Волшебная гайка - Курбатов Константин Иванович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/40
- Следующая
Со всех соседних дворов мальчишки и девчонки понабежали. И взрослые останавливались, головами качали. Только из-за компрессора не слышно было, что они говорили. Восхищались, наверное.
Вечером вернулась с работы мама. Она ахнула и взмахнула сумочкой.
— Чего ты? — прикрылся я локтем. — Я же его не потерял. Дома случайно оставил.
— А это что такое? — ткнула мама сумочкой в Бахуса.
Золотой Бахус стоял рядом со мной на скамейке и заливался от хохота. Ему было очень весело, дураку.
— Это? — буркнул я. — Бахус это.
— И что же ты с ним сделал?
— Почистил, — сказал я. — Не видишь разве?
Из-за Бахуса скандал разразился похлеще, чем из-за пяти ключей. Мама водрузила золотого бога обратно на книжный шкаф и долго смотрела на него. Потом она шмыгнула носом и отпустила мне подзатыльник. И не для порядка. Настоящий.
— Такую вещь загробить! — расшумелась мама. — Вот погоди, отец приедет, он тебе пропишет.
Но отец приехал и, конечно, ничего мне не прописал. Он запрятал Бахуса на антресоли и сказал:
— Ничего, полежит годик-два, снова потемнеет. А пескоструйкой металлические детали чистить — это мысль. Ржавчину очищать. А? Сколько у нас в депо на это труда уходит. Вручную ведь ржавчину отскребают.
— Отец называется! — накинулась на него мама. — Воспитатель! Вместо того чтобы сказать ему что-нибудь… Ты знаешь, сколько он ключей посеял? Что же, мне теперь к нему ключ на цепь приковывать?
— Больше я не потеряю, — буркнул я. — Я придумал.
Я действительно придумал. Очень даже просто. Мама, чтобы ключ не соскакивал, сделала веревку совсем короткой. Как ошейник. Это, конечно, хорошо, что он не соскакивал. Но, чтобы открыть дверь, я лез в скважину носом. Иначе ключ не дотягивался. Вот я и придумал. Приспособил вместо веревки резинку. И коротко, и не соскакивает, и скважину обнюхивать не нужно.
— Что ты еще придумал, изобретатель? — закричала мама.
— Вот, — оттянул я резинку. — Пожалуйста.
Папа покрутил у себя надо лбом растопыренными пальцами и сказал, что во мне что-то есть. А мама махнула на нас рукой и ушла на кухню.
— Очень нервная у нее работа, — вздохнул папа. — Каждому улыбнись, каждому объясни. Да еще цветной пленки никогда летом не бывает. Я бы и дня не выдержал.
— А у тебя работа не нервная? — спросил я.
— У меня что, — ответил он. — Вот пескоструйка против коррозии — это да! Наверное, все же самая нервная работа у изобретателей. А?
Он потрепал меня по голове.
— Ничего, ничего. Все правильно.
Вечером к нам пришел папин товарищ, дядя Петя. Он тоже очень спокойный и тоже водит на юг пассажирские поезда. У дяди Пети светлые волосы и черная куртка. Сзади куртка кожаная. Вернее, это такой материал, под кожу. А спереди вязаная, как все равно свитер.
Папа, конечно, сразу дяде Пете про пескоструйку рассказал и про ржавчину.
— Скажи ты! — уставился на меня дядя Петя. — И как же ты докумекал до такого?
Папа поднял палец и говорит:
— Ему сам бог помог.
Ну дядя Петя и хохотал, когда узнал про Бахуса. И потребовал, чтобы ему немедленно показали, как теперь выглядит верховный владыка вина и веселья. Папа ему не хотел показывать. Но дядя Петя снял свою куртку из разных половинок и сам полез на антресоли. Спустил Бахуса и снова хохотал.
— Ты потому такой веселый, — сказала ему мама, — что еще не женился. Вот женишься, у тебя быстро веселья поубавится. Особенно когда такие оболтусы пойдут, как наш.
— Брось ты! — воскликнул дядя Петя. — У него же изобретательская жилка.
Он завернул Бахуса в газету и утащил домой. Сказал, что нехорошо держать на антресолях такое произведение искусства.
— У меня он живенько потемнеет, — пообещал дядя Петя.
Про то, что во мне есть изобретательская жилка, я, естественно, поделился с Витькой. Но Витька только фыркнул. И мгновенно доложил о моей жилке Нинке Чеботаревой.
