Цезарь (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 17

• Предыдущая
• 17/108
• Следующая

Конечно, иногда, когда провинция нищала, когда она доставалась претору после «царствования» таких людей, как Долабелла или Веррес, или же когда не было уверенности в моральных качествах дебитора, кредиторы в центре старались не допустить подобного назначения.

Перед тем как отправиться в Испанию, Цезарь увидел такую огромную толпу у ворот своего дома, что был вынужден позвать Красса. Красс, уже знавший, что Катилина умер, уверенный, что Цицерон долго не продержится, Красс, который не мог простить Помпею истории с гладиаторами, прекрасно понимал, что будущее за Цезарем или Помпеем. Он также понимал, что, окажи он вовремя услугу, Цезарь вскоре отблагодарит его. И он одалживает Цезарю пять миллионов, теперь Цезарь может ехать в Испанию.

Еще добавим — и это является на две трети причиной столь неожиданной щедрости со стороны обычно скупого человека — добавим, что Цезарь был любовником жены Красса, Тертулии. С нашей точки зрения, это вроде бы должно принижать Цезаря в глазах современников, но Цезарь смотрел на это иначе.

По дороге в Испанию, проезжая маленькую деревушку в Заальпийской Галлии, он произнес ставшие знаменитыми слова:

— Лучше быть первым здесь, чем вторым в Риме.

Действительно, в Риме рядом с реальной силой, завоеванной мечом и красноречием, рядом с Помпеем и Цезарем стояли, как их называли римляне, семеро тиранов — республиканцы-ростовщики, дававшие в долг под огромный процент на короткое время, а именно: оба Лукулла, Метелл, Гортензии, Филипп, Катул и, наконец, Красс.

Последний только и ждал, когда удастся выйти из списка семерки и стать одним из членов славной троицы.

А точнее, он мечтал о триумвирате: Помпей — победа, Цезарь — удача и он сам — деньги.

Убедимся вскоре, что Красс оказался неплохим пророком.

Через год Цезарь вернулся из Испании. Что он там делал? Этого никто не знал. Никто не пытался его осудить, но, вернувшись, он раздал все долги, и отныне уже никому не довелось давать ему в долг.

Светоний писал:

«Было доподлинно известно, что в Испании он получал от проконсулов и союзников деньги, которые настойчиво выпрашивал в качестве вспомоществования, чтобы отдать долги».

Впрочем, эти займы весьма условно можно было назвать долгом — деньги брались, но обычно никогда не отдавались.

Светоний добавляет еще: «Он ограбил немало городов в Лузитании, хотя жители почти не оказывали ему сопротивления и открывали ворота тут же, как только он подходил к ним».

Вернувшись в Рим, Цезарь нашел там Помпея.

Итак, два достойных друг друга противника столкнулись теперь лицом к лицу.

Посмотрим, что же произошло с Помпеем за то время, на которое мы его покинули, после его победы над гладиаторами.

Победителю Митридата исполнилось тридцать девять лет, хотя все его друзья, а вернее сказать, подхалимы не дают ему больше тридцати четырех — возраст Александра Великого, когда тот достиг вершин своей славы. С этого дня начинается падение Помпея, слава же Цезаря будет только расти.

Раз Помпею тридцать девять — а Плутарх это уточняет, — тогда Цезарю тридцать три.

«К Помпею, — пишет Плутарх, — римский народ испытывал, по-видимому, те же чувства, какие эсхилов Прометей испытывал к Гераклу, своему спасителю, которого он приветствовал следующими словами: «Любимый нами сын враждебного отца».

За что же римский народ ненавидел Страбона, отца Помпея? Плутарх отвечает всего лишь одной фразой: «Потому что не мог простить ненасытной его скупости».

Итак, отец Помпея не устраивал римлянам игр, не накрывал публичных столов, не раздавал билетов на представления, что было непростительным проступком в глазах всех правителей мира, которые, возлежа под портиками, моясь в бане или попивая вино, постоянно говорили о политике. И действительно, ненависть была столь сильной, что они извлекли тело Страбона из костра, вспыхнувшего от молнии, и надругались над ним, как только могли.

Но, повторяем, сына они обожали.

