Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции - Перкинс Джон М. - Страница 17

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая

Корреспондент газеты Стив Бейли высказывал предположение, что падение фирмы началось, судя по всему, «с пресловутой служебной записки, проливающей свет на тайную попытку в прошлом вручить одному из родственников президента Сухарто огромную взятку в 147 миллионов долларов, чтобы сохранить за компанией право на реализацию крупнейшего в ее истории проекта»[12].

Второе событие начиналось с того, что на мою электронную почту пришло письмо от сына одного из крупных госчиновников Индонезии, с которым я сталкивался по работе еще в далеких 1970-х. А теперь его сын просил меня о встрече. Эмил (сразу оговорюсь, что это вымышленное имя) предложил встретиться в одном тихом тайском ресторанчике в верхнем Вест-Сайде.

Он сразу заявил, что моя «Исповедь» произвела на него глубокое впечатление. Я помнил Эмила еще по Джакарте. Его отец познакомил меня с ним, когда он был десятилетним мальчишкой. В кругах, где вращался его отец, часто упоминали обо мне, сказал Эмил. Он знает, продолжал Эмил, что его отец и был одним из тех коррумпированных чиновников, о которых рассказывается в моей книге. Затем он посмотрел мне прямо в глаза и признался, что пошел по стопам отца. «Теперь же я хотел бы очиститься от всей этой грязи, покаяться, как вы» — такими словами завершил свой рассказ Эмил. Он смущенно улыбнулся: «Но у меня есть семья, которой я дорожу, и несколько важных незаконченных дел. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду».

Я уверил Эмила, что не собираюсь когда-либо упоминать его имя или раскрывать инкогнито.

История, поведанная мне Эмилом, была разоблачающим свидетельством. По его словам, индонезийская армия взяла за обыкновение обирать частный сектор ради финансирования своих расходов. Эмил попытался сказать это легко, как бы в шутку, добавив, что это общепринятая практика, давно прижившаяся в странах третьего мира. Затем он посерьезнел: «Но после падения режима Сухарто в 1998 году все стало намного хуже, чем было при нем. Как настоящий военный диктатор, он стремился держать под полным контролем свою мощную армию.

После Сухарто многие пытались, правда, тщетно, изменить законы моей страны, чтобы наконец поставить военных под контроль гражданской власти. Им казалось, что этой цели можно добиться за счет сокращения военного бюджета. Но не тут-то было! Генералы хорошо знали, к кому обратиться за помощью, — к иностранным горнодобывающим и энергетическим компаниям».

Тут я прервал Эмила, заметив, что его рассказ живо напоминает об аналогичной ситуации в таких странах, как Колумбия, Нигерия, Никарагуа и многих других, где помимо регулярных вооруженных сил существуют финансируемые частным капиталом охранные подразделения.

«Да, — ответил молодой человек. — Вам ли не знать, как много у нас в стране наемников. Но сейчас я говорю о гораздо худших вещах. За последние несколько лет иностранные корпорации фактически прибрали к рукам нашу армию. И последствия такой ситуации действительно устрашают, ведь получается, что теперь иностранцы распоряжаются не только нашими ресурсами, но и нашими же собственными вооруженными силами!»

Когда я поинтересовался, зачем же он мне об этом рассказывает, Эмил замолчал и отвернулся, рассеянно глядя в окно на потоки машин. Молчание затянулось на несколько минут. Затем Эмил вновь обернулся ко мне: «Я — самый что ни на есть коллаборационист и пошел еще дальше отца. Я — один из тех, кто непосредственно договаривается об этих поборах, передаточное звено между корпорациями и военными. Мне очень стыдно. Единственное, что я еще могу в моем положении, — рассказать вам все как есть, а потом тешить себя надеждой, что вы найдете способ рассказать миру о том, что творится у нас в стране».

Через несколько недель после встречи с Эмилом на сайте The New York Times я наткнулся на статью, в которой подробно излагались факты, касающиеся деятельности базирующейся в Новом Орлеане компании Freeport-McMoRan Cooper and Gold. По данным газеты, «за последние семь лет она передала командованию подразделений индонезийской армии в одном из районов (Папуа) около 20 миллионов долларов в качестве платы за защиту своих промышленных объектов в этой отдаленной провинции».

