Генерал Скобелев. Казак Бакланов - Корольченко Анатолий Филиппович - Страница 12

— Нельзя ли познакомиться с ним? Сделайте это, ради бога.

— С удовольствием, мой друг! Пойдемте.

Они подошли к столику художника.

— Василий Васильевич, — обратился к нему француз. — Позвольте представить вам моего бывшего воспитанника, а ныне офицера Генерального штаба. Скобелев Михаил Дмитриевич.

Художник поспешно поднялся.

— Верещагин. — Быстрым цепким взглядом скользнул по высокой фигуре офицера, облаченного в гусарскую форму.

Они немного поговорили и разошлись.

Художнику исполнилось двадцать девять, он на год старше Михаила Дмитриевича. По желанию отца готовился стать морским офицером, учился в кадетском, а потом и в Морском корпусе, деля любовь между службой и рисованием.

По окончании учебы, когда гардемаринов представляли великому князю, Верещагин заявил о своем нежелании служить.

— Почему? — вопросил генерал-адмирал.

— Он нездоров, — вступился директор корпуса.

— Что у тебя болит? — обратился великий князь к гардемарину.

— Грудь болит, ваше высочество, — покривил он душой. Князь внимательно посмотрел на молодого человека и сожалеюще произнес:

— Очень жаль, Верещагин. Мне тебя прекрасно рекомендовали. Очень жаль.

Он вышел в отставку в чине прапорщика гарнизонной службы и получил возможность всецело отдаться любимому делу. Творческие поиски заставили его изъездить Россию, Кавказ. Узнав, что генерал Кауфман, назначенный Туркестанским генерал-губернатором, ищет художника, Верещагин направился к нему.

— Просил бы удовлетворить мою просьбу.

— Могли бы вы показать свои работы?

— Они при мне. Я учился в Академии художеств, имею две серебряные медали.

Кауфман, перелистав альбомы с рисунками художника, одобрительно о них отозвался.

— Ну что ж, я согласен вас взять, готовьтесь к отъезду.

Художник, который определялся в должности как «прапорщик, состоящий при генерал-губернаторе», вытребовал право свободно разъезжать по краю и не носить формы.

— И еще одна просьба, ваше превосходительство: не давайте мне никаких чинов.

— Пожалуйста, молодой человек. Все рвутся к чинам, живота не жалеют, чтобы получить их, а вы просите обратное, — развел руками генерал. — Вы, право, совсем не земной.

— Чины и награды несовместимы с творчеством. Они только мешают художнику, как и писателю, артисту.

Осенью 1867 года, совершив долгий и трудный путь, Верещагин достиг, наконец, Ташкента. Узнав, что русские войска направились к Самарканду, бросился вперед. Приехал, когда город уже пал.

Отложив мольберт и альбом, Василий Васильевич взял ружье. Находясь в цепи защитников, не думал о себе. Одна пуля сбила с головы шапку, вторая перебила ствол ружья. Когда неприятель закрепил на воротах знамя, он, рискуя, захватил его. Восемь суток небольшой отряд защищал город, испытывал недостаток в воде, еде, боеприпасах, и решил уже взорвать себя, когда, к счастью, подоспела помощь.

Позже совет по наградам единогласно отметил мужество Верещагина, одним из первых включив его имя в приказ о присвоении Георгиевского креста.

Однажды художник пришел в кабинет генерала. Тот строго уставился на него.

— А где ваш крест?

— У меня его нет, — отвечал Верещагин.

— Возьмите, — строго сказал генерал и снял свой орден.

— У меня, ваше превосходительство, некуда его привесить.

— В, петлю.

— Но петля не прорезана.

— Я прорежу.

— Я не дам резать сюртук. Он у меня новый.

Кауфман взял со стола перочинный нож.

— Стойте смирно! Не шевелитесь, а то порежу! — проткнул петлю ножом. Торжественно, медленно привязал крест и, любуясь, отошел. — Вот теперь вы — Георгиевский кавалер. И вид у вас стал совершенно другой…

С той встречи в ташкентском ресторане и началась дружба двух выдающихся людей России: Скобелева и Верещагина. До конца своих дней они оставались верны этой дружбе.

В тот вечер в ресторане было много офицеров. Они занимали почти все столики, вели разговоры о походах и похождениях, службе и политике. Именно о ней шел разговор и в компании, где находился Скобелев.

