Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 16
- Предыдущая
- 16/110
- Следующая
Я остановился – возможно, спасая этим не только моего скакуна, но и собственную шею – безмолвно глядя на то, что осталось от Обители. Обгоревшие или сломанные шесты. Обрывки грязной ткани, вмерзшие в зимнюю землю, почти утратившие цвет от времени и непогоды. Даже очаги, устроенные перед каждым шатром, не уцелели – камни были разбросаны, а сами кострища вытоптаны копытами.
Здесь не было больше ничего, напоминавшего прежде гордую Обитель Клана.
Глазами памяти я увидел ее такой, какой видел в последний раз: высокая стена, ограждавшая Обитель, большие шатры, окрашенные в цвета леса и земли, каждый – с золотым изображением лиир. Для лиир существовали специальные шесты-«насесты» и подстилки. А еще – здесь были дети. Дети, не боявшиеся ни леса, ни диких зверей – ничего, кроме, быть может, тех из них, кто успел научиться страху перед хомэйнами.
Я выругался – точнее будет сказать, выплюнул проклятие. Я подумал о Дункане – о вожде клана, жившего в этой Обители. Я подумал об Аликс. Потом я пустил своего коня вперед. Именно туда, куда было нужно.
Я хорошо помнил это место, хотя не осталось никаких признаков, по которым я мог бы отыскать его. Тут я спешился – вернее, почти свалился с коня – мое тело онемело и застыло, о ловкости и хоть каком-то изяществе и речи быть не могло – и упал на колени.
Один из обломанных шестов торчал из снега, как древко знамени. На нем все еще висел кусок промерзшей ткани, я потянул за него – И он остался у меня в руке, переломившись пополам. Голубовато-серая ткань с еле заметными следами золотой и коричневой краски. Для Кая, ястреба Дункана.
Ни разу я не думал о том, что они могут быть мертвы. Ни разу – ни разу за все годы изгнания – не думал о том, что они могут уйти. Они были такой же частью моей жизни, как и Финн. Я часто вспоминал Обитель – шатер вождя клана гордость Дункана и мужество Аликс – и ребенка, который только должен был родиться. Ни разу мне не приходила в голову мысль, что они могут не встретить меня, когда я вернусь.
Но сейчас дело было не во встрече даже. В мою душу медленно заползала ледяная пустота. Здесь не было жизни.
Позади меня я услышал какой-то звук и понял, даже не оглядываясь, что это Финн. Медленно-медленно, словно столетний старец, я поднялся на ноги, я дрожал, словно в приступе лихорадки – и не было в моем сердце ничего, кроме великой скорби, гнева и всепоглощающего горя.
Боги… они не могли умереть…
Лахлэн издал какой-то звук. Я посмотрел на него невидящим взглядом – все мои мысли были заняты только Аликс и Дунканом – а несколькими мгновениями позже различил на его лице… осознание.
Это же увидел и Финн – и бросился на Лахлэна, пытаясь сбить его на землю.
Я перехватил его и задержал:
– Постой…
– Он знал.
Эти слова хлестнули меня по лицу, но я все еще продолжал удерживать моего ленника.
– Подожди. Если ты его убьешь, мы не узнаем ничего. Подожди…
Лахлэн словно бы врос в землю, вытянув перед собой руку в беспомощной попытке удержать, остановить нас. Его лицо было мертвенно-бледным, как и лицо Финна:
– Я расскажу вам. Расскажу, что могу. Я отпустил Финна, осознав, что он больше ничего не станет делать – по крайней мере, пока.
– Значит, Финн был прав: ты знал. Лахлэн судорожно кивнул:
– Я знал. Да, знал. но – забыл. Это было… три года назад.
– Три года, – я оглядел то, что осталось от Обители. – Говори, что случилось? Говори! Он посмотрел мне в глаза:
– Айлини.
Финн прошипел что-то на Древнем Языке. Я ждал дальнейших объяснений, а потому сказал только одно:
– Здесь Эллас. Ты хочешь сказать, что влияние Тинстара распространяется и на эти земли? Лицо Лахлэна потемнело:
– Я ничего подобного и не говорил. Эллас свободна от влияния Айлини. Но однажды – только один раз – они перешли границу. Айлини и солиндцы, они охотились за Чэйсули, которые нашли приют в этой стране, и… они пришли сюда, – он стиснул зубы. – Об этом слагали песни, но я не старался запомнить их. Я едва не забыл.
– Так вспомни, – коротко проговорил Финн. – Вспомни все, арфист. Лахлэн развел руками, – Айлини пришли сюда. Они разрушили обитель и убили всех Чэйсули, кого только могли.
– Сколько? – спросил Финн.
– Не всех, – Лахлэн потер рукой лоб, словно пытался освободиться от серебряного венца – знака его призвания. – Я… должно быть, я знаю не так много, как должен бы…
– Недостаточно – и в то же время слишком много, – мрачно заметил Финн. Арфист, ты должен был сказать об этом раньше. Ты знал, что мы едем в Обитель.
– Но ведь не могу же я знать их всех! – воскликнул Лахлэн. – Верховный Король Родри дает приют всем Чэйсули, но не считает их. Я не думаю, что даже Родри мог бы сказать, сколько в Эллас Обителей – или Чэйсули. Мы просто принимаем их всех.
На этот раз покраснел Финн – но только на мгновение. Напряженное и горестное выражение снова возникло на его лице, черты заострились:
– Может быть, все они мертвы. Это значит, что остаюсь только я… – он внезапно умолк. Лахлэн набрал в грудь воздуха:
– Я слышал, что те, кто выжил, вернулись в Хомейну. На север. Они за рекой Синих Клыков. Финн нахмурился:
– Слишком далеко… – пробормотал он, взглянув на Сторра – Слишком далеко даже для уз лиир. Я взглянул на Лахлэна в упор:
– Для человека, который может припомнить так мало, ты слышал слишком много. Ты говоришь, в Хомейну, на север – за реку Синих Клыков… у тебя есть, должно быть, возможность узнать то, к чему мы не имеем доступа?
Он не улыбнулся:
– Арфисты знают многое, как вам должно быть известно. Или в Хомейне-Мухаар их не было?
– И много, – коротко ответил я. – До того, как Беллэм заставил умолкнуть музыку.
Финн отвернулся. Он стоял теперь, молча глядя на то, что осталось от шатра Дункана. Я знал, что он пытается совладать с собой. Я не знал, удастся ли это ему.
– Могу ли я предложить вам, – начал Лахлэн, – свое искусство арфиста, чтобы поднять ваших людей? Я могу приходить в таверны и петь там Песнь Хомейны, чтобы узнать, что думают и чувствуют люди. Есть ли лучший способ понять их и узнать, откликнутся ли они на призыв своего законного короля?
- Предыдущая
- 16/110
- Следующая