Далее автор статьи утверждал, что «за счет государственного бюджета покрывается всего треть финансовых потребностей индонезийских вооруженных сил, тогда как остальное поступает из непрозрачных источников вроде “платы за защиту”, что позволяет местной военной верхушке действовать независимо и выводит ее из-под финансового контроля со стороны центрального правительства»[13].

Ссылки, приведенные в этой статье, привели меня к двум другим, уже на сайте The Times, за сентябрь 2004 года. В них описывалось, как на острове Сулавеси, хорошо знакомом мне по прошлой работе, крупнейшая золотодобывающая компания Newmont Mining Corp., базирующаяся в Денвере, незаконно сливала в воды залива Байат промышленные отходы, содержащие мышьяк и ртуть. Меня вдруг осенило, что моя работа в тех местах — энергосистемы, дороги, порты и прочие инфраструктурные объекты, которые финансировались и возводились с помощью экономических убийц в 1970-х годах, — самым непосредственным образом способствовала созданию условий для компаний, подобных Newmont, которые теперь расхищают природные богатства чужих народов и отравляют воды океана.

Не говорил ли еще тогда руководитель проекта Чарли Иллингуэрт, что мы прибыли в Индонезию, чтобы создать нефтяным компаниям все необходимые условия? А вскоре я и сам понял, что наша миссия не ограничивалась только работой на нефтяные компании. Сулавеси был показательным примером того, как денежки, выделенные на экономическую помощь отсталым районам, перетекают в карманы транснациональных гигантов.

The Times подчеркивала, что «борьба против незаконных методов Newmont уверила общественность в том, что американские добывающие и энергетические компании держат мертвой хваткой хромающую законодательную систему Индонезии. Многие винили за это коррупцию, кумовство и неразвитость регулятивной системы, доставшиеся стране в наследство от генерала Сухарто, который всегда, до последних дней своего правления в 1998 году, с готовностью открывал двери иностранным инвесторам — естественно, не задаром»[14].

Лишь только я углубился в чтение, виртуальный текст на экране заслонили давно забытые образы из прошлого: перед моим мысленным взором возник мэр городка под названием Батсвилл и молодой бугиец-корабел. Подобно библейским пророкам, они вдруг вернулись из прошлого, чтобы усовестить меня. Они были правы — сейчас я в этом окончательно убедился. США и впрямь отправляют своих «летучих гадов» разорять и загаживать чужие земли. А бугийцы, отважные мореплаватели на утлых деревянных суденышках, вооруженные только острыми как бритва мачете, не имеют никаких шансов, чтобы противостоять военному могуществу Пентагона.

Или действующей скрытыми и изощренными методами армии приспешников крупных корпораций.

На многочисленных встречах с читательской аудиторией кто-нибудь обязательно пытается доказать, что Nike и прочие корпорации теперь ведут себя намного лучше. Как и большинство, я сам рад бы верить в эти позитивные перемены. Все мы тешим себя надеждой, что основатель и глава Nike Фил Найт и другие руководители стали глубже осознавать свою ответственность.

Чтобы удостовериться в этом, я как-то связался по электронной почте с Лесли и Джимом, которые попробовали пожить в тех же условиях, что и рабочие индонезийских фабрик Nike, а сейчас готовили документальный фильм о потогонных фабриках. Их ответ, однако, оказался малообнадеживающим.

Со времен нашей первой поездки в 2000 году мы еще дважды были в Индонезии, встречались с рабочими фабрики, с которыми подружились в первый приезд, и организаторами профсоюза. Какие-то незначительные перемены к лучшему, несомненно, были, хотя главные проблемы — размер заработка и право на независимые профсоюзы — по сравнению с 2000 годом так и не утратили своей остроты и актуальности, несмотря на то что сама корпорация Nike пытается уверить общественность в обратном.

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая