Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 14

• Предыдущая
• 14/110
• Следующая

Финн поднял руку в знакомом жесте:

– Вот поэтому. Толмоора. У меня нет. выбора, – он еле заметно улыбнулся. Можешь называть это роком, судьбой… как там это звучит по-элласийски? Мы верим, что каждый ребенок рождается с толмоорой, которой нельзя пренебречь, когда боги дают о ней знать. Пророчество Перворожденного гласит, что придет день, когда человек всех кровей объединит в мире четыре враждующих государства и два народа магов. Кэриллон – часть этого Пророчества.

Финн покачал головой, его лицо в свете костра было серьезным, почти суровым:

– Если бы у меня был выбор, я отказался бы от такой службы – она обязывает слишком ко многому, но я Чэйсули, а Чэйсули не делают подобных вещей.

– Враги становятся друзьями, – медленно кивнул Лахлэн, глядя в огонь, словно уже слышал мелодию новой песни. – Это будет прекрасная песня-сказание.

Этот рассказ будет ранить сердца и души, и покажет другим, что все их беды ничто в сравнении с тем, что претерпели Чэйсули. Если ты позволишь мне, Финн, я…

– …и что ты сделаешь? – резко спросил Финн. – Приукрасишь правду?

Изменишь рассказ ради ритма и рифмы? Нет. Я отказываю тебе в этом. То, что пережил я и мой клан – не для чужих ушей.

Я стиснул руки, впился ногтями .в кожу перчаток. Финн почти никогда не говорил о своем прошлом или о своих чувствах – он предпочитал оставлять все это при себе – но теперь, когда он заговорил, я услышал в его голосе живое чувство и живую боль. Словно вновь открылась незажившая за годы рана.

Лахлэн встретился с ним глазами:

– Когда правда такова, нечего приукрашать, – тихо промолвил он. – Думаю, в этом не будет нужды.

Финн сказал что-то на Древнем Языке – на языке Чэйсули. За прошедшие годы я сумел выучить несколько слов и фраз, но когда Финн начинал говорить так – в гневе, в отчаянье – я ничего не мог понять. Звуки и слова сливались в нечто целое – впрочем, прекрасно передававшее чувства Финна. Я невольно поежился, должно быть, Лахлэн сейчас чувствовал то же, что и я.

Но Финн внезапно умолк. Он не закричал – но наступившая внезапно тишина подействовала на нас не слабее. Правда, теперь эта тишина была какой-то иной и только взглянув в ничего не выражающее лицо Финна, заметив его отстраненный, погруженный в себя взгляд, я понял, что он говорит со Сторром.

Не знаю, что сказал ему волк, но лицо Финна внезапно потемнело, словно от гнева, потом побелело и приобрело угрюмое выражение. Наконец он заговорил:

– Я был еще мальчиком…

Его голос был так тих, что я с трудом мог разобрать слова.

– Мне было три года.

Его пальцы впились в серебристую шерсть Сторра. Я вдруг подумал, что, быть может, он ищет поддержки у лиир для рассказа о своем детстве, эта мысль поразила меня. К тому же, мне он этого не рассказывал никогда – даже если я просил его.

– Я тогда заболел – какая-то детская хворь, но я цеплялся за юбки жехааны, словно несмышленыш… – он прикрыл глаза и слабо улыбнулся, словно воспоминание рассмешило его. – Сон не приносил мне покоя – меня мучили тяжелые сны, а в шатре к тому же было жарко. И темно – так темно, что мне показалось – сейчас придут демоны, чтобы унести мою душу. Мне было так жарко…

Он с трудом проглотил комок в горле – было видно, как дернулся кадык:

– Дункан выплеснул воду в очаг, чтобы погасить огонь – он хотел помочь, но шатер наполнился дымом, и я начал кашлять и задыхаться. Наконец, Дункан и моя жехаана заснули – а я не мог…

Я украдкой взглянул на Лахлэна. Тот слушал, словно завороженный. Финн ненадолго умолк. В его глазах плясало отраженное пламя костра.

– И тут Обитель наполнилась грохотом, словно вдруг разразилась гроза. Да так оно и было – только началась она по воле людей, а не богов. Людей Мухаара.

Они ворвались в Обитель, как демоны преисподней – они хотели уничтожить нас.

Всех. Они подожгли шатер.

Лахлэн даже дышать перестал:

– Шатер, в котором были дети?

– Да, – мрачно подтвердил Финн. – Наш шатер сбили кони, потом на него бросили факел…

Его взгляд впился в побелевшее лицо Лахлэна.

– Мы красим свои шатры. Краска горит быстро. Очень.

Лахлэн попытался было что-то сказать, словно хотел прервать рассказ – но Финн не обратил на это внимания. Впервые он изливал душу перед другими людьми.

– Дункан вытащил меня из огня прежде, чем пламя поглотило нас. Жехаана утащила нас за деревья, там мы и прятались, пока не наступил день. К тому времени всадники исчезли – но исчезла и почти вся наша Обитель, – он глубоко вздохнул. – Я был совсем ребенком – слишком маленьким, чтобы все понимать. Но даже трехлетний ребенок может научиться ненавидеть.

Финн посмотрел на меня.

– Я родился за два дня до того, как Хэйл ушел за Линдир, и все-таки он взял ее. Все-таки он отправился в Хомейну-Мухаар, чтобы помочь своей мэйхе, своей любовнице, бежать. И когда Шейн натравил на Чэйсули своих людей, он, конечно, начал с обители Хэйла.

Лахлэн долго молчал, потом покачал головой.

– Я наделен тем, чего нет у обычных людей, благодарение Лодхи и моей Леди.

Но даже я не сумею рассказать это так, как ты.

Его лицо застыло:

– Я оставляю это тем, кто может рассказать. Я оставлю этот рассказ Чэйсули.

Когда, наконец, днем позже мы приблизились к Обители, Финн стал вдруг задумчивым и немногословным. Это было непохоже на него. Мы неплохо находили с ним общий язык – правда, для этого мне сперва пришлось привыкнуть видеть рядом с собой. Чэйсули, а Финну – служить хомэйну. Неужели же теперь, возвратившись домой – или, по крайней мере, туда, где был дом Финна – он оставить свою службу мне?..

От этой мысли зябкий холодок пробежал у меня по спине. Я вовсе не хотел терять Финна. Он по-прежнему был нужен мне. Я многому научился за годы изгнания, но мне еще предстояло узнать, что значит воевать за похищенный у меня трон. Без Финна же это казалось мне почти безнадежным делом.

Внезапно он остановил коня, что-то прошипев сквозь зубы. Потом лицо его застыло – он говорил с лиир.

Мудрый арфист Лахлэн не сказал ничего. Он ждал вместе со мной – но, в отличие от меня, должно быть, не чувствовал разлитого в воздухе напряжения.

• Предыдущая
• 14/110
• Следующая