Не открывая лица - Далекий Николай Александрович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/45
• Следующая

— Садись! Ну, не дури! Рассказывай, где спрятана мина.

Наклонив голову ниже, хлопец продолжал плакать.

— Зачем плакать? — обер-лейтенант улыбнулся в сторону Сокуренко. — Москва слезам не верит, а уж наш Берлин тем более. Расскажи лучше, где спрятана мина, и я тебя отпущу.

Тарас пересилил рыдание, вытер шапкой красное, вспухшее от слез лицо.

— Вот и хорошо, — потирая руки, сказал обер-лейтенант. — Был дождик, а теперь солнышко. Садись и рассказывай. Ну?!

— Так я же рассказывал вам, что знал. — Тарас достал грязный платок и высморкался. — Больше ничего не знаю, а брехать не умею, с малолетства к этому не приучен. Вы за брехню по головке тоже не погладите.

— Почему же ты плакал

— Понял, что моей жизни конец приходит… — глотая слезы, ответил хлопец убежденно. — Пятнадцать лет прожил — хватит. Разве вы истинной правде поверите? Ага! Да тут хоть в лепешку разбейся, а уж вы свое будете твердить: дай мину да дай. Черти ее выдумали, ту мину проклятую… Будто я в самом деле партизан или директор военного завода какой-то. Тут уж и говорить нечего. Такая моя доля сиротская выпала.

Слезы душили Тараса, он покусывал зубами распухшие, судорожно вздрагивающие губы. Сейчас нельзя было узнать в нем того разбитного, выросшего “на людях” хлопца, не унывающего в беде весельчака, хваткого в работе и не лезущего в карман за хлестким словом.

У обер-лейтенанта упало сердце. Конечно, он еще испробует и другие методы воздействия. Полицай Чирва довольно изобретателен в этом отношении… Однако, если человек ничего не знает, любые пытки бесполезны. Почувствовав заминку, Сокуренко сорвался с места.

— Разрешите мне? — глазки начальника полиции были налиты темной злобой. Он дернул подростка за рукав, поворачивая к себе, и поднялся на носки, стараясь быть выше подростка.

— Ты, большевистский щенок, кинокартин насмотрелся, героем хочешь быть? Расскажешь, стерво! Видали мы таких молчунов, шкуру сдерем! Вместе с языком, с потрохами вытащим. Что?! Партизанский гаденыш!!

И, стиснув зубы, Сокуренко влепил подростку звонкую пощечину.

Пощечина вернула Тарасу чувство юмора.

— Ну да, — горько качнул он головой. — Бей, лупи кого попало… Ведь вы-то видели, как я шел. Чего же не скажете, не вступитесь за правду? — Он потер пальцами ушибленную щеку и продолжал досадливо, без тени насмешки. — Немец — тот хоть бить умеет, а вы, господин, по морде ляпаете. Еще царапаться начнете, как девчонка…

За окном раздался звук автомобильной сирены и фырканье мотора.

— Погодите, Сокуренко, — сказал Шварц недовольно. — Эта ваша самодеятельность ничего не дает. Штиллер! Посмотрите, кто приехал. Бегом!

И, вынув зеркальце, обер-лейтенант занялся своей прической.

При одном взгляде на лейтенанта Эмиля Гросса, назначенного командиром роты в Ракитное, можно было заключить, что этот почтенный пятидесятилетний человек совсем недавно одел военную форму. Невысокий, плотный, с круглым “штатским” животиком, со склеротическим румянцем на пухлых, отвисающих щеках и напряженно испуганным взглядом слегка выпученных, скрытых за толстыми стеклами пенсне голубых глаз, он, несмотря на тщетное старание приобрести военную выправку, резко выделялся среди подтянутых кадровых офицеров.

Когда фрау Гросс увидела своего мужа в мундире, она всплеснула руками от радостного изумления: “Эмиль, ты вылитый Геринг! Это поразительно! Ты только значительно стройнее фельдмаршала…” — “Но я не имею орденов, Анна”, — ответил Гросс, польщенный. “Ты что-нибудь получишь, — сказала жена. — Иначе не может быть. Оттуда все приезжают с наградами”. Гроссу хотелось напомнить, что он однажды уже был в России… Но стоит ли огорчать себя и добрую Анну невеселыми воспоминаниями. Вообще, стоит ли вспоминать прошлое, свои заблуждения, принадлежность к социал-демократической партии, все, что он сейчас охотно называл “ошибкой молодости”. Настоящее Германии, созданное фюрером, столь великолепно и блистательно, что даже рыхлая сорокапятилетняя Анна, готовя яичницу у газовой плиты, мурлыкает марши и воинственно дирижирует кухонным ножом.

Глупые, счастливые женщины, они даже не представляют себе и сотой доли того, что приходится испытывать мужчинам на войне…

Нужно сказать, что военный энтузиазм Гросса значительно снизился, как только он очутился на “завоеванной” земле. Он окончил первую мировую войну в звании обер-ефрейтора. Как только началась новая война с Россией, его, скромного учителя начальных классов, мобилизовали и направили в специальную военную школу, выпускающую офицеров для службы в тылу на захваченной территории. Но оказалось, что и здесь, вдали от фронта, не затихает тайная война, поглощающая каждый день многочисленные жертвы.

Получив назначение в Ракитное, Гросс поспешил выехать, едва начало светать. Сто километров — не столь уж большое расстояние, но зимние дороги ненадежны Особенно здесь, в России. Пуще всего новоиспеченный лейтенант боялся, как бы из-за всяких неожиданных задержек ему не пришлось часть пути проехать вечером или — еще хуже — ночью. При одной мысли об этом лейтенанта пробирал мороз.

Несмотря на скудость своего воображения, Гросс ясно и отчетливо видел такую картину: ночь, одинокая, застрявшая в наметенных на дороге сугробах машина, а кругом холодная снежная степь, перелески, леса, и где-то совсем близко бродят в темноте партизаны, одетые в теплые валенки и овчинные полушубки. Наткнутся они на машину — и…

Столь же красочно представлял он, как задрожат толстые губы у его милой, доброй Анны, когда она вынет из конверта бланк, извещающий о гибели любимого мужа.

Но все прошло более чем благополучно. Машина только два раза буксовала в заносах. В полдень лейтенант Гросс подкатил к ракитнянской школе. В обширной, подбитой мехом шинели с меховым воротником, увешанный оружием, он шел по коридору вслед за фельдфебелем и старался придать своей фигуре воинственную осанку.

— Лейтенант Эмиль Гросс, — представился он Шварцу, настороженно озираясь по сторонам и не понимая, что происходит в этой комнате.

— Обер-лейтенант Густав Шварц, — оценивающе смерил его глазами с ног до головы Шварц и продолжал по-немецки. — Очень рад вас видеть, герр лейтенант. Вы явились на несколько часов раньше, чем я ожидал.

— Я хотел хофорить русский, — важно сказал Гросс. — Мне нужен практик, тренировка.

— Прекрасно, — улыбнулся обер-лейтенант, переходя на русский язык. — Познакомьтесь. Это начальник кустовой полиции.

— Господин Григорий Сокуренко, — торопливо щелкнул каблуками начальник полиции, подобострастно глядя в лицо Гроссу. — Разрешите нескромность — предложить вам стул.

Лейтенант снял с головы связанные резинкой бархатные коробочки, прикрывавшие уши (подарок заботливой Анны), и уселся на стуле у стены, недоумевающе поглядывая на стоящего посреди комнаты понурого подростка.

— Сокуренко, приведите второго, — приказал Шварц. — Мы их покажем лейтенанту обоих.

Начальник полиции выбежал из кабинета. Шварц нагнулся к лейтенанту и зашептал ему по-немецки.

— Сейчас я провожу допрос, герр лейтенант. — Он досадливо поморщился. — Сегодня несчастливый день. Один молодой партизан, прямо-таки мальчишка, застрелил двух наших: обер-ефрейтора и рядового.

Лейтенант протирал платком запотевшие стекла пенсне. Тараща глаза, он посмотрел на Тараса.

— О! Этот?

— Нет, другой, — пояснил Шварц. — Этого мы взяли без оружия, по подозрению. В детали я вас посвящу позже. Ага, Сокуренко ведет… Предупреждаю: несмотря на возраст, это форменный бандит.

Гросс поспешно нацепил пенсне и повернулся к двери.

Сокуренко и Чирва ввели паренька, поддерживая его под руки. Он шел, едва передвигая ноги, опустив голову, со спекшейся кровью на черных волосах. Изодранная рубаха висела на плечах клочьями, обнажая во многих местах сильное, мускулистое смуглое тело, обезображенное ссадинами и синяками.

• Предыдущая
• 17/45
• Следующая