Сверху и снизу - Риз Лаура - Страница 39

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая

— Не могу на это смотреть! — Я встаю, чтобы выключить видеомагнитофон. — Такое видео аморально, отвратительно.

— Но оно тебя возбуждает.

— Нет! — Я подхожу к его столу и сажусь, скрестив ноги. Внезапно меня начинает смущать моя нагота.

— Как только ты увидела девочку, ты поняла, что она настоящая. Тем не менее некоторое время ты смотрела на нее как загипнотизированная.

— Но… Я не знаю. Просто никогда не видела таких фильмов.

— Что ж, ладно.

Его ответ меня смущает.

— Вы и Фрэнни заставляли это смотреть? Он кивает.

— Вы позволяли ей выключать магнитофон?

— Нет, но она могла это сделать. Я не чинил ей никаких препятствий.

Меня бесит его спокойствие.

— Этого и не требовалось — вы ее просто шантажировали «Делай, что говорю, или я тебя брошу». «Смотри это, или я тебя брошу».

— Она могла выключить магнитофон точно так же, как сделала ты. У нее был выбор.

— Нет, не было. Она любила вас и сделала бы все, что вы попросите, а вы пользовались этим. — Я подхожу к софе и сажусь, внезапно почувствовав себя очень усталой.

— Может быть, и так, — небрежно говорит он, — но как насчет тебя, Нора? Ты ведь сильнее Фрэнни. Если ты действительно не захочешь что-то делать, то не будешь. У тебя-то есть выбор — Довольно улыбнувшись, он добавляет: — Все, что ты делаешь со мной, ты делаешь только потому, что сама этого хочешь.

— Неправда! Я хочу узнать больше о Фрэнни! Встав, М. ставит кассету на перемотку.

— Не обманывай себя, детка. Ты здесь находишься исключительно по своей воле, потому что тебе нравится секс, тебе нравится боль, тебе нравлюсь я.

Он вынимает видео из магнитофона и кладет его в карман, а потом, подойдя ко мне, садится рядом и кладет руку мне на колено.

— Так что не надо выставлять Фрэнни как оправдание — ты все делаешь только ради себя.

М. не прав и знает об этом. Моя свобода выбора иллюзорна. Я хочу его и тот странный секс, который он предлагает, даже очень хочу, но выбора у меня никогда не было. Если я уйду от него, то не смогу ничего узнать о смерти Фрэнни, а это исключено — я обязана выяснить правду.

Неожиданно М. опрокидывает меня на софу и почти нежно занимается со мной любовью, к чему я совершенно не готова. Нежная любовь — это не наш стиль.

Приехав домой и загнав «хонду» на подъездную дорожку, я сижу в машине и думаю. Видео с маленькой девочкой не выходит у меня из головы. Она ведь не старше десяти. Я знаю, конечно, что такие вещи случаются, но до сих пор никогда сама с ними не сталкивалась. Когда я слышу о детской порнографии или детской проституции, мне сразу приходят на ум далекие страны — Таиланд, Вьетнам, Камбоджа, — но только не Соединенные Штаты. Конечно, это наивно — наша страна тоже имеет свои пороки, и пока существует рынок детского порно, кто-то будет его снабжать.

Я вспоминаю Фрэнни, когда ей было девять или десять лет, но не могу представить ее в подобном видео — это совершенно неправдоподобно. Ну а сама я в девятилетнем возрасте все еще играла в куклы, была скаутом, беспокоилась о том, какое платье надеть в школу, — нормальное детство с нормальными воспоминаниями. Такое же должно было быть у девочки на видео.

Налетает легкий ветерок, и под его дуновением растущие возле моего дома кипарисы слабо покачиваются. Среди их ветвей снуют свившие здесь гнезда птицы. В доме пусто, и сегодня мне не хочется оставаться одной. Я взвешиваю варианты и обнаруживаю, что их не слишком много. Ян работает, а М. я не хочу видеть. С друзьями и коллегами я порвала все отношения, семьи у меня нет.

Я прижимаю руки ко лбу, пытаясь вспомнить то время, когда Фрэнни была совсем маленькой. В течение многих лет я изводила родителей просьбами родить мне брата или сестру — желательно сестру, с которой можно было бы играть, когда мы выезжали в походы или на пикники; с ней я могла бы секретничать, жаловаться, когда считала, что папа и мама ведут себя несправедливо. Они таки наконец родили Фрэнни, ни было уже поздно — десятилетняя разница в возрасте исключала возможность совместных игр. Получилось, однако, еще лучше. Когда родители привезли Фрэнни из больницы домой, мама сказала, чтобы я села на кушетку, и дала мне в руки ребенка. Фрэнни была такой крошечной, такой беспомощной, что я сразу почувствовала огромную любовь к этому маленькому существу, которое всего несколько минут назад появилось в моей жизни. После этого я стала для Фрэнни второй матерью и после школы сразу спешила домой, чтобы играть с ней, кормить ее, одевать. Я забросила всех своих кукол; в моем распоряжении был настоящий ребенок, и я знала, что когда-нибудь у меня будет много собственных.

Закрываю глаза и вижу, как мама, сидя возле кухонного стола, кормит Билли, в то время как я купаю Фрэнни в фарфоровой раковине. Мне хочется вернуть это время, хочется снова посадить Фрэнни в теплую воду, покрытую пеной для ванны, и смотреть, как она смеется и короткими толстыми пальчиками пытается раздавить пузыри; хочется погрузить под слой пены желтую утку, словно это подводная лодка, и, когда Фрэнни не смотрит, вдруг отпустить ее: утка выныривает на поверхность, вся покрытая пузырьками, и Фрэнни кричит от восхищения, в то время как мама, улыбаясь, смотрит на нас, держа Билли возле груди. Потом домой приходит папа; он врывается на кухню с портфелем под мышкой и хватает со стола газету, на ходу поправляя очки. Все это он проделывает так быстро, что для нас время как бы останавливается. Фрэнни радостно кричит и протягивает к нему ручки, на ее лице появляется такая широкая улыбка, словно она не видела его много недель. Папа смеется своим прерывистым смехом, ставит портфель, одаряет маму поцелуем и гладит по голове Билли. Потом со словами «Ну как там мои остальные девочки?» он подходит ко мне, обнимает и щекочет Фрэнни под подбородком.

Я хочу вернуть это время, хочу вынуть Фрэнни из воды, очень стараясь ее не уронить, а потом тельце, розовое, теплое и скользкое, положить на застланный полотенцем стол, завернуть в любимое, с Микки-Маусом, полотенце и вытереть досуха; я хочу снова обработать ее детской присыпкой и поцеловать животик, нежную, бархатистую, приятно пахнущую тальком кожу, в то время как Фрэнни тянется к моим волосам, сжимает кулачки и нетерпеливо зевает; я хочу втирать тальк в ее крошечные ножки, а потом дуть на ее ступни и по очереди целовать ее детские пальчики, смотреть, как она зевает и глазки у нее закрываются; мне хочется положить Фрэнни в ее теплый спальный мешок, сделанный из овечьей шерсти, и держать у своей груди, уже почти уснувшую, вдыхать ее сладкий запах, а потом прижаться щекой к ее волосам и поцеловать ее в головку, один только раз, когда она уже крепко уснет у меня на руках.

А вот Фрэнни в пятилетнем возрасте — совсем такая, как на фотографии: она робко улыбается, каштановые волосы закручены в косички, подбородок подперт рукой. Фотограф безуспешно пытался заставить ее опустить руку пониже. Мне тогда пятнадцать, и роль второй матери уже потеряла для меня свою привлекательность. Фрэнни исполнилось пять лет, Билли четыре, и их существование утратило для меня элемент новизны. Я, конечно, их любила, но они постоянно меня раздражали — ходили за мной по дому, вечно жаловались друг на друга, тайно пробирались в мою комнату и вырывали фотографии животных из моих любимых журналов, а потом раскрашивали друг другу физиономии моей губной помадой. В те дни мне были больше интересны мальчики, и меня раздражало, что субботним вечером приходится выполнять роль сиделки, чтобы папа и мама могли пойти в кино, за что я, естественно, винила Фрэнни и Билли.

В семнадцать лет я уже переживала кризис подросткового возраста и обращала мало внимания на своих брата и сестру, в восемнадцать же и вовсе уехала учиться в колледж. Время от времени я приезжала, но была слишком поглощена занятиями, экзаменами, подработкой в местной газете: я строила свое будущее, а моя семья — родители, Билли, Фрэнни — относились к прошлому, были частью старой жизни, пусть очень важной, но из-за этого они неизбежно отходили на второй план. В промежутке от восемнадцати до двадцати четырех — до момента, когда Фрэнни переехала ко мне жить, — я ее почти не помню, разве что какие-то отрывочные эпизоды во время моих приездов домой на дни рождения или на Рождество, да еще на похоронах Билли, где она, словно в трансе, жалась где-то в стороне и ни с кем не разговаривала. В общем, все это сохранилось в сознании очень смутно. Именно тогда Фрэнни больше всего нуждалась во мне, а я этого не замечала.

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая