Рассказы о привидениях (антология) - Кроуфорд Фрэнсис Мэрион - Страница 10

— Я могу вам что-нибудь показать, сэр? — проскрипел он, приблизившись ко мне с тоненькой свечкой в руке.

Теперь мне удалось рассмотреть его получше.

Его вид произвел на меня неизгладимое впечатление. Я смотрел на него во все глаза, и в мозгу промелькнула мысль о Рембрандте. Кто еще мог прийти в голову при виде причудливых теней на этом опустошенном лице? Мы с легкостью употребляем слово „усталый“. Но я никогда раньше не думал, что оно может иметь и такое значение. Непередаваемая, терпеливая изношенность! Провалившиеся глаза казались такими же потухшими, как и камин. А изнуренная хрупкость тщедушного согбенного тела!

В голове крутились слова „пыль и пепел, пыль и пепел“.

Как вы, должно быть, помните, в первое посещение меня поразила нетипичная чистота магазина. Мне вдруг пришла в голову странная мысль, что этот старик вобрал в себя всю пыль, которая может скопиться в подобных заведениях. Он и в самом деле, казалось, состоял из пыли и паутины, готовый рассыпаться от одного только прикосновения или дуновения.

Удивительно, что преуспевающие с виду девушки взяли на работу столь странное создание! „Наверное, — подумал я, — он старый слуга, которого они держат из жалости“.

— Могу я вам что-нибудь показать, сэр? — повторил старик. Звук его голоса напоминал шелест разорвавшейся паутины; но в нем слышалась странная, почти умоляющая настойчивость, его глаза смотрели на меня уставшим, но в то же время жадным, пожирающим взглядом. И хотя я хотел сразу уйти — меня удручало само присутствие старого бедняги, оно наводило на меня тоску; тем не менее, невольно пробормотав: „Спасибо, я сам посмотрю“, — я неожиданно для себя последовал за его тщедушной фигуркой и принялся рассеянно рассматривать различные предметы, которые на время высвечивались в дрожащем огоньке тонкой свечи.

Ледяное безмолвие, нарушаемое лишь усталым шарканьем его домашних туфель, действовало мне на нервы.

— Как холодно сегодня, — осмелился заметить я.

— Холодно, да? Холодно? Да, пожалуй, холодно. — В его бесцветном голосе звучала апатия полнейшего безразличия.

Интересно, сколько лет этот несчастный старик пребывает в столь удрученном состоянии?

— Давно здесь работаете? — спросил я, тупо разглядывая кровать с пологом на четырех столбиках.

— Давно, очень-очень долго, — его ответ был больше похож на вздох, и мне показалось, что время остановилось, оно больше не измерялось днями, неделями, месяцами, годами, а превратилось в вековую усталость, которая тянется бесконечно.

Внезапно я разозлился на старика: он меня угнетал, заражая своей изможденностью и меланхолией.

— Сколько лет, о Боже, сколько лет? — я постарался вложить в свой вопрос как можно больше беспечности и добавил шутливым тоном: — Наверное, пенсия не за горами, да?

Никакого ответа.

В молчании он пересек комнату.

— Оригинальная вещица, — мой гид показал мне причудливую лягушку, которая стояла на полке среди множества других безделушек. Судя по всему, она была сделана из вещества, похожего на нефрит, — по-видимому, из мыльного камня, решил я. Меня привлекла ее необычная форма, и я взял ее из рук старика. Она оказалась странно холодной.

— Забавная штучка, — сказал я. — Сколько?

— Полкроны, сэр, — прошептал старик, заглядывая мне в лицо. И вновь его голос прозвучал не громче шороха пыли, но в глазах появился странный блеск. Напряженное ожидание? Способен ли он испытывать такое чувство?

— Всего полкроны? И только? Я беру, — заявил я. — Не нужно заворачивать. Я положу ее в карман.

Отдавая старику монетку, я невольно коснулся его руки и чуть не вскрикнул. Я уже говорил, что меня поразил необычный холод, исходивший от лягушки, но по сравнению с этой высушенной кожей она была просто теплой! Не могу описать ужаса, который я испытал при вторичном прикосновении. „Бедняга! — подумал я, — он так слаб, ему нельзя находиться в этом безлюдном месте. Непонятно, почему добрые с виду девушки позволяют работать старому больному человеку“.

— Спокойной ночи, — попрощался я.

— Спокойной ночи, сэр. Спасибо, сэр, — прошелестел слабый старческий голос, и он закрыл за мной дверь.

