Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова) - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/50
• Следующая

Мороженое он доел. Никакого удовольствия оно ему уже не доставило, но о Клементине и Диди он не сказал другу ни слова.

На обратном пути Жак больше ни о чём не расспрашивал Шарля — всё как будто стало ему неинтересно. И Шарль, понимая душевное состояние товарища, тоже молчал.

Внимание друзей вскоре привлекла двигавшаяся им навстречу толпа, но не та, которая только что заполняла дорожки парка и галереи Пале-Рояля. Крики и свистки сопровождали группу людей, шедших прямо посреди улицы по мостовой.

Они приблизились, и юноши увидели чучело, которое высоко над головой несли два рослых человека. Дёргая за верёвки, они заставляли чучело дрыгать руками и ногами.

Толпа, приплясывая, пела:

От прохожих, охотно толковавших все происходившие события, друзья узнали, что за несколько часов перед тем толпа напала на дом начальника ночного караула. От него требовали ответа за поборы, которые он самовольно берёт с населения, что ещё удорожает и без того невыносимо дорогую жизнь. В дозорных солдат бросали камнями, будки часовых на близлежащей улице были снесены.

Что касается министра юстиции Ламуаньона, то хоть он сейчас и в отставке, он успел так насолить парижанам неправедными приговорами и тёмными спекуляциями, что, дабы неповадно было его заместителю, они решили сжечь чучело Ламуаньона. А потом… недалеко то время, когда дойдёт черёд и до его особняка.

Жак не заметил, кто и когда подал сигнал, увидел только, что какой-то человек среднего роста в рабочем костюме отделился от толпы и поднёс к чучелу кусок горящей пакли. Чучело вспыхнуло и смешно задёргалось во все стороны. Жак стоял неподалёку, до него долетали хлопья сажи, потянуло гарью. Шарль поперхнулся. В воздухе мелькали зажжённые факелы, угрожающе махали сжатые в кулаки руки.

— Идём! Идём! Нам пора! — настойчиво сказал Шарль, пытаясь силой увести упиравшегося Жака.

Шарль был совершенно растерян. В его представлении господин Ламуаньон был не просто могущественным человеком, но и символом власти. Как же теперь будет с ювелирными заказами? Господин Ламуаньон остался доволен браслетом и заказал ещё новые драгоценности для госпожи Кессон. Шарлю казалось, что под ним колеблется почва. Если такие люди, как Ламуаньон, оказываются бессильными, куда же всё это приведёт?

А Жака, напротив, обуяла радость. Так вот, значит, как! Трудовой люд Парижа больше не хочет терпеть несправедливости. Разве можно допустить, чтобы госпожа Кессон украшала руки драгоценными камнями, которые стоят больше, чем расходуют в год двадцать семей парижских рабочих!

— Идём, идём с ними! — потребовал Жак.

— Нет, что ты! — взмолился Шарль. — Зачем? Да вот гляди, и солдаты появились…

И в самом деле, навстречу толпе, несущей зажжённые факелы в руках, двигался отряд дозорных.

О демонстрации против Ламуаньона узнали не сразу в других районах, и, когда усталый, взволнованный Жак приплёлся домой, у тёти Франсуазы о ней ещё ничего не слыхали. Жак тоже не стал распространяться о том, чему был свидетелем. И с грустью подумал, что в доме дядюшки ему не с кем поделиться своими впечатлениями.

Как он ни был встревожен, усталость всё же взяла своё. «Завтра поговорю обо всём с господином Адора, — подумал Жак, засыпая. — Нет, не с господином Адора, лучше с Гамбри…»

Долго ворочался без сна и Шарль на своём ложе. В голове у него вертелась одна тревожная мысль: «Если не будет господина Ламуаньона, не будет и госпожи Кессон. И станут тогда не нужны ювелиры. А как же тогда?.. Ведь пока будут короли, будут и ювелиры… Пока будут короли…» Получалось что-то не так, и, убоявшись своих мыслей, Шарль успокоился на том, что не ему решить столь сложный вопрос.

Наконец-то Жаку удалось сделать первый шаг на пути, который, как ему казалось, вёл к разгадке тайны Фирмена.

