Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова) - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 32
- Предыдущая
- 32/50
- Следующая
Как нарочно, Фирмен сообщил ему: «Полиция напала на наш след. Надо придумать, куда спрятать кипы отпечатанных брошюр. Только не у Эжени. Ни один волос не должен упасть с её головы. Ты знаешь, что приспешники короля не щадят ни женщин, ни детей. И для Бастилии всё одно — мужчина или женщина, — она одинаково поглощает навек свои жертвы».
Бастилия! При этом слове ужас охватил Робера. Ночью он просыпался в холодном поту, не верил, что он лежит в собственной постели в собственной комнате, а не на соломенном ложе в тюремной камере. Днём при каждом шорохе ему чудилось, что за ним пришли. «Пропади всё пропадом! Что мне король, госпожа Помпадур, Фирмен? Я хочу жить и выхожу из игры, пока не поздно!» В первое время да и спустя годы Робер старался успокоить свою совесть: «Фирмен сам понимал, что ему угрожает Бастилия. Если бы даже я не посодействовал этому, он всё равно рано или поздно угодил бы в тюрьму».
Услуги, какие оказал Робер, ценятся дорого. Правда, Эжени осталась непреклонна и после исчезновения Фирмена не захотела его видеть. Между тем завербовавшие Робера лица требуют от него дальнейших услуг. Ведь в Париже то и дело появляются памфлеты, брошюры, стихи, направленные против двора, а порой и против самого короля. Надо узнать, кто их пишет, кто печатает. Хорошо! Робер согласен! Он не гнушается любой работой. Если нужно — пишет донос, если нужно — переодетый, смешивается с толпой, слушает, примечает. Но за это он хочет получить другое имя, дворянство, карету с гербом. Он их получает. Только Эжени по-прежнему не пускает его к себе. Он приезжает ещё и ещё раз… «Она помешалась», — говорят ему люди, добровольно принявшие на себя заботу о ней.
Бианкур схватился за голову. «Да, Фирмен был такой человек, что, полюбив его, Эжени уже не могла его забыть и полюбить другого». Фирмен! Эжени! Как давно всё это было! Не надо вспоминать! Пуайе он или Бианкур — всё равно, немало слёз пролито по вине того и другого. Но эти слёзы его не трогали. Сколько обличий переменил он за это время: сегодня — важный чиновник, завтра — торговец, на следующий день — актёр. Сегодня у него на боку висит шпага, а вечером, глядишь, он уже носит брыжи — туго накрахмаленный воротник, натянутый на проволоку. Вот он в обличье писаря с длинными волосами, вот — пехотинец со шпагой. А назавтра уже прогуливается по бульварам и на Новом мосту, опираясь на палку с золотым массивным набалдашником, И кто — из парижан поверит, что это одно лицо. Парижане знают, что город кишит королевскими шпионами, но не подозревают, что их целый полк, только они все одеты по-разному и меняют свою форму чуть не ежедневно. Да, Бианкур ни от чего не отказывался, выполнял все поручения. Зато ему была дана свобода и возможность вершить крупные финансовые сделки. Он хотел денег, много денег, и он их имел. А когда надо было убрать с дороги врага, ему давали приказы в запечатанных конвертах — чистый листок бумаги, таивший в себе страшную судьбу для любого человека.
Что ж, теперь всё прошло, всё давно забыто! Робера уже не волновала участь Эжени, а Фирмена поглотила Бастилия, где он окончил или окончит свои дни. Но почему же тени этих забытых людей — тени прошлого вновь бродят здесь, не дают ему покоя?
Уехать скорей! Вот что ему остаётся. «А после меня хоть потоп!» — повторил он знаменитые слова Людовика XV.
Бианкур нажал кнопку. В дверях появился Люк.
— Попросите ко мне господина Гийома. И срочно!
В кабинет вошёл секретарь. Он и не догадывался о душевном состоянии своего хозяина.
Едва ответив на приветствие Гийома, Бианкур молча указал ему на стул и многозначительно спросил:
— У вас есть новости?
Секретарь отрицательно покачал головой.
— Ну, а у меня новости есть, и плохие.
Секретарь насторожился.
— Надеюсь, это не помешает вашему отъезду?
— Я тоже надеюсь. Но всё может измениться в последнюю минуту. Дело в том… — Бианкур оглянулся по сторонам. — Я полагаю, ни Люка, ни Мориса нет поблизости, и я могу говорить с вами с полной откровенностью.
