Не открывая лица - Далекий Николай Александрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/45
• Следующая

— Во какой сердитый! — все так же улыбаясь, он взглянул на офицера. — Вы им что, может, чтоб злее были, хвосты рубите?

— Я тебе, стерво! — заорал Сокуренко, выкатывая из орбит глаза.

Начальник полиции знал жестокий кулацкий обычай рубить своим собакам хвосты. От этого даже ленивые псы становились свирепыми и надежно берегли хозяйское добро.

— Спокойно, Сокуренко, — улыбнулся Шварц. — На него не действуют эти звуковые эффекты. Молодой человек нуждается в более существенном…

Паренек снова насмешливо взглянул на начальника полиции.

— Вот видишь, иудино рыло, обер-лейтенант хотя и немец, а сразу понял, что мне требуется…

Сокуренко ударил паренька по затылку. Тот покачнулся, но удержался на ногах.

— Спокойно, Сокуренко! — строго поднял руку Шварц и приблизился к арестованному. — Значит, партизан?

— А это вам решать…

— Конечно, отпираться нет смысла, — сладко улыбнулся, офицер. — Итак, папа сидит в теплой землянке, в Черном лесу, а несовершеннолетнего сына послал совершать подвиги. На мороз, на смерть… Так ведь?

Паренек ответил не сразу, но спокойно.

— Старики свое отвоевали. Били они немцев на Украине в восемнадцатом году. Теперь нам, молодым, пришла очередь.

“Какая все же свинья этот остолоп Сокуренко, — подумал Шварц с внезапной тоской. — Если бы партизанский выкормыш не знал, что фотография с надписью найдена, он бы у меня повел себя сейчас совсем по-другому”.

— Когда вышел из отряда? Сколько человек в группе? Какое задание?

Паренек молчал.

— Ничего, ничего, ты нам все расскажешь. Может быть, не сразу, а после небольшого массажа… Впрочем, мы уже кое-что знаем.

Обер-лейтенант лениво потянулся к лежащей на столе фотографии.

— Дама сердца… — сказал он, вертя в руках фотографию и иронически улыбаясь. — Первое юношеское увлечение. Бессонные лунные ночи, соловьи, трепет сердца, вздохи, первый робкий поцелуй. Как это все прекрасно и… как это?., неповторимо. Заметьте, Сокуренко, — юноша отказался от всего, он даже свою жизнь ни во что не ставит, но с фотографией любимой расстаться не смог, зашил в куртку возле сердца. Какой романтизм!

— Лыцарь! — ухмыльнулся Сокуренко, показывая гнилые зубы.

— Да, — рассматривая фотографию, продолжал Шварц, — приятная мордашка у Ниночки. А сколько чистоты” невинности в этих глазах!

Но все это не достигало цели. Паренек стоял молча, одинокий глаз его не выражал ничего, кроме равнодушия и смертельной усталости.

И тут, к величайшей радости и изумлению обер-лейтенанта, Сокуренко проявил свои незаурядные полицейские качества.

— Дайте сюда карточку, — сказал начальник полиции и, морща свой невысокий лоб, начал внимательно разглядывать фотографию. — Где-то я видел эту личность. Ну видел, видел… Ага! — просиял он, — помните того лейтенанта, красивый такой, ну, как же его фамилия?.. Забыл! Так вот у него я видел такую карточку, ну, точь в точь. И подпись: “Милому Карлу — Нина”. Сказали тоже — “невинность”. Это же…

Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.

Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.

— Сокуренко, не трогать! — поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. — Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия — Коваль. Имя — Василий, отчество….. Отчество — Иванович. Так, ведь, Иванович?

Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.

— Что ты переживаешь, дурак, — презрительно обратился к нему обер-лейтенант. — Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. — Шварц повернулся к Сокуренко. — Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.

— Смотрите! — подобострастно удивился Сокуренко. — Губа не дура…

Обер-лейтенант взглянул на паренька.

— Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.

Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.

— Куда смотришь! — толкнул его в бок начальник полиции. — Стой прямо, по команде “смирно!”

— А ведь если нашу Оксану принарядить, — продолжал обер-лейтенант, — навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.

— Я сам жалею, что не немец, — с пафосом подхватил мотив Сокуренко. — Так жалею… Но душой я — сын Германии.

Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.

— Что-то вроде незаконного сына… — сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. — Как это по-вашему?

— Подкидыш, байстрюк! — не шелохнувшись, подсказал паренек.

— Сейчас я с тобой поговорю!! — накинулся на него Сокуренко. — Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?

— Да, да, Сокуренко, — разрешил Шварц. — Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.

Начальник полиции толкнул паренька к дверям.

“Какой фанатизм, — провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. — Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго”.

Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.

Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.

— Везут второго. Давать?

— Давайте. Только скажите своим людям — пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.

— Слушаюсь! — голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.

С большим нетерпением ждал обер-лейтенант появления второго задержанного. Хотя обыск и предварительный допрос сына командира партизанского отряда (в том, что Василий Коваль был сыном “Учителя”, Шварц не сомневался) дал немало, смутное недовольство собой не исчезало, а усиливалось в душе гитлеровского офицера. “Неужели это вызвала вздорная басня о соколе и уже?” — подумал Шварц, кисло усмехнувшись, и приложил ладонь ко лбу. Ага, лоб горячий. Очевидно, он слегка простыл. Примет пару таблеток на ночь, и пройдет. Унывать нечего — пока что дело движется прямо-таки отлично. У него возникло чудесное предположение. Еще не совсем ясное и обоснованное, но вполне вероятное.

Шварц натер виски одеколоном, подошел к печке, прижался спиной к горячему кафелю. И вдруг в памяти всплыла история с Эрлихом. Он увидел бледное лицо солдата, услышал его голос: “Кто превратил нашу молодежь в убийц? Кто толкнул ее на гибель?” Чепуха! При чем тут этот сумасшедший? Просто, я болен”, — раздраженно думал гитлеровец. Но беспокойство нарастало, сердце билось сильнее обычного. Черт возьми, он волнуется, ожидая встречи с каким-то сопляком! Этого еще недоставало. Сейчас он задаст жару им обоим. Они у него заговорят.

В коридоре зашумели, затопали, и прежде чем дверь открылась, обер-лейтенант услышал взволнованный, обиженный, задиристый юношеский голос, в котором звенели слезы: “Вот начальство ваше разберется. Ха! Думаете, схватили так, за здоров живешь, и — все…”

• Предыдущая
• 14/45
• Следующая