Тезей - Проталин Валентин - Страница 4
- Предыдущая
- 4/49
- Следующая
Когда Пелей пришел в себя, обыкновенный дневной свет проникал в пещеру. Утро, а, может, и день стоял на берегу моря. Не сон ли это был опять? подумал Пелей. Но тут он увидел женщину, поправлявшую цветы на их ложе. Те, к которым она прикасалась, оживали в ее руках. Она успела привести в порядок пещеру. В углу аккуратной связкой пристроился хворост для костра. Столик с яствами стоял рядом с ложем. И пол был чист. И богиня больше походила на земную женщину с понятной предрасположенностью к тебе. Лишь кожа ее необыкновенно светилась. Влекла молочной белизной, высокородной атласностью шелка.
- Даже богини не могут опьянять, как умеешь ты, - восхищенно и виновато обратился к Фетиде Пелей.
Можно было сказать "только богини могут", но он выбрал именно те слова, что произнес.
- Я ведь до того не была женщиной, чтобы правильно руководить тобой, сказала Фетида.
Пелей непонимающе посмотрел на нее.
- Ты лишился сознания, - пояснила ему богиня, - оттого, что я не обладала еще опытом женщины и не смогла уберечь тебя от чувства, превышающего земные силы.
- И что будет дальше? - тихо спросил Пелей.
- Я отказываюсь от мудрости воды и предпочитаю молчание гор, - также тихо ответила Фетида. - Я хочу жить среди гор.
Видно было, что Пелей опять не понял.
- Вода подвижна, бурна и изменчива, как игра ума, - объяснила Фетида, а горы - воплощение покоя.
- Хотел бы я слышать, как вы, боги, друг с другом говорите, - вздохнул Пелей.
Фетида рассмеялась и даже в ладоши хлопнула:
- Послушал бы ты, что мы болтаем с Эос и Эвриномой.
Но все еще чего-то опасался и не верил своему счастью Пелей.
- Любящая женщина, будь она и богиней, становится такой, какой хочет видеть ее любимый, - добавила Фетида.
- Тогда я опять хочу тебя, - встрепенулся Пелей.
- И опять лишишься сил и сознания? - спросила богиня.
- Пусть самого себя потеряю, - тряхнул головой Пелей.
И Фетида улыбнулась ему.
...А в это время далеко от них в Лаконике жена спартанского царя Тиндарея Леда, все еще цветущая мать взрослых сыновей Кастора и Поллукса и маленькой Клитемнестры, искупавшись в тенистом озере, сидела, расслабившись и прислушиваясь к теплу солнечных лучей, на крутом берегу. В зеркале воды отражалась зрелая прелесть ее плодоносящего тела, подрагивавшего, когда озерные бегуны-комарики, длинно скользя, проносились по коже Леды. Неожиданно набежала волна. Леда приподнялась и увидела необыкновенно крупного царственного лебедя, подплывавшего к берегу.
- Это я, опять я, - раздалось в ушах Леды.
Птица подплывала ближе. Царица узнала Зевса, своего прежнего божественного любовника. Владыка бессмертных, похоже, сам собирался нарушить собственный запрет. Недаром он, оказывается, с вершины пира временами поглядывал и в сторону Лаконики. Но, чтобы как-то смягчить впечатление от своего поступка, он обратил взоры не к какой-нибудь новой понравившейся ему дочери земли, а к прежней своей возлюбленной.
- Это я, это я...
Но "это я" слышалось Леде так, словно куковал кто-то. Да, куковал, несмотря на вроде бы лебединое курлыканье, в котором заходилась подплывающая птица. Не зря, выходит, подумала Леда, что когда-то владыка бессмертных дал себя поймать заигрывавшей с ним Гере, превратившись в кукушку. Было это в нем и остается.
- Бессмертные желают вложить в меня священный плод, - подумала Леда.
И все произошло, что должно было случиться. Отметим лишь разницу в поведении тех, от кого исходит инициатива: женщина, решив кому-то принадлежать, может защищаться, словно разъяренная тигрица; мужчина же подплывает к своей избраннице белым лебедем.
К потерянному раю не стремись.
На ту любовь ты не имеешь права.
Былое - суверенная держава.
Вернуть назад - нестоящая мысль.
Взгляни, ведь эта женщина не та.
Была бы той она, когда приснилась.