Нинка Чеботарева обошла вокруг меня два раза, как вокруг столба, и сказала:
— Любопытно. А ну-ка, изобретатель, поднапряги свою жилку, изобрети-ка нам что-нибудь.
Но я ничего не смог им изобрести. Ни в тот день, ни на следующий. Ходил и мучался: чего бы такое изобрести? И ничего не мог придумать.
Папа вернулся с работы хмурый. Молча залез в ванну и целый час мылся. А потом лежал на диване и курил. Даже газеты не стал читать.
Когда вечером пришла мама, он рассказал, что у машиниста Давыдова чуть не случилось несчастье. Под колеса его локомотива едва не угодил человек. Давыдов так тормознул, что в вагонах люди попадали с полок. А один пассажир даже разбил голову.
Мы сидели с мамой в кресле. Вдвоем. Она обняла меня за плечи и прижала к себе.
— На этот раз обошлось, — возмущался папа. — А завтра не обойдется. Никто из нас не застрахован от худшего. Скорости до ста шестидесяти километров возросли, железобетонные шпалы на щебеночном балласте кладут, автоблокировку вводят, радиосвязь. А борьба с предотвращением несчастных случаев, как при царе Горохе. Хорошо, у Давыдова скорость небольшая была. Но если я на полном ходу дам экстренное торможение, то поезд все равно еще полтора километра пробежит. Полтора километра! А люди ходят по полотну где хотят и как хотят. Неужели нельзя какие-то решительные меры принять? Что-то придумать.
Мама сидела перепуганная и молчала. Только смотрела на папу большими остановившимися глазами.
Ночью я долго не мог заснуть. А утром побежал к Витьке. Витька выстругивал из доски автомат. Вся кухня белела у него стружками и опилками.
«Ты-ды-ды!» — встретил меня Витька автоматной очередью.
Автомат он упер в плечо. А на голове у него сияла каска. Я даже не сразу догадался, что это не каска, а котелок, в котором Витькин отец варит на рыбалке уху.
— Погоди, погоди, — пробормотал я. — Это тот самый котелок?
— Какой — тот самый?
— Который тогда чистили.
— Ну!
— Помнишь, как он отлетел?
— Куда отлетел? — удивился Витька.
— Воздушной струей его шибануло. Помнишь? Погоди, погоди. Нажимаешь, значит, кран экстренного торможения, и одновременно впереди локомотива ударяют сильные струи воздуха. Очень сильные. Веером. И все сдувают с рельс. Понимаешь? Корову можно сдуть. Понимаешь?
— Не, — сказал Витька. — Какую корову?
Я ему рассказал про машиниста Давыдова и про полтора километра, которые пробегает поезд после экстренного торможения.
— Не, человека все равно с рельсов не сдуть, — покачал головой Витька. — Это тебе не котелок.
— Не сдуть? — разошелся я. — Бомба на войне взрывалась — людей вон как воздушной волной швыряло!
— Так то бомбой, — неуверенно проговорил Витька. — А вообще-то, знаешь, может, и сдует. Даже корабли сейчас на воздушных подушках делают.
Мы помчались ко мне домой. Папа стирал в ванной свою нейлоновую рубашку. Он рассеянно выслушал меня и сказал:
— Очень оригинально. Только вы бы лучше своими делами занимались. Ворота там футбольные усовершенствовали или еще что.
— Но ведь в принципе можно такую штуку устроить? — спросил я.
— Можно, можно, — согласился он. — Я вот специально купил себе кусок «Детского» мыла, рубашку стирать. Просил не трогать, и уже нету. Неужели тебе не все равно, каким мылом мыться?
Он меня совсем убил своим «Детским» мылом.
— Брось ты расстраиваться, — стал успокаивать меня Витька, когда мы спустились во двор. — Настоящие открытия всегда сначала кажутся странными. Но мы свое отстоим.
— Ясно, отстоим, — приклеилась к нам Нинка Чеботарева. — Что, если к твоему дяде Пете сходить? Ведь это же он сказал, что у тебя жилка.
Мы слетали к дяде Пете. В его тесной комнатушке воняло, как в лудильной мастерской. У меня аж в носу защипало. Дядя Петя макал в пузырек с кислотой кисточку и смазывал Бахуса. Смазанное место вскипало пузырьками и сразу темнело.
— Зачем же воздушную подушку? — сказал дядя Петя, морщась от противного запаха. — Лучше обычные подушки спереди локомотива привязать. Или перину. И мягко, и просто.
- Предыдущая
- 4/40
- Следующая
