Волшебная гайка - Курбатов Константин Иванович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/40
- Следующая
— Неужели так сильно чешется? — поинтересовался Женька, когда Антоша немного очухался.
Опустив заплывшие глаза, Антоша извинился перед ним. Он сказал, что несправедливо обозвал Женьку фиговым клоуном и крупнозернистым питекантропом.
На Женькином лице не было ни одного пятнышка. Римма тоже с удивлением смотрела на Женькино лицо. Оно блестело будто от пота.
— Ты что… мазался никак? — недоуменно проговорила Римма.
— Конечно, — с милой улыбкой подтвердил Женька. — «Тайгой». Лучшее средство против комаров. Ему ведь тоже никто не запрещал мазаться. Просто в каждом деле, канареечка-пташечка, мозгой шевелить надо.
Рыба молча сопел и хлопал глазами. Брови у Риммы слились в одну черту и сползли на переносицу.
— А Дантес? — тихо спросила она. — Дантес что, тоже, по-твоему, мозгой шевелил, да? Он перед дуэлью с Пушкиным под рубашку кольчугу надел. Это ты знаешь?
— Нет, — вздохнул Женька, — этого я не знаю. Это давно было. Мало чего теперь придумать могут.
Римма зло дернула Антошу за руку и увела к лагерю. Она вела его как все равно маленького. Вместе с Рыбой она ставила ему на лицо примочки. Ребята сбежались поглазеть на его мрачную физиономию. Всех очень интересовало, как это он умудрился так распухнуть. И молчаливый Рыба терпеливо объяснял, что Антоша попросту заснул в самом комарином месте.
Олег Григорьевич отснял Антошу крупным планом и посоветовал ему в следующий раз лечь спать на муравьиную кучу.
— Тогда я буду иметь возможность, — сказал он, — получить уникальные кадры чисто обглоданного скелета.
Когда горн пропел отбой, Антон забрался в палатку и устроился на своем жестком ложе. После примочек и мазей лицо горело уже не так сильно. В темноте было слышно, как рядом ворочается Женька.
В палатке галдели ребята. Кто-то зажег фонарик. Светлое пятно металось по потолку. Покачивался посредине палатки столб. Брезент над головами двигался и дышал.
— Тоже мне — Пушкин, — шепнул над Антошиным ухом Женька. — Надулся, будто тебе виноват кто.
Антошка промолчал. Он твердо решил не разговаривать с Женькой.
— Сильно болит? — спросил Женька.
Антоша не ответил. Женька еще что-то шептал и доказывал, а потом прошипел:
— Ладненько, посмотрим как ты завтра запрыгаешь, когда все узнают, почему ты меня ракетками стукнул. Из-за любви к Кибиткиной стукнул. Вот почему.
— Дурак! — подскочил Антоша. — Из-за какой любви? Но Женька высказал свой ультиматум и повернулся к Антоше спиной. Хорошо хоть, в палатке стоял галдеж — и никто ничего не услышал. Антошу даже в жар бросило оттого, что кто-нибудь мог такое услышать.
На другой день ребята с утра пололи брюкву, и Антоша ни на шаг не отходил от Женьки. Он хлопал Женьку по спине, чтобы доказать ему свое хорошее отношение, и громче других хохотал над его дурацкими шуточками.
— У, Женька! — захлебывался он. — Во даешь, бродяга!
Женька прыгал через грядки, кривлялся, всех задевал и фантазировал про кибернетическую прополочную машину.
— Закладываешь, значит, в нее программу, — шумел он, — брюкву не трогать, все остальное выдергивать! И поехали. А так откуда я знаю, которая брюква, которая не брюква? На ней не написано. Может, я все наоборот повыдергиваю.
Грядки уходили в бесконечность. Было жарко и душно.
Женька присел рядом с Антошей и двумя пальцами брезгливо дергал травинки.
На грядку упала тень. Антоша поднял голову. Римма Ясевич с ухмылочкой посмотрела ему в глаза и проговорила:
— Тряпка ты все-таки, Тонечка. А Женьке она сказала:
— Знаешь, Струменский, надоело. Честное слово. Или кончай ерундить, или мотай отсюда.
Перепачканные в земле руки Римма держала у бедер. Ладони у нее были подняты, как у балерины на сцене.
— Что ты, канареечка, — с напускным испугом забеспокоился Женька. — Я тружусь, пташечка. Запарился аж.
Он прицелился в грядку, секунду подумал и двумя чистыми пальцами ловко выдернул рассаду.
— Во!
Римма ударила его по руке.
— Дурочку строишь?!
— Люди! — заголосил Женька. — За что бьют трудящего человека? Люди!
К ним подошел Олег Григорьевич. Постукивая ладонью о ладонь, чтобы счистить с них землю, сказал:
— Минуточку, Ясевич. Если мне, однако, не изменяет память, совет лагеря постановил работать только на добровольных началах.
— Зачем же он тогда ехал с нами? — вспыхнула Римма. — Он о работе еще в городе знал.
— Я ехал только на добровольных, — вставил Женька. — Олег Григорьевич совершенно прав. А здесь что?
— Так Олег же Григорьевич! — беспомощно закричала Римма. — Он ведь издевается над нами. Разве вы не видите?
— Неужто издевается? — удивился физик. — Однако. А какие у тебя претензии ко мне? Я ведь тут как бы вроде завхоза. Чтобы продуктами вас обеспечивать. Остальное вы уж сами. Так, кажется, в школе решили?
Женька опять выкрутился. С него все скатывалось, как с гуся вода. Когда физик отошел, Женька стал кривляться еще больше. Он кривлялся и тайком бросал взгляды в сторону Люси Кибиткиной.
А Антоша уже больше не мог хохотать над его шутками. Антоше стало так стыдно, что он не мог поднять глаз. Он прополол в тот день грядок в два раза больше обычного. Он прямо спину не мог разогнуть к обеду.
На вечернем «Огоньке», после песен и подведения итогов дня, Римма зачитала приказ совета лагеря.
— За увиливание от работы, — прочитала Римма, — совет лагеря постановил: предоставить Струменскому три дня отдыха.
Костер стрелял искрами. Вокруг замерла ночь. Ребята от удивления замерли тоже.
— Во дают, — буркнул кто-то. — Ты тут вкалывай, а он пузом вверх валяться будет.
Женька крикнул:
— Чтой-то вы не додумали там, начальнички! Вроде как масло масляное получается.
— Ничего, — сказала Римма. — Не беспокойся. Наказание безделием — самое сильное наказание. Человек даже сам не знает, что он не может сидеть без дела. Мы никого не заставляем ходить на прополку.
Олег Григорьевич тоже сидел у костра. В физика летели искры. Они впивались в его лыжную куртку и гасли. Олег Григорьевич молчал. Вместе с дымом искры улетали в небо. И на небе зажигалось все большее и больше звезд.
Римма ошиблась. Может, другие люди действительно не могут сидеть, без дела, а Женька мог. Сколько угодно. На другой день Женька слонялся по пустому лагерю и веселился.
— Давай, давай! — кричал он дежурной команде, которая тащила из леса сушняк для кухни. — Жми, работай, ребятки! Я бы помог, да мне нельзя. Я наказанный.
А вечером он отозвал Антошу за палатку, пощупал на своей голове макушку и сказал:
— Солидная шишечка.
— Какая шишечка? — не понял Антоша.
— От ракеток, — пояснил Женька. — До сих пор не проходит.
— Так я же тебя сеткой! — возмутился Антоша.
— Сеткой. А ты попробуй. Вот тут.
Антоша догадался, к чему клонит Женька. Он хотел, чтобы Антоша тоже не ходил на работу. Чтобы они сидели вместе с ним. За компанию.
— Нет уж, — твердо сказал Антоша. — Хватит с меня.
— Жаль, — вздохнул Женька и снова пощупал макушку. — Надо ведь так шибануть. Из-за любви к какой-то Кибиткиной и наварить хорошему человеку такую шишку.
— И не люблю я ее вовсе, — со слезами в голосе проговорил Антоша. — Откуда ты взял-то, дурак.
— Ну вот, — обиделся Женька. — И еще дураком обзывается. Завтра же ставлю вопрос на «Огоньке». Пускай ребята сами разберутся, кто кого любит.
Но разбираться на «Огоньке» не пришлось. На другой день Антоша на работу не пошел. Перед построением он удрал в лес. Ему хотелось удрать вообще. Насовсем удрать из лагеря. Сесть на попутную машину и рвануть к маме в город. Но он никуда не рванул. Лишь только строй проплыл в ноле, он приплелся обратно в лагерь.
Первым, кого Антоша увидел, был Рыба.
— И ты? — удивился Антоша.
Рыба покраснел, опустил голову и стал отвертывать на шортах пуговицу. Женька появился, как из-под земли. Запустив камень в сосну, он сказал:
— Рыба понимает, что такое настоящая дружба. Айда в бадминтон играть.
- Предыдущая
- 6/40
- Следующая