Секретарь безмолвно подошёл к дверям и, удостоверившись, что рядом никого нет, вернулся и почтительно сказал:
— Я весь внимание.
— Каким-то образом в Париже стало известно о нашей последней сделке… продаже партии зерна в Англию. Когда я говорю: в Париже, я имею в виду лавочников, ремесленников, этих крикунов стряпчих и всех тех, кто слоняется без работы, а следовательно, постоянно жалуется на голод… Я считаю поэтому целесообразным поторопиться с отъездом. К сожалению, сам я не успею закончить все дела, кое-что придётся поручить вам…
Лицо Гийома вытянулось.
— Простите, я хочу задать вам один вопрос. Считаете ли вы, что, оставаясь в Париже, я буду в безопасности?
— Вы не можете уехать, бросив все дела. Да и куда вы могли бы уехать?
— Да хотя бы к моему батюшке, в Бретань…
— Боюсь, что это невозможно. Осталось сделать ещё очень много. Этот проклятый адвокат Карно и его помощник Адора затягивают продажу моего особняка и имения в Провансе. Я не настолько им доверяю, чтобы разрешить закончить сделку без меня. Здесь нужен глаз да глаз… Я полагаю, что вы-то как раз и замените меня. Кстати, напрасно вы думаете, что в Бретани спокойно. И там бунтуют крестьяне…
Гийом молчал.
— Разумеется, ваши услуги будут оплачены в двойном, тройном размере…
— Я не сомневаюсь в вашей щедрости, господин Бианкур. Но боюсь, как бы моя жизнь не оказалась в опасности. Моё имя слишком тесно связано с вашим. Вы человек одинокий, вам трудно понять мои опасения. А у меня семья, жена, сын…
— С чего это вы взяли, что ваша жизнь в опасности?
— Сегодня никто не чувствует себя в безопасности. Ни для кого не секрет, что военная сила стала не очень-то надёжной. Рассчитывать можно лишь на иностранных солдат. Вы слышали, что произошло на днях в казарме Сен-Марсель?
— Нет, не слышал.
— А вот послушайте… Несколько рот национальных гвардейцев, недовольные тем, что их заставляют идти против «французского народа», как они выражаются, самовольно ушли с постов. Несмотря на то что офицеры пытались их удержать сначала угрозами, потом добрыми словами, они отправились в кафе на улице Вожирар и продолжали там разглагольствовать. Узнав, кто эти пришельцы, завсегдатаи кафе приветствовали их и заплатили за всё, что они в этом кафе изволили выпить… Вас и это не пугает?
— Все эти сказки не имеют никакого отношения к нашим с вами делам…
— Да, но солдаты говорили, что они призваны охранять короля, а не воевать с народом.
— Ну, это уж слишком! Я полагаю, что их всё-таки обуздают. В беспрекословной покорности солдат заинтересовано всё население. Конечно, я не говорю о бунтовщиках.
— В самом деле происходит что-то необычное. Я никак не возьму в толк… Из деревень в Париж прибывают владельцы поместий, так как там боятся бунтов. А отсюда многие бегут за границу, увозя ценности… И вы тоже спешите покинуть Париж. Да и господин Ревельон, говорят, ещё не вернулся из Бельгии и ждёт там, пока в Париже всё утихнет.
Но Бианкур не слушал секретаря и продолжал, как бы отвечая на собственные мысли:
— Круг сужается, Гийом. В Париже законы диктуют какие-то новые люди… Во что бы то ни стало я должен срочно покинуть Париж. Понимаете? Я уже говорил вам, что должен уехать налегке. Моя библиотека, — тут Бианкур тяжело вздохнул, — единственная моя радость, теперь стала мне помехой. Кстати, этот юноша больше не появлялся?
— Какой юноша? — Гийом с трудом вернулся от своих невесёлых мыслей к не менее грустной действительности.
— Да этот букинист… Он производит хорошее впечатление. Можете немного ему уступить…
И поведение, и разговор господина Бианкура становились всё более непонятными Гийому. А он-то воображал, что знает своего хозяина, как никто другой. Впервые за пять лет службы он видел его рассеянным и даже растерянным.
— Перейдём к делу, — обычным своим сухим тоном сказал Бианкур. — Начнём со сделки с зерном. Она больше всего меня беспокоит.
- Предыдущая
- 32/50
- Следующая
