Шестьдесят братьев - Заяицкий Сергей Сергеевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая

— Сказал! Нешто псы хохочут.

— А может, баловался кто.

— Постой, как будто опять.

Все прислушались, но ничего не было слышно.

— Так что-нибудь.

Зажгли костры.

Андрюшка и Коробов пошли поглядеть на развалины усадьбы.

Вдалеке чернела темная масса, но вспыхивающего огонька не было видно.

— Пропал огонек-то… Может ушел он из этих мест.

— Очевидно, — успокоительно сказал Коробов, а сам подумал:

„Трубку-то мы у него забрали, вот и нет огня… Зажигать нечего“.

Но этого соображения не высказал.

Легли спать.

Пионер Тимов пошел на деревню и по дороге искупался в речке.

Купался он недалеко от досчатого мосточка, перекинутого через речку.

Вдруг увидал он, как по мосточку быстро пронеслась мохнатая черная собака вроде пуделя. А следом за нею бежала, низко опустив голову, с опущенным хвостом худая гладкошерстая рыжая собака со странным выражением глаз. Беловатая пена стекала по ее оскаленной морде.

„Бешеная“, — подумал Тимов и с перепугу с головою нырнул. Он знал, что бешеные собаки больше всего боятся воды.

Когда он высунул голову, отплевываясь и фыркая, он уже не увидал собаки, но со стороны леса донеслась какая-то бешеная грызня и какой-то лающий вой, такой страшный, что Тимов, не успевший еще отдышаться, снова нырнул и на этот раз едва не задохся.

Он очень обрадовался, когда вынырнув снова, увидал Ерша, шедшего по мосточку.

— Дядя Ерш! — крикнул он. Тот удивился.

— Ишь ты, водяной какой… А я вижу — пионерская амуниция, а пионера нету… Ну, думаю, не утоп ли кто из товарищей.

— Там бешеная собака…

— Где, где?

— А вон там…

С жалобным визгом неслась по полю черная собака. Одна ее нога болталась, как плеть, на шее краснела рана.

— Да это Жук. Наша собака. Она не бешеная.

— Другая бешеная.

Тимов вылез из воды, отряхнулся, оделся и показал на опушку.

Там на скошенной траве желтел какой-то предмет.

— Дохлый пес это! — сказал Ерш.

Они оба подошли.

Собака, которую только что видел Тимов, валялась с перекушенным горлом и почти разорванная пополам.

— Кто ж это ее так разделал? — сказал Ерш. — Много собак, что ли, было.

— Да нет один только Жук.

— Жук бы так не расправился… Только не трожь ее, как бы зараза не пристала. А где Жук? Жук! Жук!

В ответ издалека послышался жалобный визг.

— Сейчас надо за заступом бежать, да зарыть эту, а то как бы ребята не стали ее тормошить… Заразятся.

Тимов пошел с Ершом.

Жук следовал за ними на почтительном расстоянии.

Взяв заступ, Ерш о чем-то призадумался, потом поманил Жука.

— Ведь вот какая неприятность, — пробормотал он сам с собою, потом посвистел: — Жук, Жук ф-ф-ю!

Жук подбежал на трех ногах с изуродованной шеей.

Ерш вдруг взмахнул заступом и одним ударом раскроил Жуку голову.

— Ерш, что ты!

— Нельзя иначе, — взволнованно ответил Ерш, — сбесилась бы, людей бы перекусала… Жалко, а нельзя иначе… Ну, идем, что ли.

Они пошли туда, где лежала дохлая собака.

— Где ж она?

— А вон там… Да это не то место… и нешто это пес?

Они подошли в недоумении.

Шагах в десяти от этого места, где прежде лежала собака, за деревьями валялись начисто обглоданные собачьи кости. Кое-где к ним еще пристали куски рыжей шерсти.

— Это что ж такое? — изумился Ерш. — Что-то… того… Я в толк не возьму.

— Собаки сожрали.

— Бешеную-то. Они, паря, бешеную собаку за версту чуют.

— Волк.

— Волков у нас нет.

Затем он все-таки вырыл яму и закопал кости.

В этот вечер Ерш и другие два крестьянина вечерком пришли в лагерь. Они долго толковали о странном происшествии.

Все старались дать свое объяснение, но ни одно объяснение не удовлетворяло.