— Эмир совсем не одинок, — говорил он своим высоким голосом. — Если б не заморские его союзники, все бы обстояло по-иному. Именно они мутят воду.

— А я полагаю, англичане тут ни при чем, — возразил капитан. — Какой смысл ввязываться англичанам? У них свои заботы: удержать бы Индию.

— Именно поэтому они и ввязываются в азиатскую кутерьму: здесь главные подступы к Индии, — продолжал Скобелев. — Помните, как еще Павел по настоянию Наполеона намеревался через Туркестан проникнуть в Индию. Направил туда с казачьим войском атамана Платова. Поэтому сейчас английские джентльмены и поддерживают Кокандского да Бухарского эмиров, натравливают их против нас.

— Они и Афганистан заодно прибирают к рукам, чтобы в нем укрепиться, — подал голос штабс-капитан.

— Вот-вот, вместе с эмиратами англичане намерены создать своеобразный пояс, нейтральную зону…

У столика выросли два офицера. Они явно подшофе: лица разгоряченные, мундиры распахнуты.

— О чем вещает этот господин из Генерального штаба? — с наигранной улыбкой спросил капитан-кирасир.

— Он изрекает истины, которых нахватался в столице, — продолжил стоявший с ним рядом ротмистр Павлов, адъютант Кауфмана.

— Не верьте, господа. Он такой же словоблуд, как и его небезызвестный дед. — Капитан уперся взглядом в Скобелева. — Или, может, я говорю неправильно? Вы, Скобелев, любите всех поучать, быть главным, изрекать известные истины и тем возвеличивать себя.

— Вы пьяны, капитан Гнатовский! — вскочил тот. — Вам бы следовало отдохнуть, проспаться. Я отказываюсь с вами говорить.

Вмешался с соседнего столика подполковник:

— Господин капитан! Извольте уйти на свое место! Уведите его, ротмистр!

— Слушаюсь! — ответил Павлов и потянул за собой капитана. — Пойдем, Гнатовский. Ну, пойдем же…

— Нет, нет! Я еще не все высказал. Скажу и уйду. Итак, довожу до вашего сведения, господа, что он еще и трус, этот Скобелев. Да… да… В последнем поиске, который провел, он выглядел не лучшим образом. В донесении он писал о какой-то ночной вылазке, а на самом деле ничего не было. Ночь славно проспал. Отсыпался.

— Ложь! Откуда такое? — изменился в лице Скобелев.

— Бывший с вами казак доложил. Мне поручили проверить, и я проверил. Казак… Как его? Ну, тот самый, которому по вашему представлению присвоили, чин урядника, сказал, что ничего такого не было.

Сидящие за столиком переглянулись, уставились на Скобелева.

— Поэтому-то, господа, он и выхлопотал казаку чин, — продолжал Гнатовский. — Баш на баш, стало быть. А казак не дал ввести себя в обман, не позволил-с.

— Я требую сатисфакции, господин капитан. Вы оскорбили не только меня, но честь фамилии. Мы будем стреляться.

— В любой час, господин штаб-ротмистр, — пьяная улыбка не сходила с лица капитана.

— Тогда вам придется иметь дело и со мной, — выступил ротмистр Павлов. — Гнатовский мой друг. Я не могу оставить его одного в беде.

— Согласен стреляться и с вами. Завтра ожидайте секунданта, — едва сдерживая себя, сказал Скобелев.

Дуэли в русской армии были нередки. Формально запрещали, дуэлянтов наказывали (правда, не очень строго), считая тем не менее негласно единственным способом защитить офицерскую честь и дворянское достоинство.

Итак, вызов был брошен, определены секунданты и назначен день поединка. В назначенный час секунданты отмерили расстояние, кинули жребий: с кем первому придется штаб-ротмистру стреляться, чей выстрел первый. Первым противником был ротмистр Павлов — адъютант главнокомандующего. Это был услужливый и добрый человек, которого в штабе уважали, называли запросто Паша. Питал к нему симпатию и Скобелев.

— Господин ротмистр, я буду стрелять в воздух, — ответил он, беря в руки пистолет.

Павлов не ответил.

— Сходитесь! — прозвучала команда. Дуэлянты начали сближаться.