Поиски он решил начать с дома, где за тридцать пять лет перед тем Фирмен Одри жил на улице Томб Иссуар.

Было семь часов утра. И по дороге Жаку попадались рабочие, отправлявшиеся в мастерские и на постройки. Они шли поодиночке или группками в три-четыре человека. За спиной или под мышкой они несли свой несложный инструмент. Их грубые башмаки гулко цокали по мостовой.

Навстречу им выходили из домов женщины с жестяными кувшинами в руках. Желающим они нацеживали в глиняные небольшие кружки горячего кофе с молоком на два су.

Встречались Жаку и зеленщики — кто пешком, а кто и на своей кляче. Они едут с рынка, и пустые корзины из ивовых прутьев болтаются с двух сторон и бьют лошадь по бокам. Но она не обращает на это внимания и неторопливо трусит, не ожидая, чтобы её подгоняли.

А вот и расклейщики объявлений. На груди у них болтается жестяной номерок, удостоверяющий, что они зарегистрированы в префектуре. В руках ведёрко с клеем и большая кисть. Они срывают старые афиши и наклеивают на стены домов различные постановления судебной палаты, объявления о торгах и продаже имущества за неуплату долгов или по случаю смерти его владельца. Но есть и более весёлые извещения: о всевозможных представлениях и зрелищах, в театрах и на открытых площадях.

Но по мере того, как Жак приближался к своей цели, встречных попадалось всё меньше, а уж фиакры и верховые сюда и вовсе не заглядывали.

Вот и улица Томб Иссуар. Прохожих мало. Лавок и мастерских нет, так что улица кажется вымершей. Что за чертовщина! Дом номер десять стоит на месте, потом идёт номер одиннадцать, потом тринадцать. А куда же девался дом под номером двенадцать? На двадцать втором номере улица кончается — она упирается в пустырь. На месте дома номер двенадцать — двор, густо заросший травой и чертополохом. На пустыре мирно пасётся коза, поодаль — другая. Вид такой, словно это не Париж, а глухая, забытая деревня. Жаку вспомнилась родная Таверни.

Жак снова пошёл по улице до конца и убедился, что напротив дома номера двадцать два находится номер первый. Только за два года перед тем в Париже произвели реформу: перенумеровали все дома — до тех пор их знали по фамилиям владельцев; номера чётные и нечётные шли подряд. Нововведением было и то, что сначала названия улиц прибивали к домам на отдельных дощечках, теперь же их вырезали на стенах двух крайних домов.

Подумав, Жак отважился войти в дом номер десять, постучался в дверь к привратнице и вежливо осведомился:

— Не скажете ли вы мне, сударыня, где номер двенадцать по вашей улице?

— Да он давно сгорел.

— А куда девались жильцы?

— Почём мне знать, молодой человек! В ту пору я здесь и не жила. Дом-то сгорел тому лет десять… Вряд ли кто из жильцов остался на нашей улице. Разбрелись кто куда… Впрочем, спросите в доме номер тринадцать.

В доме под этим номером Жак решился прямо спросить о Фирмене Одри. Такого имени ни привратница, ни выходившая из подъезда женщина никогда не слыхали.

Жак всё же не хотел отступать. Он вышел из тёмного подъезда, и его ослепили солнечные лучи, игравшие на пустыре. Ему неудержимо захотелось пробежаться босыми ногами по высокой траве, как, бывало, он бегал у себя в деревне.

Посреди пустыря была свалка, её давно не очищали, и она высилась горкой над зелёной сочной травой. Жак ещё издали увидел согбенную мужскую фигуру, стоявшую к нему спиной. Это был старьёвщик. В руках он держал длинную палку с крючком на конце. Он ловко выуживал из кучи вываренные белые кости, тряпьё, кусочки жести, рваные башмаки. Появление Жака спугнуло чёрного кота с худыми, впалыми боками. Он встрепенулся, выгнул спину и дал стрекача. А старьёвщик был так поглощён своим занятием, что не заметил, как сзади к нему подошёл Жак.

• Предыдущая
• 15/50
• Следующая