Пионерка Катя Мотова высказала предположение, что собаку съели мухи.

Конечно, над нею посмеялись.

— Ты, Мотова, еще в профессора не годишься.

Крестьяне ушли поздно.

Ночью, когда уже лагерь затих и половина пионеров спала крепким сном, где-то далеко, далеко начался странный воющий хохот. Он вдруг сделался очень громким, а потом затих, перейдя в какой-то жалобный стон.

— Слышали?

— Слышали.

Сердца у всех усиленно забились.

Но потом, как ни слушали — ничего не слыхали, кроме далекого лая собак на деревне, да еще гармошки, упрямо выводившей за рекою одну и ту же песню: „Эх ты береза, ты моя береза“.

Прошло несколько дней.

За обычной работой пионеры позабыли об удивительном случае с собакой.

Разразилась сильная гроза, и на водяной мельнице снесло плотину.

Выдалась славная работа — помогать ставить плотину. С утра до вечера копошились пионеры возле взрослых рабочих.

Те сначала их шугали, а потом похвалили; не всех, а некоторых: хорошие, мол, будут работники.

Ставить плотину дело трудное и интересное.

Через три дня только все снова наладили. Мельничиха испекла пионерам пирогов, да таких вкусных, что они никогда таких не ели. А особенно было приятно, что пироги эти они заслужили.

Андрюша, Коробов и Тимов возвращались в лагерь.

Они отстали от других пионеров, залюбовавшись пестрой сойкой, которая в дубовой рощице клевала жолуди.

Уж вечерело, над рекой поднялся туман. Далеко на фабричных часах пробило девять раз.

Вдруг по дороге раздался бешеный лошадиный топот и крики.

С невероятной скоростью мчалась лошадь, по-видимому на смерть перепуганная, таща и швыряя из стороны в сторону двухместный шарабанчик, в котором сидели двое мужчин.

Один из них откинулся назад и что было силы сдерживал обезумевшую лошадь, другой тонким голосом кричал „тпру“, но все это нисколько не останавливало бешеную скачку.

Шарабан пронесся мимо пионеров, затем послышался треск, и все полетело кувырком: и лошадь, и экипаж, и люди.

Наступила тишина, лишь лошадь хрипела и билась.

— Это фабричный артельщик Фокин, — воскликнул Коробов, — Надо помочь ему.

Они подбежали, но оба седока уже встали и осматривали лошадь.

— Две ноги сломала, — воскликнул Фокин с досадой. — Ах ты, чорт эдакий! — Затем, видя, что лошадь страдает, он вынул из кобуры наган, приложил ей к уху и выпалил.

Словно сотни выстрелов прокатились по лесу и заглохли где-то далеко за рекою.

Лошадь вытянулась и замерла на месте.

— Готово! — произнес Фокин. — Ведь вот оказия.

— Ребята, — произнес его спутник, — вы пионеры что ли?

— Пионеры.

— Лагерь далеко?

— Вон там — рукой подать.

Они вытащили из шарабана два чемодана.

— Чорт его знает! — ругался Фокин, — опоздали на пятичасовой, гнали во-всю чтоб засветло добраться и вот, пожалуйте. А ведь до фабрики еще три версты.

— А с чего она понесла-то? — спросил Коробов, с жалостью глядя на красивую кобылу.

— А кто ж ее знает вдруг зафыркала, захрипела, словно лешего почуяла, и драла… Никаким способом нельзя было удержать… Знаете что (он переглянулся со спутником), мы у вас в лагере заночуем. А то… у нас тут поклажа. А завтра на рассвете вы нам раздобудете телегу. Идет?

— Идет.

— Экая ведь досада. Чудная лошадь. Бедняга! Обе передние ноги. Тьфу… Хорошо еще револьвер при себе. А то бы мученья сколько было. Это все через тебя… С тобой, Лукьянов, всегда казус. Двадцать два несчастья.

Спутник усмехнулся.

— Глупое суеверие, простительное бабам.

Фокин был плотный человек с усами, в кожанной куртке и блестящих сапогах.

Его спутник был, напротив, худ и тщедушен, но вид он имел весьма добродушный. Он все время пощипывал свою жиденькую бороденку.

— Так примете в лагерь-то?

— А то как же! Гости.

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая