Книга теней - Риз Джеймс - Страница 80

• Предыдущая
• 80/197
• Следующая

Проснувшись, я медленно открыла глаза и очутилась в кромешной тьме.

Когда я достаточно успокоилась, чтобы заставить себя поднять руку и протянуть ее вперед, та на что-то наткнулась. Я провела пальцами и нащупала деревянную поверхность, покрытую резьбой. Со всех сторон меня окружали стенки. Замурована! Мне стало трудно дышать. С замиранием сердца я пришла к выводу, что меня предали земле. Похоронили заживо!

…Mais поп, се n'est pas possible [48] : как может гроб оказаться таким большим, да еще со стенками, столь тщательно украшенными? Усилием воли я принудила себя дышать ровнее. Спокойно, спокойно…

Я снова подняла руку, затем другую. Сперва вверх, затем развела их в стороны, потом вытянула вперед — так, чтобы ладони легли на резные стенки. Не видно ни зги.

Я снова пошарила вокруг. Ручка! И еще одна. Я нажала на них, створки открылись наружу, и… Свет! Ослепительный свет!

Я прищурилась от его неожиданно яркого потока. Подождала, когда вернется зрение. «Дыши, — напомнила себе, — дыши…»

Ну конечно же: украшенные резьбой по черному дереву стенки напоминающей большой ящик кровати, на которую меня положили (кто именно, хотелось бы знать?), образовывали так называемый lit clos , традиционное спальное ложе бретонцев, — по существу, малюсенькую комнатку, которую те размещают в углу спальни, подальше от посторонних глаз, и которая позволяет спящему совершенно укрыться от чьих-либо взглядов. Я в такой никогда не спала, хотя мне доводилось видеть подобные. Я опять провела пальцами по искусной резьбе, по закругленным углам, по гладким поверхностям. Что-то в них напомнило мне экран перед камином в комнате матери Марии-дез-Анжес, подаренный ей, по ее словам, одним левантийским принцем. Это неожиданное воспоминание, внезапно промелькнувшее в моей голове, словно открыло шлюзы для потока вопросов, хлынувшего подобно тому, как хлынул свет через разом открывшиеся створки бретонского lit clos.

Где я? Как попала сюда? Как много вопросов. Конечно, я знала ответы на некоторые из них, но какая-то часть меня восставала против того, что мне было известно. Ведь мне довелось стать свидетельницей событий столь странных и необъяснимых.

Я пыталась заставить себя смириться с тем, что знаю, гнала от себя чувство страха и чувство неловкости.

А знала я следующее: место, где я нахожусь, зовется Враний Дол, — вернее, его так прозвали осторожные, сдержанно раскланивающиеся, а проще говоря, напуганные соседи, живущие в окрестных низинах; они дали ему это имя под впечатлением вечно кружащихся над его зубцами, башнями и печными трубами больших стай воронов. Себастьяна, его хозяйка, давным-давно стала тоже так называть этот огромный замок, предпочтя нынешнее его имя первоначальному названию Равендаль, которое тот носил прежде, чем она вступила во владение им. Добавлю еще раз: все, что я знала, — это то, что привезена в поместье его владелицей, Себастьяной д'Азур.

Но пока я ждала, когда глаза мои наконец привыкнут к яркому свету, меня посетили две мысли, осознать которые показалось мне сразу и очень просто, и очень трудно: что я, во-первых, не умерла, а во-вторых, что во мне живет чувство, будто я в чем-то стала другой. Жива! Да, я жива ! Должно быть, я произнесла эти слова вслух. Конечно, я хотела этим сказать, что я чуть было не умерла. Потому что я тогда знала: мои гонители в С*** твердо решили меня убить; да и теперь у меня нет повода в этом усомниться; они бы убили меня или сжили со света каким-нибудь иным, более изощренным способом. И, вспомнив то, что видела я в мою последнюю ночь в С***, — что ж… мне оставалось лишь задаваться вопросом, какой будет моя новая жизнь.

Итак, я проснулась, ощутила себя живой и теперь сидела на краю кровати с пологом, со всех сторон окруженной резными панелями, и, раскрыв створки их, с интересом разглядывала самую удивительную из спален. Вид ее открывался мне постепенно, по мере того как глаза привыкали к свету.

Я встала и шагнула вперед, за деревянные ставни, словно вошла в нее через окно. Повернулась кругом, осматривая комнату. Увлекшись ее созерцанием, я споткнулась и рухнула в обитое потертым зеленым бархатом кресло, рядом с которым стоял изящный столик на трех ножках, инкрустированный мрамором и отделанный слоновой костью, черепаховыми пластинами и бронзой. На столешнице лежала записка: «Приходи ко мне. S.», а также блюдо с мандаринами, китайским имбирем и засахаренными фруктами. Рядом стоял чайничек из белоснежного фарфора, полный душистого чая; зеленого, как я узнала впоследствии. Я устроилась поудобней, поела, выпила чаю. На какое-то время я забыла о записке, увлекшись разглядыванием комнаты.

В углу ее примостилась lit clos. Проникающие через высокие окна лучи солнца освещали гладкие, лишенные снаружи резьбы стенки кровати, высвечивая свидетельствующие о ее почтенном возрасте щербинки на дубовой, инкрустированной слоновой костью поверхности, отделанной шпоном из какого-то редкого дерева. Тут я задумалась о том, сколько времени проспала. Может, несколько часов, а возможно, и несколько дней.

Сидя в уютном кресле, я вдруг осознала, испытав при этом легкое чувство неловкости, что, во-первых, на мне надета белая ночная сорочка (стало быть, меня кто-то раздел ), а во-вторых, мне больно — там, где у меня никогда не болело… Я, соответственно, вспомнила о Мадлен и об отце Луи. Где они? Увижусь ли я с ними снова? И кто… Alors , вопросам не было конца.

Я решила начать с чего-нибудь попроще, например с более тщательного осмотра спальни, — всему свой черед.

Две стены в ней были украшены фресками (или настенными росписями?), замечательными множеством подробностей и мельчайших деталей. Мне, конечно, трудно судить, ибо я никогда не путешествовала, однако не изображены ли на них виды знаменитейших городов? Ну конечно же, это должна быть Венеция со всеми ее древними красотами — а вот и надпись, подтверждающая мою догадку: «Дож обручается с морем и спасает город». А вот это, разумеется, Неаполь (я узнала курящийся Везувий), Рим (Колизей), Россия (золотые луковки на храмах, глубокие сугробы). На фоне городских пейзажей изображено множество людей, явно портреты, причем среди них много незаконченных, в разной степени завершенности. Я с любопытством отметила, что все или почти все парижские сюжеты являются лишь набросками; люди, лошади, уличные сценки — только общие контуры, выполненные карандашом или пастелью, — этюды, брошенные на середине работы, не доведенные до конца.

• Предыдущая
• 80/197
• Следующая