Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт - Страница 42

• Предыдущая
• 42/85
• Следующая

Новая вершина. Новая сила – доступная, покорная.

С годами он не утратил способности бояться, как и способности осмысливать каждый новый шаг, приближающий его к другому Сарио, совсем не такому, как прежде.

«Как знать, может, совсем не этого хотел мой отец, когда ложился с моей матерью, и мать, когда рожала меня девять месяцев спустя? Быть может, все это было предопределено свыше, даже моя встреча со стариком?»

Расколотый мир сложился воедино. Но это был уже совсем другой мир.

Вторая ладонь Сарио опустилась на руку Раймона, сжала ее.

– Номмо Чиева до'Орро, номмо Матра эй Фильхо, номмо Грихальва клянусь: я это сделаю.

Распахнутая настежь дверь так и манила, так и звала в укромное ателиерро, приютившееся в одном из крыльев Палассо Грихальва – самого большого здания в квартале художников. Сааведра никогда не отказывалась от таких приглашений. Она слишком давно дружила с Сарио.

Она коснулась ладонью двери и проскользнула в ателиерро. Студию заливал летний солнечный свет – комната выходила на север, несколько высоких окон не били забраны ставнями. Не комната, а мечта живописца, недозволенная роскошь для женщины, вдобавок не Одаренной. Да и мужчин сюда пускали не всех, а только Вьехос Фратос. Покой, уют, простор ателиерро располагали к творчеству, прямо-таки призывали взяться за кисть.

Узкая дверь в северной стене вела на маленький балкон, с него открывался вид на центральный внутренний двор и многоярусный фонтан. Сааведра часто находила Сарио на этом балконе; он сиживал дотемна и в лихорадочной спешке набрасывал эскизы. Часто он бывал и в самой комнате, не замечая времени, забывая о голоде, не внемля звону колоколов по всей столице, не видя даже Сааведру.

Сааведра улыбнулась. Он беззаветно предан своему делу и абсолютно равнодушен к чужим. Для Сарио совершенно естественно разыскать ее и позвать к себе по самому ничтожному поводу, – например, чтобы поискала ошибки в его недописанной картине, – но его невозможно убедить, что у нее тоже есть работа и от нее не всегда легко оторваться.

Но Сарио – это Сарио. Она его прощала – потому, быть может, что никто другой не прощал.

"Надо было отказаться… Надо было попросить, чтобы хоть разок дал спокойно поработать”.

Но она не отказалась. Ибо понимала великое нетерпение души, стремление выпустить опаляющий ее огонь на волю.

Без его присутствия, без страсти, излучаемой им, комната странным образом уменьшилась, стала походить на обычный чулан; это впечатление усугублялось из-за обилия загрунтованных холстов, прикрытых парчой картин с непросохшей краской, пропитанных олифой деревянных щитов подле стен, а также полок и столов с обшарпанными, заляпанными горшками с растворителями, масляными красками, воском, янтарем и сухой смолой акации, с закупоренными бутылками порошковых пигментов, со свитками бумаги, изготовленной из тряпья, и листами тонкого пергамента, заполненными простым или изящным письмом, с пыльными сосудами, содержащими неизвестно что, с россыпью кистей, мастихинов и шпателей, с крапинами ветоши по всей комнате, напоминающими о празднике Миррафлорес, когда дома украшают красным вьюнком.

Сааведра решила уйти и вернуться попозже, чтобы застать его наверняка, но тут ее взгляд упал на незаконченную картину, прислоненную к мольберту у двери балкона. Она влажно поблескивала и пахла смолой и маслом. А еще были слабый запах меди, чем-то напоминающий запах крови, и, как ни странно, пряный кисло-сладкий дух старой мочи. А может, Сарио, целиком отдавшись творчеству, просто-напросто забыл опорожнить ночной горшок, что стоит за ветхой ширмой?

Недоумевая, Сааведра задержалась. Это полотно она увидела впервые, а ведь Сарио показывал ей все свои работы. Картина была далека от завершения, большая часть тщательно загрунтованного холста осталась нетронутой. Сарио успел сделать только подробный набросок да тонкими слоями краски наметить фон и лица персонажей. Но сюжет в основном был передан, и Сааведра без труда уловила идею. Однако более всего ее удивил бордюр на холсте, написанный красками, но почти не отличающийся от рамы.

– Матра! – хмурясь прошептала она. – Сарио, что это ты задумал?

– Что я задумал, это мое личное дело.

Сааведра подпрыгнула от неожиданности и неловко повернулась, едва не повалив мольберт. Поймала его, водворила на место, а затем посмотрела на Сарио в упор.

– Сарио, но ведь это не твое… Совершенно не твой стиль.

– То, что я делаю, входит в мой стиль.

На нем была старая батистовая рубашка, запачканная всем, с чем приходится работать выдающемуся художнику, и еще чем-то, похожим на кровь; на загорелых худых предплечьях закатаны рукава. Темные волосы, заждавшиеся стрижки, кое-как стянуты на затылке кожаным ремешком; одна своенравная густая прядь достает до подбородка. Случайная капля краски создала горбинку на прямом как меч носу, а на скуле чернел след уголька.

«Сейчас он очень похож на старого тза'аба. Сходство в кости, в плоти…»

Под грязным воротом (зашнуровать его Сарио, конечно, не удосужился) виднелся длинный, почти до пупа, клин гладкой и смуглой кожи, а поперек него цепь с кулоном – знаком ранга.

– Сааведра, я не желаю запираться в клетке. Я вправе писать, как мне нравится. – Он подошел к верстаку, вынул из кармана склянки, поставил в ящик.

– Да, конечно, – машинально согласилась Сааведра. Им уже случалось спорить на эту тему. – Но бордюр – это что-то уж совсем новое и…

–..странное? – Он улыбнулся, не скрывая самодовольства. За последние два года его тело созрело полностью, от юношеской угловатости не осталось и следа. Ему исполнилось восемнадцать, он был невысок, но хорошо сложен, недурен лицом, обладал природной грацией и ярко выраженными чертами южанина, тза'аба, которые сами были достойны его кисти. Сарио Грихальва ничем не уступал другим мужчинам из своего рода, даже превосходил их: неповторимый мастер, бесспорно Одаренный, уверенный в себе – чего в детстве Сааведра за ним не замечала.

– Да, странное, – повторил он легким баритоном. – Бордюр – традиция тза'абов. В их творчестве всегда участвует Аль-Фансихирро.

Сааведра не поверила собственным ушам. Традиция тза'абов! Да разве может Грихальва опуститься так низко!

– Но ведь ты никогда ее не использовал!

– Да. А сейчас использую. Вот, видишь? Ты ведь пришла посмотреть, да?

Сааведра в тревоге наблюдала, как он быстро переходит от картины к картине, сдергивает с каждой и отбрасывает ветошь. Странно. С другими он часто бывает груб, но с нею… А сейчас он с ней обращается, как с остальными.

– Да ты гляди, гляди. – Он сорвал очередной покров. – На всех – бордюр. Да?

Она переводила взгляд с холста на холст, наметанный глаз определял композицию, равновесие, подбор цветов и мигом соскальзывал на бордюры. Все они были не похожи друг на друга. Были и широкие, и узкие; были простые орнаменты и сложные, затейливые узоры. Он писал перекрученные ленты, сплетенные ветви деревьев, причудливо вьющиеся лозы; дивные стилизованные элементы постоянно повторялись. Фрукты, ветви, цветы, травы, листья – все органично врастало в узор. Сааведра смотрела во все глаза.

– Но ведь это же все меняет…

– Да, – согласился он, – как я и хотел.

– Раньше ничего подобного не было!

– Здесь не было. Это традиция Тза'аба Ри. Она посмотрела ему прямо в глаза. С упреком.

– Это из-за того эстранхиеро? Ты столько времени у него был… Слишком долго! И теперь все это вторгается в твою работу.

– Вторгается? – переспросил он, не повышая голоса. – Как тайравиртцы вторглись в Тза'аб Ри? Эйха, я же забыл… Не тайра-виртцы. Только до'Веррада со своими сподвижниками, в том числе кое-кто из Грихальва. – Он наигранно пожал плечами. – Но разве суть в именах? Конец известен: Тза'аб Ри побежден и сломлен. Пророк пал, Кита'аб потерян, земли захвачены теми, кто потом на веки вечные избрал до'Веррада герцогами.

– Сарио!

• Предыдущая
• 42/85
• Следующая