Записки отставного медицин-майора - Шуля-Табиб Владимир - Страница 12
- Предыдущая
- 12/14
- Следующая
— Цыц, ведьма! — я замахнулся на нее бутылкой, но воремя узрел, что в бутылке еще что-то есть — пока допил, она исчезла…
День начался с совещания у начмеда. После долгих нудных начальственных нотаций и угрожающих предупреждений неожиданно сам собою вылез вопрос о формировании бригад.
— У нас нет неквалифицированных людей! — гремел начмед. — Все врачи и фельдшера, все медсестры имеют дипломы и за плечами не один год стажа. А здесь, понимаете, кое-кто позволяет себе капризничать: с тем работать буду, с тем не буду! Мы не на посиделки собрались, а как на фронте: кто есть под рукой, с тем пойдешь в атаку! И я требую бросить эти фокусы — буду, не буду! Придется — и будете! Всем понятно?
— Мне непонятно!
Я не собирался выступать, не терплю этой бесполезной болтовни — все равно ведь буду делать так, как сам считаю нужным, но очень уж обозлил меня этот фанфарон с его «атакой». Небось, побывал бы хоть раз в настоящей атаке, спеси бы поубавилось.
— Ну, вам, Владимр Михайлович, всегда что-нибудь не так! И когда я говорил о капризах, я именно вас имел в виду. Елена Николаевна — прекрасная медсестра, аттестацию прошла на отлично, громадный опыт работы! И человек прекрасный, общая любимица, а вы мне устраиваете демарш — с ней, мол, работать не буду! Чем она вам не угодила?
Я оглянулся. Через ряд от меня сидела та самая Елена Николаевна, «Лисюсь» — бабушка пятидесяти четырех лет, очень добрая, славная женщина. Вся она — недоуменное страдание, вот-вот заплачет от незаслуженной обиды.
— Я с вами согласен. Елена Николаевна — прекрасный, чистой души человек, и если бы речь шла о том, чтобы избрать ее мэром или депутатом Верховного Совета, я бы поднял обе руки. И мужу ее могу только позавидовать. Но есть такая категория, как профессиональная пригодность. Медсестра где-нибудь в поликлинике и медсестра на «скорой» — это разные профессии. Для работы на «скорой» Елена Николаевна, увы, непригодна. И вы, начмед, знаете это не хуже меня.
— Я знаю только, что Елена Николаевна отличная медсестра! — резко ответил начмед. — А если вы знаете что-либо порочащее, говорите открыто, при всех!
Я пожал плечами, отвернулся. Ни к чему все эти дурацкие выяснения отношений, лишний раз травмировать бабушку Лисюсь тоже ни к чему.
На той неделе меня эта Лисюсь довела до точки, даже рапорт на нее написал — впервые в жизни. Двадцать лет в армии — никогда ничего не просил, ни на что и ни на кого не жаловался, а тут не выдержал. Хотя, может, и зря — чем она хуже Агеенко? Чем?
…- Тройка, срочно! Авария! Угол Октябрьской и Юбилейной!
На одном из центральных перекрестков мотоциклист врезался в «Волгу».
Все, что чуть ниже пояса — всмятку, размазано по асфальту. Кровищи — лужа.
Подлетаю к нему, руку на сонную артерию — пульс есть! Поворачиваюсь к Лисюсь — а ее нет! То есть она есть, но лежит. В обмороке. Ящик при падении развалился, половина ампул разбита, шприцы выляются на асфальте.
Вокруг толпа, советов и комментариев хоть отбавляй.
Схватил Лисюсь за халат, рывком приподнял, влепил наотмашь две пощечины — открывает глаза и в слезы! Трясется, руки прыгают.
— Давление, твою мать! Измеряй давление, быстро! Руку на пульс, ну!
Набираю в шприц фентанил, в другой адреналин, готовлю капельницу с раствором. Это ее работа, мне надо заниматься другим, но она сейчас даже в задницу не попадет иглой, а надо в вену.
— Давление?
— Ка-ка-а-жется, семьдесят… нижжжнее, ка-ка-кажется… нет…
Кажется! Убил бы, ей-богу! Мне нельзя «кажется», мне надо знать, чего и сколько вводить, мне надо знать, сколько потеряно крови, есть такой «шоковый индекс» — по нему определяется и кровопотеря. А она мне «кажется»!
Короче, парня до больницы я все же довез живым. Но работать с ней зарекся и второпях рапорт написал.
Зря написал, зря. Лисюсь всю жизнь проработала медсестрой в школе с детишками: прививки, укольчики, нос у пацана разбит, пальчик порезан, горлышко покраснело — все дела. Зря написал. Ведь и у нас детских вызовов хватает, можно ведь было как-то приспособить ее на те вызовы, тем более детей она любит и умеет с ними. Только ж это начмеду надо думать, а думать он не любит и не умеет. И вообще, зачем он нужен? Есть ведь главврач, незачем превращать его в завхоза и доставалу, вполне мог и обязан быть и начмедом.
После собрания подошел к ней.
— Елена Николаевна, извините меня. Вгорячах написал, поверьте. Я вас глубоко уважаю, но…
— Все правильно, Владимир Михайлович, — печально улыбнулась она. — Я не обижаюсь. Эта работа не для меня, сама понимаю. Хотелось немного заработать перед пенсией, но надо уходить: еще один-два таких вызова — и меня саму отвезете в реанимацию.
— Не надо уходить, я договорюсь с диспетчерами, чтоб вас держали для детских вызовов.
— Правда? — обрадовалась она. — А это возможно?
— Думаю, договоримся. Вам только надо будет устроить так, чтоб дежурить в одну смену с диспетчерами Светой и Валерием Егорычем. Сумеете?
— Надеюсь.
— Остальное беру на себя.
— Тройка! — гремит динамик. — На вызов!
Я дружески пожал ей руку и побежал в диспетчерскую. Хорошо, когда собственная глупость или, лучше сказать, нервы не приводят к драмам.
Ехать недалеко: в столовой на соседней улице женщина-астматик заливалась пьяными слезами.
— Чертово начальство! У меня аллергия на водку, мне пить нельзя, а приходится ставить! Не угостишь — сами знаете…
— Аня, эуфилин внутривенно, разведение один к одному, только медленно!
Впрочем, приказываю больше для порядка, Аня и сама знает, что делать.
Эуфилин снимает у женщины приступ, как говорится, «на кончике иглы», то есть до конца еще не ввели, а приступ уже кончился. Только астматики знают это великолепное чувство освобождения дыхания, счастье от того, что ты нормально дышишь.
На радостях она сует мне здоровенную палку копченой колбасы — деликатес из деликатесов.
— Спасибо, родненькие! Спасители вы мои! Там у себя хоть чайку попьете с колбаской!
Это точно, попьем, всей компанией попьем, так у нас принято. Смена у нас дружная, спаянная (у нас говорят споенная), начмед нас за это терпеть не может. Ему бы — чтоб ненавидели, грызлись, стучали друг на друга. Но это уже его проблемы. А мы пьем чай с колбаской, все четыре бригады.
Утром, часов в пять, повторный вызов. Поскольку я на месте, еду я, моя ведь больная.
Та же завстоловой, снова задыхается, но уже не плачет, разъярена до предела, готова глаза выцарапать «родненьким спасителям».
— Я же вам, бля, как людям… колбасы не… пожалела, а вы мне… вы мне что херню ввели?
— Спокойнее, спокойнее. Что случилось?
— Як што? Я ж всего двести грамм яшчэ приняла — и зноу прыступ!
— Дура ты набитая! — не выдержал я. — Ты что думала, тебе на всю жизнь одного укола хватит? Тебе не то что двести — одного грамма нельзя, дошло? Сама же говорила — аллергия! Зачем пила?
— Дык жа ж люди сидят, неловко не пить!
— А неловко, так задыхайся! А у меня эуфилина на всех дур не хватит, другим тоже надо! Дошло до тебя наконец или еще нет? Вот этот укол — последний, имей в виду! И если еще хоть грамм…
— Что вы, доктор, крый божа! Хай яны сдохнуць, каб я…
— Договорились! — обрываю я. — Но помни: я тебя предупредил!
Она астматик начинающий. Она еще не знает, что будет покупать эуфилин впрок, больше всего в жизни боясь, что он вдруг кончится. Такое уже, кстати было: месяца два весь город сидел без эуфилина. И эта усвоит быстро, что к чему, будет всем лекарям совать то колбасу, то еще что-нибудь эдакое, но запас эуфилина у нее будет. И колоться научится сама, и пить будет — начальство своих привычек менять не любит, да и традиция ублажать начальство умрет не завтра.
А вообще нет такой недели, чтоб у нас всего было вдосталь: то бинтов не хватает, то транквилизаторов, ритмилена — список длинный. Потм появляется, снова исчезает, иногда на время, чаще навсегда. Лекарства, которые мы применяем на «скорой», бесплатны, но это не значит, что они бесплатны вообще. Медицинским учреждениям нечем расплачиваться с поставщиками, а те вынуждены прекращать производство.
- Предыдущая
- 12/14
- Следующая
