Шестьдесят братьев - Заяицкий Сергей Сергеевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/12
• Следующая

Андрюша покраснел, как рак.

Эти сапоги купил ему отец к Новому году. Они выбирали их по всему городу, и Андрюша нарочно надел их, чтоб в городе в грязь лицом не ударить.

— Потом у нас могут быть гости. Иван Семенович придет с женой и вдруг такое чучело. Да еще племянник. Я со стыда сгорю. Чтоб никаких разговоров! Вон и вон.

— Да вот и я тоже думаю.

Андрюша вспомнил шумные улицы, которые он только что покинул, и страх подкатил ему под сердце.

— Куда ж я пойду-то? — пробормотал он.

— А куда знаешь. Вот еще новости! Да у меня, может быть, сто тысяч племянников, так их всех приучать. Всякий придет и будет мне тут воздух отравлять сапожищами. А уж на тебя я удивляюсь, Игнат Павлович, тебе говорю. Ты должен был сразу объявить, а не мямлить.

— Красотка моя, разве я мямлю?

— Мямлишь. Тебе, конечно, хочется настоять на своем и стеснить меня. Пожалуйста. Но я предупреждаю: если это чучело останется хоть одну минуту, я переезжаю к мамаше, и ноги моей тут не будет. Не будет. Провались ты вместе со всем этим домом…

— Мой ангел! Ну, к чему это… Проваливай ты, в самом деле, — обратился он к Андрюше. — Теперь, знаешь, родства никакого нет.

— Да и неизвестно, может быть, это еще просто он так выдумал. Какой-нибудь беспризорный вздумал пристроиться. Узнал от кого-нибудь, что ты дурак, пеньтюх, ну, и прилез.

— Красота моя…

— Если я твоя красота, гони его вон, а не разводи бобы.

— Проваливай, парень! Катись!

Андрюша уже не улыбался. Он взял свой узелок и с тоской оглядел комнату. В окне лиловело весеннее небо. Первые звезды высыпали. Улица гудела, и не было конца этому жуткому гулу.

— Постой, дверь за тобой запру.

Андрюша прошел по коридору и вышел на лестницу, на которой теперь горело электричество.

— Вот что, — пробормотал Игнат Павлович, — на тебе трешницу. Только смотри, в другой раз и не думай. Теперь этого нет, чтоб родство соблюдать.

— Ты чего там лясы точишь? — взвизгнул в темноте коридора сердитый голос.

— Иду, моя дорогая, иду.

Андрюша медленно спустился с лестницы.

В огромном городе с миллионным населением он чувствовал себя куда более одиноко, чем в Алексеевском лесу.

Люди то и дело проходили мимо него, задевая его локтями, но этим людям не было до него никакого дела.

А звезды на небе все высыпали и высыпали. Из открытого окна доносились звуки рояля и кто-то пел громким басом.

Андрюша пошел по улице.

Нет конца освещенным улицам.

Дойдешь до перекрестка, опять улицы во все стороны и все магазины, магазины. А где же лес, поле? Чудеса, да и только. Андрюша на время забыл даже все свои страхи. Уж очень интересно было смотреть на ярко освещенные трамваи и на автомобили, которые так и резали тьму своими прожекторами.

Вдруг на небе засверкали звездочки. Не звездочки, а буквы.

Фу, ты! Андрюша даже ухмыльнулся от восхищенного недоумения.

Г-о-с-к-и-н-о.

Дд-ду-ду, — ревело что-то сбоку.

Обернулся. Рядом с ним само солнце слезло с неба и буравит его лучами.

— Пошел с дороги… Видишь, автобус…

— Дзынь, ту-ту-ту… ы-ы…

Чудовище покатило, Андрюша так и отлетел в сторону.

Он пошел, держась поближе к стенке.

Вдруг Андрюша увидел много деревьев.

Деревья эти, должно быть, не очень хорошо себя чувствовали среди каменных домов, однако они зеленели и благоухали повесеннему.

Это был какой-то бульвар.

Он не освещался, и на его широкой аллее было очень темно. Андрюша сел на скамейку под большой липой и подумал: „В крайнем случае здесь заночую: тепло. А поесть завтра в трактир зайду, у меня еще шесть целковых осталось“.

На дядю своего он как-то мало сердился. Обидно ему было только, что выгнали его словно вора — попросили бы похорошему убраться, а то словно проходимца.

Три рубля, данные ему дядей, он положил отдельно.