Вот что говорит далее Плутарх на своем великолепном греческом:

«Никто из римлян, кроме Помпея, не пользовался такой любовью народа, которая возникла столь рано, столь стремительно возрастала и оказалась столь надежною в несчастиях».

Возможно, более всего подкупала римлян, этот чувствительный народ, красота Помпея, его внешность. У Помпея были идеально гармоничные черты лица, мелодичный голос, изысканные манеры, сочетавшиеся с открытостью и доброжелательностью. В повседневной жизни он вел себя сдержанно и взвешенно, был атлетически сложен, легко управлял своим телом, умел убеждать в речах, с легкостью одаривал, причем делал это так грациозно, что ничуть не оскорблял достоинства принимавшего от него любой дар. Волосы, которые он носил слегка зачесанными назад, и чарующий взгляд делали его похожим на Александра, точнее — на статую завоевателя Индии, сходство, льстившее молодому человеку и делавшее его узнаваемым в народе, так что однажды консул Филипп, произнося речь в его защиту, заметил с улыбкой: «Не удивляйтесь моему пристрастию к клиенту, это объясняется тем, что я, будучи Филиппом, люблю Александра».

Говорили о его сдержанности, умеренности во всем. Вот один пример. После очень тяжелой болезни врачи порекомендовали ему диету, позволили есть только дроздов. К несчастью, дрозд был перелетной птицей, а так как сезон перелета в ту пору еще не наступил, напрасно его слуги рыскали по всем базарам Рима.

— Да, ситуация безвыходная, — заметил один из друзей Помпея. — Дроздов можно отыскать только у Лукулла, у него любая птица — круглый год.

— Клянусь, никогда! — воскликнул Помпей. — Я не хочу просить у этого человека ничего!

— И все же, — настаивал друг, — ведь врач рекомендовал тебе только дроздов, ничего более.

— Да уж, как же! — ответил Помпей. — Ты хочешь, чтобы я поверил, что в книге судеб написано, будто Помпей непременно погиб бы, не будь Лукулл таким обжорой и не выращивай он у себя в клетках дроздов?

И Помпей прогнал своего врача.

Упоминали мы и о его красноречии. Вот доказательство.

После смерти Страбона ему пришлось защищаться от обвинения в растрате каких-то общественных фондов, имевших отношение к его отцу. Вину в определенной степени пытались свалить на него. Но он защищался так искусно, с таким блеском и твердостью, что претор Антистий, разбиравший эту тяжбу, тут же решил отдать ему в жены свою дочь — предложение это он сделал через общих друзей.

Помпей согласился.

О помолвке стало известно народу, и это так понравилось римлянам, что в момент оправдания Помпея толпа закричала словно по команде:

— La Talasius! La Talasius!

Что же означают эти два слова, которые произносили римляне, желая счастливого брака?

Сейчас объясним.

Они были связаны с древней римской традицией, существовавшей еще со времен похищения сабинянок. Когда произошло это знаменательное событие, приведшее только что созданную Ромулом империю к краю пропасти, пастухи и скотоводы похитили столь молодую и прекрасную собой сабинянку, что тут же испугались, как бы не пришлось из-за нее каждый день драться. Тогда им пришла мысль отдать ее самому уважаемому и знатному человеку в Риме. И вот они бежали и кричали: «К Таласию! К Таласию!» Словно специально похитили красавицу для Таласия.

Действительно, молодая сабинянка вскоре вышла замуж за Таласия, и брак их оказался очень счастливым. С тех пор в Риме остался обычай: на богатых и особо пышных свадьбах, желая счастья молодым, люди кричали:

— La Talasius! La Talasius!

Помпей взял в жены Антистию.

Но супружеская жизнь его сложилась не столь счастливо, как у Таласия, поскольку, как мы уже говорили, Сулла заставил его отвергнуть эту женщину и жениться на Эмилии, своей племяннице и дочери Метелла Скавра.

Столь жестокий приказ был вполне в характере тирана — ведь Эмилия уже была замужем и к тому же беременна, да и вообще было стыдно подчиняться такому приказу, учитывая еще и то обстоятельство, что тесть Помпея Антистий был убит прямо в Сенате под тем предлогом, что Помпей — сторонник Суллы.

• Предыдущая
• 17/108
• Следующая