А в этой жизни - все переменилось.
Перед тобой - чужая красота.
И ты ее обратно не зови.
Судьба былого не перемещает.
Вас искушает память той любви.
И эта память только помешает.
Простая диалектика души.
Там, в глубине, не спорят рок и случай.
Ее не береди, себя не мучай.
Спроси: "Как жизнь?"
И дальше поспеши.
Не возвратить...
Ты этот праздник справил.
Ущербны исключения из правил.
Мы всякий раз другие.
Испокон
так повелось: закон и есть закон.
Тезей и Поликарп возвращались из Колона в Афины. Ехали верхом на лошадях, как и пристало посещать этот поселок, где почитают коней. А еще потому ехали на конях, что Тезей все еще предпочитал затворяться в Акрополе, и уговорить его совершить пешую прогулку было бы трудней.
Ехали молча, молча же постояв перед этим у Медного порога. Медный порог, небольшой каменный овальный кряж, закрывающий вход в знаменитую колонскую пещеру, ведущую, по мнению афинян, прямо в преисподнюю. Стоять здесь полагалось молча. И даже приближаясь, говорить полагалось только шепотом, если уж невмоготу придержать язык.
За Медным порогом, если подойти к нему вплотную, виднелся черный провал и несколько ступеней, ведущих во тьму. Тезей, когда они здесь стояли, подумал: не перемахнуть ли через эту каменную преграду и исчезнуть, кончив со всем земным. Страха не возникло. Не страх охватил его, иное. Стоило мысленно проследить, как все произойдет, внутри Тезея вспыхнул протест. И он понял не без удивления, что привязан к своей жизни более, чем ему еще недавно представлялось. На обратной дороге в Афины Тезей первым прервал и молчание:
- Я заглянул туда, Поликарпик, - сказал он брату.
Поликарп понял его.
- Для этого достаточно заглянуть в самого себя, - рассудил он. - Теперь я не беспокоюсь за тебя.
- Я все понимаю, и желание жить... - принялся уже и рассуждать Тезей. Но ведь, правда, совсем ничего не хотелось. Казалось, что совсем ничего и не будет хотеться.
- Это ему казалось, - перебил брата Поликарп.
- Кому? - удивился Тезей.
- Тому, кем ты был.
- Но это был я.
- Не совсем. Как только человек начинает себя исследовать, он становится другим, - объяснил Поликарп.
- Разве это исследование? - возразил Тезей.
- Если ты, увлекшись чем-то, отложил трость, без которой афинянин не чувствует себя афинянином, потом начинаешь искать ее - что ты делаешь? Ты восстанавливаешь, скажем, свой маршрут и таким образом находишь эту палку там, где и не ожидал.
- Ну и что?
- А то, что ты исследуешь себя, как другого. Ты смотришь на себя со стороны. Так и с прошлым. Нынешний ты - не вполне ты.
- Но я ведь и стыжусь чего-то в прошлом.
- Правильно делаешь.
- Разве стрела во время полета не одно и то же, где бы она ни находилась?
- Но ты не стрела... Вспомни, какими мы были в детстве. Разве чистые тогдашние создания - это мы?
- Ну, уж ты-то, Поликарпик... - возразил Тезей.
- И я тоже... Потом разве ты не слышал, как говорят: теперь я совсем другой человек, словно заново родился... Человек может в жизни своей несколько раз рождаться.
- Я не узнаю тебя, Поликарпик, - удивился Тезей, - а наши близкие?
- А наши боги, - не уступал Поликарп, - а эта земля, а дети, а женщины и старики. Все это наше всякий раз, и все это - тоже мы... Я ведь о другом. Ты не сможешь изменить своего прошлого, даже если его стыдишься. Но ты можешь измениться сейчас и менять нечто вокруг. Скажем, своих палконосцев.
- К чему ты клонишь?
- Все к тому же... А, знаешь, что по-своему неизменно? Мысли. Они свободны всегда. Особенно когда близки истине. Они вольны каждому принадлежать. И тебе, каков ты сейчас, и тому, кем был прежде.
- То есть, что есть самое-самое мое, оно и - всеобщее... - удивленно уточнил Тезей.
- Умница, - обрадовался Поликарп. - Как ни странно, то же происходит и с человеческими чувствами.
- И все-таки, к чему ты все это?
- Предыдущая
- 4/49
- Следующая
