Глаша - Азольский Анатолий - Страница 22

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая

В чем не был убежден капитан 1 ранга Хворостин: ни в одной разведке не любят прытких и шумных подчиненных. Не так давно помощник военно-морского атташе СССР в Великобритании, мужчина впечатляющей внешности, втерся в высший свет, вошел в круг влиятельных семейств Англии, накоротке был знаком со многими министрами, особенно с теми, кто пользовался услугами дорогостоящих девиц, часто приглашаемых в фешенебельные дома Лондона, и одну из этих девиц делил с министром обороны Великобритании, лелея некоторые далеко идущие планы. Как только министра этого газетчики разоблачили, как только прояснились те, кто к девицам хаживал, помощника военно-морского атташе (он расчетливо взял отпуск) немедленно потащили в Москве на расправу. И та, беспощадная, учинилась бы, не случись знаменательного эпизода в кабинете начальника Генерального штаба, коему подчинено ГРУ. Я так и не понял, удивился начальник Генштаба, кто там кого трахал: мы их или они нас? Потупив очи и сгорая со стыда, начальник ГРУ вынужден был со вздохом признать: мы их, мы, но никак не они нас. После такого ответа заварившего всю кашу офицера всего-то сослали на работу в АПН, сидеть на разборе почты, где он стал активно спиваться.

Отпуск военно-морского атташе мог длиться неопределенное время, и Хворостин подъехал к дому его, ожидал товарища из посольства и разрешения войти, потому что кругом — надежная охрана. Прибыл наконец товарищ, подлетел офицер от министра-координатора, солдаты открыли воротца, примчались и заблаговременно вызванные слуги. Хворостин обошел дом, и сладостное подозрение вкралось в него: а не она ли, Глаша, капризами своими, телом своим, собою, наконец, меняет весь окружающий ее мир? Вот нет Глаши — и дом, никакими погромами не тронутый, кажется разоренным, навсегда покинутым.

Вещи уложили в чемоданы и кофры. Товарищ из посольства обещал все отправить в Москву, как только на то будет сигнал.

А капитан 1 ранга Хворостин на сутки еще задержался в этой столице. Его все чаще использовали в разовых поручениях, и поневоле возникало сравнение с неким предметом медико-гигиенического толка.

Он задерживался потому еще, что не мог не присутствовать на похоронах дочери министра обороны.

Более тысячи человек шли за гробом, на мусульманском кладбище иноверцы нетерпимы, но общее горе сметает религии, всех скорбящих делая братьями и сестрами. Девочку хоронили с воинскими почестями, так, словно она погибла в бою. Почетный караул и артиллерийские орудия выстроились у могилы. Плакали мужчины, плакали, разумеется, и женщины, которые оставались везде и всегда женщинами: вместе со всеми рыдали делегатки из девичьего спецназа.

— Ласточка моя! — сказал у гроба министр, склонив поседевшую голову. — У тебя еще не отросли перышки, а взор твой уже устремлялся к небу! К тому небу, где все святы и справедливы. Куклы твои всегда были тобою одеты одинаково красиво и нарядно, потому что ты несла людям справедливость и — хозяйкою кукол — наделяла их справедливостью… Дорогая Ирма, моя незабвенная дочурка!..

Это была долгая речь, которая войдет в поэзию всех стран и народов. И первым оценит ее командующий стратегическим резервом, человек, вскоре ставший непревзойденным оратором.

Прочитает эту речь и Петя, узнает и о директиве, повелевающей расстреливать любого; он стал было казнить себя, да одумался. Расстрелов этих уже не избежать, они как закаты и восходы солнца. Не завались он по пьяной лавочке к Тупице, окажись девки из спецназа порасторопнее и поглазастее — Болтун с Генсеком открыли бы точно такую пальбу по своим согражданам, подменив в директиве компартию сообществом другой идейной закваски, заодно поставив к стенке тысячи офицеров и генералов, виновных в том, что воинское звание их выше подполковника. А потом Болтун возвысит себя до маршала, и придется ему поднимать звания преданных офицеров до бригадных генералов. И для чего вообще эта заварушка затевалась — тайна за семью печатями. Зато зреет догадка: да провалитесь вы к черту с вашими азиатскими бреднями, нет в них ничего святого, страшно далеки они от земли русской и тех немногих, что дороги, а они — твоя жена Глаша, твои дети Ната и Саша, дед их Андрей Васильевич да женщина из полицейского управления, объятия которой сохраняются твоим телом, а губы помнят ее прощальный поцелуй.