Пряча лицо от колючего снега, я повернул голову и увидел его бесплотную, словно тень, фигуру, которая смутно вырисовывалась в свете свечи. Он вплотную прижался к широкому оконному стеклу, и, пока я шел домой, передо мной так и стояли его усталые терпеливые глаза, смотрящие мне вслед.

Я почему-то никак не мог выбросить из головы этого дряхлого старика. Еще долго лежал в постели, пытаясь заснуть, и видел перед собой морщинистое безучастное лицо. Похожие на безжизненные планеты огромные глаза, не отрываясь, смотрели на меня, и в их немигающем взгляде было что-то умоляющее. Да, этот старик произвел на меня странное впечатление.

Даже во сне мне не удалось избавиться от него. По-видимому, мне не давала покоя его безграничная усталость, и я пытался заставить его отдохнуть — убедить его лечь в постель. Но стоило мне только уложить его хрупкое тело на кровать с пологом на четырех столбиках, я видел такую у него в магазине — только во сне она больше напоминала могилу, а парчовое покрывало превратилось в дерн — как он выскальзывал из моих рук и вновь принимался бродить по магазину. Я гонялся за ним по бесконечным проходам среди причудливых предметов, выставленных на продажу, но он каждый раз ускользал от меня.

Теперь погруженный во мрак магазин все больше и больше растягивался в размерах, постепенно превращаясь в безграничное пространство без солнца и воздуха, пока наконец я сам, выбившись из сил и едва дыша, не рухнул в могилу на четырех столбиках.

Утром мне пришлось срочно уехать из Лондона, и всю следующую неделю я провел в волнениях и тревоге, так что история с магазином на углу начисто вылетела у меня из головы. Как только врачи сообщили, что мой отец находится вне опасности, я вернулся в свое мрачное жилище. В удрученном состоянии я разбирал и складывал в стопку свои злосчастные счета и пытался придумать, где найти денег, чтобы заплатить за аренду квартиры в следующем квартале, но тут меня приятно удивил визит старого школьного товарища, который в то время был моим единственным приятелем в Лондоне. Он работал в одной из известнейших фирм, занимающихся торговлей и продажей с аукциона произведений изобразительного искусства.

Мы немного поговорили, потом он встал, чтобы раскурить трубку. Я сидел к нему спиной. Сначала раздался звук чиркающей спички, за которым последовало умиротвореннное попыхивание трубки. И вдруг все эти приятные звуки перекрыл громкий возглас.

— Боже правый! — закричал он. — Где ты это взял?

Повернувшись к нему, я увидел, что он держит в руках мое недавнее приобретение — забавную маленькую лягушку, о которой я совсем забыл.

Он тщательно осмотрел ее через тут же появившееся у него в руках увеличительное стекло, поднес к газовой горелке, при этом его руки тряслись от возбуждения.

— Где ты это взял? — повторил он. — Ты хотя бы представляешь, что это такое?

Я вкратце объяснил ему, что, не желая уходить из магазина с пустыми руками, купил эту лягушку за полкроны.

— Полкроны?! Дружище, твердо сказать не могу, но считаю, что тебе улыбнулась редкая удача. Если я не ошибаюсь, то это — нефрит династии Шья. Если так, то она уникальна.

Я почти ничего не понял из его объяснений.

— Ты хочешь сказать, что она стоит денег?

— Стоит денег? Ну и ну! — воскликнул он. — Послушай, может предоставишь дело мне? Позволь передать эту вещицу к нам в фирму. Они сделают для тебя все возможное. Я смогу выставить ее на торгах в четверг.

Я не сомневался, что могу полностью доверять своему школьному другу, поэтому согласился. Он благоговейно обернул лягушку в вату и поспешил домой.

В пятницу утром я испытал самое большое потрясение в своей жизни. И учтите, слово „потрясение“ далеко не всегда означает плохие новости.

Когда я открыл лежащий на грязном подносе конверт, комната поплыла перед моими глазами, и в течение нескольких секунд я был на грани обморока. В конверте оказалось извещение от фирмы господ Спанков, торговцев и аукционистов по продаже произведений изобразительного искусства „относительно продажи нефрита династии Шья за 20 000 фунтов, что за вычетом 10 процентов комиссионных составляет 18 000 фунтов“, и здесь же лежал аккуратно сложенный чек от господ Спанков на имя Питера Вуда на сумму восемнадцать тысяч фунтов!