Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова) - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/50
• Следующая

Казалось, весь замок охвачен пламенем. Однако, подойдя ближе, Жак удостоверился, что горит только башня, отделённая от хоро?м сеньора красивой мраморной галереей.

Вдобавок крестьяне снесли во двор всевозможные гербовые бумаги, хранившиеся у управляющего, и зажгли костёр.

Хотя крестьянам было не до разговоров, Жак всё-таки узнал, что граф Декоро уехал в Париж. Его отсутствием и решили воспользоваться, чтобы уничтожить ненавистные земельные записи. Вместе с ними будет уничтожено право сеньора на землю, несправедливо отторгнутую от крестьян графом и его предками.

— Эх, и хорошо же разгорается! Тут и моя доля есть! — не без гордости сказал пожилой крестьянин. Он стоял, заложив руки в карманы и любуясь пламенем, отсвет которого падал на его лицо.

— Куда нам с графом тягаться! — высказала опасение молодая женщина с ребёнком на руках. Ребёнок как заворожённый глядел на пламя и тянулся к нему руками. — Всё равно, сгорят эти бумаги, граф напишет новые…

— Э, нет, — возразил пожилой крестьянин. — Прошло их времечко! Не будет граф с нами тяжбу начинать да приниматься за старое. Нынче крестьянин не тот, что был прежде. Вот и стали знатные господа бояться нашего брата крестьянина… И в Париже остерегаются, как бы сам король за нас не вступился…

Один из графских лакеев, опасливо оглядываясь по сторонам, стал выпихивать ногой из пламени увесистую пачку бумаг. От внимания Жака не ускользнуло, как воровато озирался лакей. Несомненно это были как раз те бумаги, которые и хотели уничтожить крестьяне.

— Эге! Стой! Что это ты собираешься спасать?! Зачем лукавишь!

И Жак с силой отбросил кучу бумаг обратно в огонь. Они тотчас занялись. Лакей хотел удрать, но крестьяне бросились на него с криком:

— Графский лизоблюд!

— Графский потатчик!

— Может, в этих бумагах вся наша недоля крестьянская упрятана!

Получив несколько крепких тумаков, лакей всё же ухитрился выбраться из толпы и скрылся за горящим зданием.

— Откуда ты такой взялся? Ты ведь не из наших! Молодец! — сказал пожилой крестьянин, подходя к Жаку.

Пришельца окружили несколько человек, с сочувствием расспрашивая, где он живёт, куда направляется. А узнав, что он из Таверни, осведомились, не собираются ли и в их деревне заявить сеньору о своих правах. Ведь теперь самое время!

Хотя жители Муаньо и надеялись на вмешательство и покровительство короля, они с тревогой ждали, что — пока там ещё разберутся! — успеет нагрянуть полицейская стража. Но она не появлялась. Крестьяне постарше стали увещевать молодых. Пусть-де сгорит башня — эта графская «канцелярия», которая, как кость, застряла в горле у крестьян, но на владения графа, на его имущество замахиваться не следует. И поэтому надо преградить дорогу пожару, чтобы он не перекинулся через галерею в замок.

Голосу «осторожных» вняли «безрассудные». Появились бочки с водой, багры… Графская челядь, которая высыпала в сад, окружавший замок, и глядела со страхом на происходящее, но огня тушить не смела, теперь бросилась на помощь добровольным пожарным.

О Жаке тотчас позабыли. Впрочем, он и сам понимал, что должен уйти в лес. Ведь стража может нагрянуть в любую минуту, и чужак с котомкой за спиной покажется подозрительным. А Жак сейчас не имеет права рисковать: на груди у него бабушкин наказ, И едва ли не важнее тот, который он получил на словах от отца Поля. Но сердце его оставалось с теми, кто посмел вступить в схватку с Декоро.

От односельчан Жак много слыхал о том, что по всей Франции бунтуют крестьяне: где подожгли барский замок, где закидали камнями сборщика налогов, а где самовольно отобрали полосу земли. С особенным ожесточением уничтожали крестьяне пергамента, в которых были записаны права феодалов на землю.

Обычно бунтовщиков приводили к повиновению оружием, а зачинщиков сажали в тюрьмы, и следа их потом нельзя было доискаться… Но в последнее время, говорил отец Поль, слишком громок стал крестьянский ропот, слишком часты крестьянские бунты, чтобы так просто было с ними справиться. Да и расправы за «бунт» не так жестоки.

