимания не обращает. Поварёшки — ни звука, и Горшки — ни звука. Там все как есть за Кубой Кубику-лой, за Кубулой и за Барбухой убежали. Франтишек Ранда, по милости весёлых друзей своих староста деревни или города Горшки-Поварёшки, стоит на мосту один-одинёшенек, и от досады у него нос дёргается, а сказать по правде, так и всё лицо.
— Подумать только! — сказал он, надувшись как индюк. — Медвежатник купил себе какую-то обязьяну гнусавую — все так и повалили за ним! Ох и задам же я этим башмачникам да портняжкам перцу! Всыпать бы каждому по двадцать пять! Да что там по двадцать пять! По пятьдесят ровным счётом! Покажу я им — так непочтительно со старостой обращаться! Коли о самом себе не подумаешь, из тебя сразу какого-то нищего бродягу сделают вместо вельможи-то!
КАК ТОЛЬКО ПАН РАНДА всё это в голове у себя в порядок привёл, так сейчас на Кубикулу напустился:
— Куба Кубикула, а где у тебя разрешение по нашему мосту с обезьяной ходить? Медведя я бы тебе ещё простил, но обезьяну — не позволяю! Спрячь эту скверную рожу за пазуху и убирайся! Пошёл, пошёл, пошёл!..
С этими словами принялся он гнать медвежатника с мед ведем в толчки да, войдя в раж, и Барбухе влепил хорошенько.
— Милый дяденька, — сказал Куба Кубикула, — как перед богом, мне ничего не надо, кроме хорошего обеда, и Кубу-ла тоже с утра ни о чём другом не думает. Какого рожна вы тут удивительного нашли? Чем вам не по душе, что мы есть хотим? Оставьте нас в покое и не дразните нашего страшилища, потому оно вас так отделает, своих не узнаете. Больно мне чудно, что вы его видите, но чудно не чудно, а за хвост не дёргайте.
Не успел медвежатник это сказать, начал Барбуха фыркать, словно кот, которого гончие на дерево загнали. Тут пан староста наклонился и — цап! — уж держит Барбуху за шею. Да не за шею, нет, а за шиворот, как щенка. Барбуха как завизжит и — гоп, гоп, гоп! — вырвался да скок старосте на шубу, а там на плечо и в волосы вцепился. У важного господина вместо шерсти рука полна дыма, кругом дух пошёл тяжёлый, нос щиплет — просто беда. Да это ещё куда ни шло, — жала, сударик мой, похуже будут.
Право слово, не меньше пяти штук их в пана Ранду рядком засело.
Представляете вы себе, милые, какой это был танец! Бедный пан староста бекал и мекал, молил и вопил, кричал и рычал — и всё это так истово, так громко, что оглохнуть можно.
— Караул! — выл горемычный. — Караул, караул, горю!..
- Предыдущая
- 3/14
- Следующая