Отшумели пресс-конференции — и перебежчик начал давать искренние и чистосердечные показания о том, чего он не знал и знать не мог, и там, в тысячах километров от Москвы, американцы похищали служащих посольства, томили их несколько часов за решеткой и отпускали, задав дежурный, не лишенный, однако, философской глубины вопрос: ты — КГБ или ГРУ? Местная полиция приносила советским людям извинения, кого-то из американского посольства поймала и намяла ему бока, после чего похищения прекратились. Побывавших за решеткой отзывали в Москву, допрашивали, изумлялись, пока не поняли, что ничего полезного для американцев Луков дать не может, а Мод Форстер, хлопоча о виде на жительство подопечного, завышает стоимость ни во что не посвященного помощника военно-морского атташе, набивая заодно и цену себе. Своего она добилась, Лукова перевезли в США, дали временное пособие и пять тысяч долларов на обустраивание, сама же Мод вернулась к прежним занятиям.

Петю знакомили с житьем-бытьем его бывшего подчиненного, а тот начинал поражать — и русских, и американцев — полной неспособностью обеспечивать себя работой и деньгами. Куда-то пропала коммерческая хватка, умение легко сходиться с нужными людьми свелось к обычнейшей выпивке за чужой счет. На полигонах советской Средней Азии когда-то читал молодым офицерам курс приборов наведения, в Америке же осрамился, ни на что оказался не годным. Притулился было к одной состоятельной вдове, но та так и не смогла выдержать его пьяные заносы. Спивался и спивался, в Стране Советов служба сдерживала его алкогольные страсти, Америка же так и не смогла надеть на него узду. На самое дно скатился, как-то выгнал свою ночную подружку на улицу, чтоб та заработала ему сотню-другую.

Два года летел раскорякою вниз и шмякнулся у ограды посольства СССР в Вашингтоне. Там для таких падших с разных высот отвели комнату, где офицеры КГБ, сами себя обучившие психоанализу, определяли ценность посетителя, если тот предлагал свои услуги. Виктор Степанович Луков оказался никчемным человечком, ему предложили убираться восвояси и забыть дорогу к зданиям, над которыми гордо реет красный флаг.

Но Луков не угомонился, как то предсказали офицеры спецкомнаты. И вновь (трезвый!) возник перед дежурным по посольству. К тому времени запрошенная Москва дала не совсем убедительные ответы, а Луков, признавая свои ошибки, отрицал все-таки измену Родине на том основании, что никаких, ну ровно никаких секретов американцам не выдал. Что, сказал он, может подтвердить его бывший начальник, то есть капитан 3 ранга Анисимов. И, добавил Виктор Степанович, в Нью-Йорке сейчас Ассамблея ООН, там — министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, пусть тот обещает ему лично, что никаким преследованиям по возвращении в СССР он подвергнут не будет.

Лукова оставили в напичканной аппаратурой комнате, позвонили секретарю Громыко и позвали Петра Ивановича Анисимова.

Тот уже служил в США, там, куда его никогда не послали бы, да вынудили кое-какие обстоятельства. Служащая полиции, брат которой был помощником руководителя политической разведки, сделала хорошую карьеру, уцелев после всех чисток, и не забывала, кто спас ей жизнь, вовремя приказав оборвать все связи и отойти от дел. Работала она теперь в секретариате ООН, там присмотрелась к ней американская резидентура КГБ и узнала нечто загадочное. Короче, служащая согласна работать во благо мира, дружбы и вселенской справедливости, но при одном условии: если ее попросит об этом человек, с которым она рассталась три года назад такого-то числа в доме на такой-то улице.

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая