Остров на птичьей улице - Орлев Ури - Страница 3

• Предыдущая
• 3/30
• Следующая

Так же как и Барух, мой отец пока не мог воспользоваться своим пистолетом. Только говорил о том, что этот день придет. Потому что если бы кто-то убил немца на фабрике или на нашей улице, солдаты убили бы много людей — неважно, были бы это даже женщины или дети, — чтобы запугать всех и чтобы никто не осмелился сделать это в другой раз. И действительно, никто пока не осмеливался. Как можно взять на себя ответственность за жизни стольких людей! Да и то только потому, что тебе захотелось убить одного-единственного немца. Мой отец сказал:

— Мы пока еще не уверены, правдоподобны ли слухи о том, что евреев отсюда направляют в лагеря на уничтожение.

Барух сказал:

— Я уверен. Я сам разговаривал с парнем, который бежал оттуда. Ведь я тебе уже об этом говорил.

Отец молчал. Он предпочитал верить, что мама все-таки вернется.

— Если ты в этом уверен, почему же ты ничего не делаешь, а, Барух? — спросил отец.

— У меня есть свои обязанности, — ответил Барух. — Я присматриваю за твоим сыном, — и он мне подмигнул.

Среди множества тем, которые мы обсуждали с Барухом, мы часто возвращались к одной — говорили о Гитлере. Барух никогда его не видел, но читал о нем много. Даже ту книгу, которую Гитлер написал о себе сам.

— Взять, к примеру, Наполеона, — говорил он мне — во время войн, которые он вел, тоже погибло много людей. Был голод, болезни. Но то, что делает Гитлер, не делал до него никто. Он построил фабрики, на которых хладнокровно убивают людей, как скот, предназначенный к убою.

И каждый раз он так заканчивал свои пояснения:

— И именно поэтому он проиграет войну, его самого убьют, как собаку, страна его будет разорена, а имя Гитлера будет покрыто вечным позором.

Отец как-то сказал:

— Его следовало бы выбросить из истории, как будто его никогда и не было.

— Нет, — ответил Барух, — люди должны помнить все, что делается сегодня, чтобы все народы знали, что происходит, когда ставят сумасшедшего во главе страны. И чтобы люди знали, что в определенных ситуациях даже дети должны уметь обращаться с оружием.

Я посмотрел на отца.

Если бы мы были вместе с мамой на улице, когда ее схватили, ее бы не сумели забрать у нас. Это точно. Даже если бы после этого им пришлось поубивать всех, живущих на нашей улице.

У меня был маленький белый мышонок — единственный, который остался после того, как умерли все белые мыши, жившие у нас дома. Конечно, не в нашем доме до войны, а в доме, который был у нас в гетто еще до того, как начали хватать людей.

Есть люди, которые ненавидят мышей. Есть такие, которые их просто боятся. Но вырастить мышонка — это то же самое, что вырастить кошку, собаку или птицу. Только мыши маленькие, едят мало и не причиняют никаких неприятностей. Конечно, если точно знать, как за ними ухаживать. Старик Барух, к примеру, откровенно сказал мне, что он ненавидит мышей. Он признался в этом не сразу. Вначале он сказал, что мне не стоит приносить мышонка, когда я прихожу к нему на склад. Сказал, что мышонок убежит, и мы его не найдем среди веревок. Я ответил, что он сразу прибежит, как только я свистну. Я это продемонстрировал. Он был просто поражен.

— Нет, нет, — сказал он.

Странно. Немцев он не боялся.

Потом он сказал, что серые мыши загрызут моего мышонка. Я ни разу не видел на складе мышей.

Он говорил, что они живут в норках, под полом.

— Но почему они загрызут его?

— Потому что он белый.

— А может, подружатся с ним?

— Тогда ты его больше не увидишь. Он найдет себе самку и больше к тебе не вернется.

— Но, может быть, он и есть самка.

— Так найдет себе самца.

Ладно. Я оставлял его дома. Назвал его Снежок. Утром я объяснял ему, что вернусь поздно вечером вместе с отцом. Чтобы он не беспокоился. Папа смеялся над тем, что я разговариваю с мышкой. Я ему сказал:

— Вы ведь всегда разговаривали с Рексом.

Рекс был нашей собакой. Мы взяли его в гетто, но он умер от старости.

Отец уступал мне во всем, что касалось мышонка. Он и вправду был не простым мышонком. Это был очень умный мышонок. К примеру, не умер, когда все мыши, жившие в клетке, умерли от какой-то болезни. Папа сказал, что у него просто есть иммунитет, а не ум. Но все-таки он всегда вел себя не так, как другие. Я это понял еще до того, как он остался в клетке один.

Я не знаю, что бы я делал без него, оставаясь один с рассвета до заката в бункере или в нашем укрытии под крышей. Сколько можно читать? К тому же, отцу не всегда удавалось доставать мне новые книги. Хорошие книги можно было читать два и три раза. Такие, как «Робинзон Крузо». Или, к примеру, «Король Матиуш Первый». Но ведь нельзя читать каждый день с утра до ночи. Тогда я играл со Снежком. Например, прятал его еду в укромном месте и заставлял искать. Он быстро запомнил сигнал, по которому начиналась игра. Крутился, принюхивался и в конце концов находил. Почти всегда. И если я прятал сразу всю его еду, он не ленился каждый раз ее искать. Залезал глубоко под тряпки и подушки. Даже, когда я разговаривал с ним, это было как будто не просто с мышонком. Я, конечно, знал, что он не может меня понять, хотя внимательно слушает. С ним было приятнее разговаривать, чем с самим собой, как это делают сумасшедшие. Я говорил ему, что скоро война закончится, и я куплю ему новую красивую клетку. Приведу ему друзей — самцов и самок, потому что я не знал, кто он — «он» или «она». И даже папа этого не знал.

Мне было запрещено выходить из укрытия в течение дня, пока отец не приходил с работы и не подавал мне условный знак. И даже если бы он не возвращался всю ночь и весь следующий день, мне все равно было запрещено выходить. Этого ни разу не случилось, но у меня всегда была еда и вода в бутылках на несколько дней. Мне было запрещено также ходить в уборную — для этого у меня была специальная посудина. Папа обещал мне, что если с ним, не дай Бог, что-нибудь случится, кто-то обязательно придет за мной. Например, Барух. Но я старался об этом не думать.

Я не слишком волновался. Мой отец был большой и сильный. Когда он был молодой, он занимался боксом. Я думаю, что он был самым сильным мужчиной на фабрике. И к тому же у него был пистолет. И к тому же он был красивый. Мама не просто так вышла за него замуж. Но все-таки, когда он возвращался с работы и свистел мне условным свистом, я прыгал на него и крепко обнимал. Как будто целый день боялся за него и просто не хотел признаться в этом даже себе. И он всегда подбрасывал меня в воздух, хотя я был большой и тяжелый. Не какой-нибудь малыш. И всегда целовал меня.

После работы папа отдыхал, а я готовил ужин. Те, кто думают, что мальчики не умеют варить или что это позор, просто дураки. Даже Барух не раз говорил мне, что самые лучшие в мире повара — мужчины. Я рассказал ему, что подаю папе чай, жарю яичницу и варю для нас картошку.

— Пригласи меня как-нибудь на ужин, — попросил Барух.

Я пригласил. Он и вправду пришел. Принес колбасу и буханку хлеба — не такого, какой давали на фабрике. Я вскипятил чай и сварил картошку. У нас тогда не было яиц, и я не смог продемонстрировать, как я переворачиваю яичницу в воздухе. Но он поверил, что я могу. Отец подтвердил. Мы только не посадили Снежка на стол, как это делали обычно. И он свистел, сидя в своей клетке. Мне было немного жаль его. Но я, конечно, в первую очередь, должен был думать о нашем госте.

После ужина папа с Барухом говорили о войне. Они достали большую карту и начали обсуждать положение и спорить, потому что в это время немцы уже начали терпеть поражение на русском фронте. Они водили по карте пальцами и отмечали карандашом места сражений. После этого играли в шахматы. Они были очень усталыми и закончили партию задолго до того, как один из них оказался в выигрышном положении. Так лучше. Мне не пришлось жалеть проигравшего. Когда же они играли по субботам, говорить с ними было невозможно, они так стремились к победе, будто это была не игра, а настоящая война. Может быть, они чувствовали то же, что и я, — я любил выигрывать у отца в карты и очень злился, когда проигрывал.

• Предыдущая
• 3/30
• Следующая