— Завтра назад отдам, — что я за нищий такой.

А сам тут же подумал: „А то не нищий? Нищий и есть. Бездомный“.

И вспомнился ему маленький городок Алексеевск, где по имени мог он назвать каждого прохожего. „Там бы кто-нибудь приютил на ночь, а то бы с ребятами в ночное“.

В это время рядом с Андрюшей на скамейку уселись два босых оборванных мальчика, приблизительно его возраста, и один сказал другому:

— Зесмозетри, зеказекизее зесазепозеги.

На что тот ответил:

— Зехозерозеши.

Андрюша непонял их слов: должно быть не русские — подумал он.

Мимо прошел такой-же ободранный парень. Вместо штанов на нем был надет мешок с прорезанными дырами для ног.

— Зеказек? — окликнул он сидевших. На это те ответили.

— Катись без задержки.

„Значит, не иностранцы“, — удивился Андрюша.

Он хотел было вступить в разговор со своими соседями, как вдруг произошло нечто неожиданное.

Мальчик, сидевший поближе, прыгнул на него, как кошка, повалил на скамейку, зажал рот рукой и всей тяжестью уселся Андрюше на живот.

В то же время Андрюша почувствовал, что с него стаскивают сапоги.

— Есть! — послышался крик, и оба пустились улепетывать.

Андрюша вскочил, как встрепанный и помчался в погоню.

Бегать босиком ему было не привыкать стать. Бывало, с алексеевскими ребятами бегали на перегонки во время купанья. Всех обгонял Андрюша.

Но те обтрепыши были тоже мастера бегать.

Они неслись по темному бульвару, задевая ругавшихся прохожих, но Андрюша, однако, настигал их. Он думал только о том, чтоб вернуть свои сапоги, и не бежал, а летел, как ветер.

Цап!

Он схватил мальчишку за дырявый пиджачишко, и они оба полетели на землю. Андрюша подмял противника под себя, но другой сверху душил его, засунув руку между воротом и шеей. Андрюша брякнулся, и тот полетел и брякнулся оземь, а Андрюша тузил почем зря лежавшего под ним.

— Отдавай сапоги, — кричал он, — убью.

Опять другой мальчик схватил его за шиворот, но Андрюша вскочил и наотмашь саданул его так, что тот снова брякнулся. Один сапог полетел на песок. Андрюша наступил на него ногою и рванул другой.

Теперь оба мальчика висели на нем, но Андрюша лупил их, изворачиваясь от их ударов и, наконец, выхватив второй сапог, подножкою сшиб с ног наиболее упорного.

Кто-то свистнул в темноте, и оборвыши убежали.

Андрюша подошел к скамейке, сел и, задыхаясь от борьбы и от волнения, принялся напяливать сапоги.

— Ловко, молодой человек, ловко, — одобрительно сказал какой-то человек, сидевший на скамейке, — очень ловко.

— Ведь вот как уцепились, — отвечал Андрюша, радуясь, что есть с кем отвести душу, — просто, как кошки лихие… Понравились им сапоги мои… Ах, дуй их горой!

— Деревенский, что ли?

— Нет. Из города Алексеевска.

— Есть такой город. Зачем сюда пожаловал?

— На должность. Отец послал.

— На какую должность?

— Какая выйдет.

— А отец там остался?

— Отец, конечно, помер.

— Стало быть, ты один тут?

— Один. Ишь, чуть голенище не изодрали.

— И родных нет?

— Есть… да какие-то такие…

— Какие?

— Негостеприимные.

— Да, теперь в родных толку мало. А знаешь, мальчик, ты мне нравишься. Бегаешь ты здорово и дерешься лихо… Пожалуй, ты мне понадобиться можешь.

— А у вас что, мастерская, что ли, какая… Я ведь столяр. Рамки даже делаю.

— Рамок мне твоих не нужно… а работа для тебя найдется… Ты лазить умеешь?

— Как лазить?

— Ну, вот на дерево, скажем, влезть можешь?

— Я-то!

Андрюша даже рассмеялся. Он — да на дерево не влезет. За грачиными гнездами по весне, бывало, на какие макушки лазил.

— На какое хочешь дерево влезу. Все ветки обруби — и то влезу.

— А ну, как, покажи.

Андрюша поплевал себе на ладони, с видом знатока оглядел липу и полез по стволу, как обезьяна.

• Предыдущая
• 3/12
• Следующая