Родные мои - Груздев Павел - Страница 3

"Жили слава Богу, — пишет отец Павел в "Родословной", — но вот началось грандиозное строительство Волгострой. Начислили нам 2111 рублей и — очищайте место!"

В деревне Большой Борок к тому времени оставалось около 30 домов. Семейство Нориновых — очень богомольная, крепкая, дружная семья — недавно возвели большой пятистенок. Хозяин уперся, заявил: "Ни за что не поеду никуда, и все!" Их выселили силой. А делали так — приходят, залазят на крышу и ломают трубу, живи как хочешь.

"До сих пор слезы текут, — вспоминает землячка Груздевых Мария Васильевна. — У нас место какое было: утром встанешь — сосны, елки, солнца не видать. Лежишь на боку и ягоды собираешь. Золотое дно! А как выселяли! Хоть бы возили, помогали — нет, все сами. Мама после переселения вскоре умерла — на 52-м году жизни, а папа на 53-м. Вот как далось нам это переселение! Надорвались. Надо же было столько человек выжить!"

"Перед переселением все уволились, никто нигде не работал, — вспоминает другая жительница Большого Борка. — У нас по деревне ходили, дома проверяли — какой пригоден, какой нет к перевозке — и плотами по Волге спускали. Матушка моя! Мы последнюю зиму 39–40 годов жили на квартире. В мае был последний пароход. Со слезами уезжали. А сюда приехали (в Тугаев) — я ни на кого глядеть не могла, лежала на постели целыми днями, отвернувшись к стене. Ну, а потом… работать надо. Выгнали нас и забыли".

Бабушка Груздевых Марья Фоминишна не пережила переселения. К ним тоже пришли, угрожали: "Хотите — дом разбирайте, не хотите — сожжем. Переезжайте куда вам надо, хоть в Москву". Александр Иванович выбрал Тутаев. Говорит Павлуше: "Давай, сынушка, дом ломать". Помощник-то один был. Залез Павел на крышу, стал трубу разбирать. Бабушка выскочила из дома, давай ругаться: "Ах ты, такой-сякой, хулиган, да ты почто наш дом ломаешь!" Тут случился у Марьи Фоминишны инсульт, и она умерла. Похоронили ее на мологском кладбище. А сами — делать нечего — дом разобрали с отцом, всю семью перевезли.

Мологжане переселялись кто в Рыбинск, кто в Тутаев — ближайшие вниз по течению Волги города. Напротив Рыбинска, за Волгой, было селение Слип — туда перевезли более полусотни мологских домов, и власти вздумали назвать это селение Новая Молога.

Коров перегоняли из Мологи своим ходом, многие из них пали. Глинистая почва огородов не хотела давать урожай. Мологжане на чем свет стоит костерили "безбожную Рыбну", как прозвали они Рыбинск — "город будущего", да и то правда: к 1937 году в Рыбинске оставалась действующей только одна-единственная церковь — Георгиевская за железнодорожным вокзалом, все другие были уничтожены или разорены.

Многие мологжане именно по этой причине предпочли Тутаев: "В Рыбинск приехали — нет, не то… А здесь церкви, песок…" Те, кто бывал на левом берегу Тутаева, бывшего городка Романова, помнят великолепие старинных его храмов — Казанского, Покровского, Архангельского, Леонтьевского, тихую провинциальную красоту его набережной, обсаженной вековыми липами, его холмов и улочек… Сюда и переплавили по Волге свои дома многие жители Большого Борка.

"Решили перебраться в г. Тутаев и перевезти свои избы: 1-й — Усанов Павел Федорыч. 2-й — Груздев Александр Иваныч. 3. Бабушкин Алексей Иваныч. 4. Петров Василий Андреич. 5. Бабушкина Катерина Михайловна. 6. Кузнецова Александра Ивановна", — перечисляет о. Павел в "Родословной".

Частенько вспоминал батюшка, как плыли они на плоту по Волге. Из бревен родного дома сколотили плот, впереди поставили икону Николая Чудотворца. Погрузили немудреный скарб, сами сели и — с Богом! От Рыбинска туман опустился — это было раннее утро — не видно, куда плыть. А на пути у них — Горелая Гряда — очень опасное место. Плывут, только в колокольцо бьют: "Блям, блям, блям". А рядом пароход: "У-у-у…" — гудок подал. Капитан им кричит: "Мужики, ведь это Горелая Гряда!" Отец-то, Александр Иванович, говорит: "А мы же не знаем". "Ну, — отвечает капитан, — ты или хороший лоцман, или вам сила свыше помогла".

Взошло солнце, а плот их, оказывается, развернуло так, что они плыли боком. Потом где-то на мель сели. Отец говорит: "Ну, сынушка, давай беспортошницу хлебать". А Павел: "Как это?" "Да вот так, полезли в воду!" Столкнули плот, поплыли дальше.

Доплыли до Тутаева, причалили к левому берегу. "Я, — рассказывал о. Павел, — как упал на берег, так и уснул, а ноги в воде".

Была у них гужевая артель, у переселенцев — поставили свои дома на самой дальней улице имени Крупской. И сейчас они стоят, эти дома — целая улица переселенцев.

А по Волге, Мологе, Шексне не один и не два года тянулись печальные плоты мологских изгнанников. На плотах — домашняя утварь, скотина, шалаши…

ОТ СУМЫ ДО ТЮРЬМЫ

Перебравшись из отдаленной Мологи в Тутаев, ближе к центру, Павел Груздев оказался вовлеченным в события, начало которых связано с церковной жизнью Ярославля 20-х годов и в первую очередь с именем Ярославского митрополита Агафангела.

В Леонтьевской церкви г. Тутаева служил в то время настоятелем иеромонах Николай (Воропанов). Он был близко знаком с репрессированным владыкой Варлаамом (Ряшенцевым), которому митрополит Агафангел передал управление Ярославской епархией незадолго до своей кончины. Под кровом Леонтьевского храма собирались монашествующие и миряне, и сам Павел Груздев, который бывал на службах очень часто и пел на клиросе, вспоминал впоследствии, что духовное влияние иеромонаха Николая было очень сильным. И вот на всех написали донос — "антисоветские сборища". По обвинению в создании "церковно-монархической организации "Истинно-Православная Церковь" в Ярославле и Тутаеве было арестовано 13 человек.

Рассказывают, что накануне ареста приехал в дом Груздевых на ул. Крупской молодой человек приятной наружности, его приняли с простодушным гостеприимством, накормили, оставили на ночлег. "Прихожу как-то к Груздевым, — вспоминает землячка о. Павла, — у них на печке лежит парень молодой, красивый, пальто при нем, чемодан. Тоня (сестра о. Павла) говорит:

— Приехал в церковь молиться.

А это был агент. Ему по простоте души все рассказали. А потом Пашу увезли, а в доме обыск делали: чердак зорили, иконы, книжки. Мама моя в понятых была. Пашу посадили, а все стали говорить, что тот парень был агент".

Сам батюшка рассказывал, что его арестовывали дважды:

"Работал я уже… постой, кем же я там работал? На скотне телятником. И вот ночь, глухая ночь. Может, час, может, два ночи. Младший, Шурка, с тятей на постели, а я за стенкой сплю. Тятя мой тогда заведовал базой. Слышу я какой-то стук и тятин голос: "Кто?"

Из-за двери: "Груздевы здесь живут?"

Тятя отвечает: "Тута".

Снова незнакомый голос из-за двери: "Павел Александрович?"

Потом слова тяти, уже ко мне: "Сынок! Тебя будят".

"Кто, тятька?" — спрашиваю.

Слышу, кто-то в ответ буркнул: "Одевайся, там тебе объяснят кто!"

В этот первый арест за Павлом Груздевым приехали не на машине — "черном вороне", а увели его из дома в ближайшее отделение милиции пешком, и повстречалась ему, арестованному, знакомая девушка по имени Галина, работавшая в то время старшей операционной медсестрой в тутаевской больнице.

"Лето было, раннее утро, — вспоминает Галина Александровна. — Я возвращалась с экстренной ночной операции. Недалеко от Леонтьевского храма, сюда поближе, где находилась милиция — двухэтажное белое здание у пруда, там мост был, вижу — идет небольшого роста мужчина, лет около тридцати, молодой, скромный, и два милиционера по бокам. Я усталая, с операции — всю ночь оперировали — остановилась, а он, Павел-то Александрович, поклонился мне до земли и говорит: "Прощай, милая Галина".