Похищение - Арсаньев Александр - Страница 43

• Предыдущая
• 43/45
• Следующая

Когда, после трехдневной горячки, вызванной «поединком» с Натали, я пришла в себя, то первым, кого я увидела, был Петр Анатольевич. Я ничуть не удивилась его дежурству у моей постели, поскольку и сама бы поступила, верно, так же, поменяйся мы с ним местами. Я попыталась спросить его о Лопатиных, но не смогла произнести ни слова. Ощущение было неприятнейшее, мое горло распухло так, что я даже глотала с трудом. Петр, обрадовавшись, что я, наконец, пришла в себя, сказал, сияя своей лучезарной, по-мальчишески открытой улыбкой:

– Нет-нет, милая Екатерина Алексеевна, говорить вам вредно, поэтому молчите. Довольно уже того, что вы, наконец, очнулись, поэтому я сам вам все расскажу, – я кивнула и попыталась улыбнуться, однако у меня это, верно, плохо получилось, поскольку я невольно вызвала смешок у моего кузена.

Впрочем, он тут же извинился и приступил к своему рассказу.

В первую очередь, меня, конечно, волновала судьба Ники. Петр Анатольевич, наверняка, догадался об этом, потому что свой рассказа начал именно с этого:

– Не волнуйтесь, Екатерина Алексеевна, Ника пришел в себя еще два дня назад, и хоть здоровье его изрядно пошатнулось, но Николай Густафович прописал ему посещение Кавказа и заверил, что там сейчас находятся лучшие врачи, которые помогут ему одолеть невольную зависимость от опия и привести его психическое состояние в норму. Мальчик он крепенький, а потому все уверены в его полнейшем выздоровлении. Елизавета Михайловна, которая сама за это время изрядно ослабела нервами, тоже по настоянию господина Рюккера едет на Кавказ, да и господин Гвоздикин, по всей видимости, к ним присоединится, он тоже оправляется. Они все еще в городе только потому, что ждут, когда придет в себя их спасительница… – я сделала недовольный жест, но Петр Анатольевич продолжил. – Да-да, и не спорьте! Если бы не вы, то… – Я нахмурилась, а в уголках моих глаз появились слезы. Петр Анатольевич тут же решил исправить оплошность, скромно потупившись, он добавил: – Конечно, не обошлось и без моей скромной помощи… – Я улыбнулась, потому как вид у моего кузена был презабавный. – Хорошо, – сказал он, – оставим это. Не хотите ли узнать, как сложилась судьба Лопатиных? – Я слабо кивнула. – Сергей Анатольевича перехватили на углу Дегтярной площади и Дегтярного переулка. Его окружили, но у него оказались пистолеты и он, отстреливаясь, ранил двоих жандармов. Затем пытался пустить себе пулю, но его опередили, – я вскинула брови. – Нет, не так, ему помешали, – успокаивающе добавил Петр. – Сейчас он содержится под стражей и ждет суда, я написал письмо петербургскому полковнику с просьбой выступить свидетелем по этому делу, надеюсь, он ответит положительно. Кстати, при Лопатине, а точнее было бы его все-таки называть Калинниковым, нашли выкуп за Нику и еще облигации на сумму двести тридцать тысяч рублей, по всей видимости, деньги вкладчиков. Там, кстати, нет ли ваших? – Я снова кивнула. – Я так и думал. Ну да ладно, все деньги, естественно, будут возвращены владельцам. Теперь о Натали… Я без всяких происшествий довез ее до участка, она так и не пришла в себя, после… – Петр Анатольевич помрачнел лицом и нахмурился, а затем, со вздохом, продолжил, – боюсь, что теперь она и не придет в себя… – Я посмотрела вопросительно. – Да, врачи признали ее невменяемой, у нее действительно серьезно расстроена психика, – он снова вздохнул. – Это, конечно, мой грех, мне и отмаливать… Но не будем сейчас, – он постарался отвлечься. – Кстати, не желаете ли вы посетить Сергея Анатольевича? – с напускной веселостью спросил он. Я отрицательно покачала головой. Нет, видеть этого человека я никак не желала. Хотя мне все равно предстояло выступать свидетельницей на суде. Петр тут же высказал мою мысль. – Понимаю, Екатерина Алексеевна, хотя нам с вами и придется выступать свидетелями обвинения, но я понимаю, какие чувства вы должны к нему испытывать, – я потупилась. Мне было очень стыдно, нестерпимо стыдно, можно сказать. Я, по-моему, даже краской залилась, потому что Петр, обладающий природным тактом, осторожно взял меня за руку и легонько ее пожал. Я вздохнула.

Мы молчали, потому что слова были бы сейчас излишни.

В дверь постучали, и на пороге появилась Алена. Она всплеснула руками и заголосила в извечной своей манере о том, как она рада, что я, наконец-то пришла в себя. Затем, исполнив эту часть ритуала, тут же заявила, что меня ждет куриный бульон, который мне прописал «доктур», а напоследок, обратившись к Петру, спросила:

– Петр Анатолич, а может ли барыня читать?

– Отчего же не может? – удивился Петр, а вслед за ним и я.

– Ну, тады, барыня, примите письмецо, – и Алена вытащила откуда-то из-под фартука конверт. – Нынче пришло-с, – ответила она с поклоном и удалилась, за бульоном, надо полагать.

Я взяла письмо и, только взглянув на надпись на конверте, побледнела. Вот он, тот самый почерк! Тот самый почерк, которым были написаны записка и два письма о выкупе! Я глубоко вздохнула.

– Что такое, Екатерина Алексеевна? – взволнованно проговорил Петр. – Что с вами? Вам хуже?

Я отрицательно покачала головой, еще раз посмотрела на письмо, а затем на горящий камин. Да, мне очень хотелось, чтобы оно исчезло, чтобы обратилось в кучу пепла, но в то же время, я понимала, что его необходимо прочесть. Слишком много непонятного оставалось во всей этой истории. Так, раздираемая противоречиями, я не в силах была что-то решить. Сергею Александровичу первому, за долгие годы удалось произвести на меня то впечатление, которое, как правило, называется влюбленностью. Да, я была в него влюблена, хотя бы чуть-чуть и, в самых нереальных своих мечтах рисовала себе нашу возможную совместную жизнь. И вот теперь! Теперь выяснилось, что человек этот лгал с самого начала, лгал всем и мне в том числе, что он, возможно, нарочно заставил меня влюбиться, и я поддалась! Боже, как мне было стыдно! Нет, я не желала читать этого письма! Довольно было уже и того унижения, что я испытала! Но так говорила во мне оскорбленная женщина, чьих надежд не оправдали, а сыщик во мне, тот самый сыщик, которого взлелеял мой покойный Александр, не позволял мне сжечь это проклятое письмо! Нет, твердил мне сыщик, ты должна его прочесть, ты должна знать, в конце концов, что там!

Наконец, после мучительной борьбы, за которой наблюдал Петр, видимо, догадавшийся от кого письмо, я решила-таки прочесть письмо, но не сейчас. Поэтому я просто отложила его в сторону, и остаток вечера мой кузен пытался развлечь меня рассказами о столице.

И только оставшись одна, я решилась вскрыть конверт, при этом, правда, оговорившись про себя, что, ежели там будут сплошные моленья о прощении или, не дай Бог, объяснения в якобы чувствах, то я тотчас его сожгу.

Теперь же, мне думается, что нужно привести здесь содержание того письма. Начиналось оно так:

«Милая Катенька, если мне, конечно, теперь позволительно обращаться к Вам таким образом… Впрочем, позволительно или нет, а я все же обращаюсь именно так, потому что в моих мыслях называю Вас не иначе, как „милой Катенькой“. Если Вам это не нравится, что ж, pardon, – я фыркнула. – Вы читаете это письмо, а уже сам этот факт значит для меня очень много. Возможно, что и гораздо больше, чем Вы можете себе представить… Впрочем, Вам, должно, не слишком это приятно, такой вывод я делаю из того, что Вы меня не посещаете… – Я снова фыркнула, решив уже, что не стоит читать далее, однако, пробежав глазами несколько строчек, пересилила свое желание сжечь листы и заставила себя читать далее. – Как вымолить Ваше прощение, я не знаю, надеюсь только, что когда-нибудь все-таки его получу, может, поэтому и пишу к Вам теперь. Сейчас же, позвольте рассказать Вам правду. Да, да, не смейтесь, теперь уж я вовсе не желаю Вам лгать, да и никогда не желал Вас обманывать, а если и делал это, то только в силу обстоятельств. Я знаю, милая Катенька, что заслуживаю в Ваших глазах презрения, но дайте мне шанс оправдаться… Оправдаться перед Вами для меня гораздо важнее, нежели оправдаться перед судом, поскольку Ваше мнение для меня значит куда как больше мнения всего света. Но хватит, пора уже приступить… Трудно, не скрою, не хотелось бы, чтобы Вы сочли меня трусом, я, возможно, негодяй, но не трус. Поверьте.

• Предыдущая
• 43/45
• Следующая