«Вот и в Таверни у нас не лучше, — думал Жак. — Никто не наедается досыта, земли мало, она не родит. Уж наверное наш сеньор не уступит в жестокости и самодурстве этому самому Декоро, а вот не смеем мы на него замахнуться!»

Размышляя так, Жак выбрал удобное местечко и улёгся под мощным дубом с густой кроной. Но заснул не скоро, несмотря на усталость. В голове вертелись мысли, перегоняя одна другую. С бабушкиным наказом просто — всё написано. А вот как быть с поручением отца Поля? Так или иначе, Жак должен найти следы Фирмена… Узнать о судьбе человека, который стал родным и близким, которым Жак гордился, хоть никогда его и не видал… Вспомнил Жак прощанье с родными. Маленькая сестрёнка Клементи?на попросила: «Привези из Парижа сахар!», а братец Диди? только сказал: «Хлеба! Много хлеба!» И в глазах у него был голодный блеск. Жак хорошо его знал. Ведь ребят не накормишь виноградом и морковью. Они всегда просят хлеба! А где возьмёшь хлеба на всех? Жак повернулся на другой бок, устроился поудобнее. Сын соседа, Жюль, его однолеток, посоветовал ему, прощаясь: «Смотри, держись, Жак, не женись на парижанке. Они все ветреные и хитрющие — не заметишь, как вокруг пальца обведут. — А потом прибавил, краснея: — Но зато… красивые!» Покраснел и Жак, сконфузился и ответил грубовато: «Жениться не собираюсь! Вот ещё!» Почему-то вспоминался теперь и этот разговор, о котором он тогда сразу же забыл. И сквозь все раздумья и воспоминания настойчиво пробивалась мысль: «Одолеют ли крестьяне графа Декоро или он опять возьмёт над ними верх? Чем это может кончиться?» Сон всё не приходил. Только когда на небе показалась узкая полоска зари, Жак погрузился в глубокий, тяжёлый сон без сновидений.

В Париж Жак приехал не один. В пути, продолжавшемся очень долго, он неожиданно обрёл товарища.

Знакомство завязалось в дилижансе.

Жаку дилижанс казался неслыханной роскошью. Шутка ли, проезд стоил шестнадцать су[7] каждое лье.[8] А от Труа до Парижа было не более и не менее, как тридцать пять лье.

Вот почему, когда он увидел огромную, громоздкую карету с большущими колёсами и впряжённой в неё шестёркой разномастных лошадей, всю увешанную сзади и с боков различным багажом, Жак почувствовал уважение к невиданному экипажу, словно тот был частью самого Парижа. Он протиснулся со своим небольшим тюком в двери дилижанса, но грубые окрики пассажиров, которым он, продвигаясь по узкому проходу, поневоле наступал на ноги, чуть не заставили его отступить. Однако раздумывать было некогда, и Жак плюхнулся на свободное место.

Кучер в обшитой серебряными галунами куртке и в красном жилете, исполнявший одновременно роль кондуктора, быстро пересчитал путешественников, проверил их билеты. Вскочив на правую переднюю лошадь, он дал знак второму извозчику, сидевшему на облучке. Тот вытянул лошадей длиннющим бичом, и дилижанс, подпрыгивая, с грохотом покатил по ухабистой, изрытой колдобинами дороге. Сначала у Жака закружилась голова от оглушительного грохота колёс, а тут ещё цепи, которыми был подвязан багаж, не переставая скрипели. Но мало-помалу Жак освоился и огляделся.

Справа от него сидела худенькая старушка с корзинками, баульчиками, саквояжами и огромным ридикюлем, заслонявшим от Жака её лицо, слева — молодой парень в городском платье. Парень сидел, совсем съёжившись, потому что по другую сторону от него поместился плотный мужчина, дворянин, как про себя определил его Жак. Ручного багажа у дворянина не было, но зато он держал большую клетку с зелёным попугаем. Дворянин был явно из небогатых: такие не владеют собственными каретами, на своей земле не сидят, зато спеси у них хоть отбавляй. Особенно, когда им приходится сталкиваться с простолюдинами. Они ими гнушаются, их презирают. Но что поделать, если карман не позволяет избегать тесного с ними общения!

• Предыдущая
• 7/50
• Следующая