Ведьмаки и колдовки - Демина Карина - Страница 21
- Предыдущая
- 21/110
- Следующая
Она, эта память, на редкость послушна. И ныне прорастает серыми стенами госпиталя святой Аурелии… серые стены и солнечные зайчики. Узкое окно с широким подоконником, на который садятся голуби, толкаются, курлычут. И шелест птичьих крыл выводит из полусна.
Ненадолго.
Надолго нельзя, но когда Лихослав открывает глаза, то видит и окно с голубями, и стену… солнечные зайчики постепенно переползают к двери, и с ними уходит тепло.
Лихо знобит.
— Это у вас, любезный мой друг, от потери крови, — говорит медикус и пощипывает себя за усы.
Хорошие усы. Длинные.
— И последствия удара сказываются… чудо, что вы живы.
Чудо. Наверное. И Лихо хочет узнать про брата, но говорить не получается, в горле — то же клекотание, но доктор понимает:
— А брат ваш жив… герой…
Он приносит газеты, пусть и не свежие, но вкусно пахнущие бумагой и чьими-то руками, которые этих газет касались, апельсинами, травой… Лихо прежде не знал, что от запахов может быть так хорошо. И от слов. Ему читает сиделка, которую приставили, потому как он, Лихо, должен лежать неподвижно. У него кости сломаны, порваны мышцы и вообще в кишках дыра. Лихо ее не видит, но в отличие от нынешнего проклятия чувствует распрекрасно.
Ему стыдно и за дыру, и за то, что зарастает она медленно, несмотря на все усилия целителей, которые стараются, но…
…приходится лежать.
День за днем.
Сиделка читает, а еще моет и судно подает, и Лихо никак не способен привыкнуть к этой процедуре, которая, пожалуй, более мучительна, чем ежедневные визиты ведьмака.
Аврелий Яковлевич, душевно матерясь, выкручивает кости, сращивая разломы. И больно… неимоверно больно, но лучше боль, чем обжигающий стыд, что он…
…статьи слушает.
Интересно.
И рад, что Себастьян быстро на поправку пошел.
Он герой… все об этом пишут…
— Погоди, — Евдокия дернула за волосы, — получается, что твой братец, который тебя в эту авантюру втянул, стал героем?
— Он ведь поймал душегубца, а победителей не судят…
…особенно когда победители нужны, дабы поднять престиж полиции. Про это рассказал Бес, который тогда еще немного стеснялся этой новообретенной славы и героем себя вовсе не чувствовал.
— А ты?
— А что я? Я ведь только рядом стоял…
Евдокия не согласна. И хмурится…
— Мне эта слава героическая без надобности была… а вот Бес — дело другое… он ведь тоже долго считал себя уродом… а тут вдруг — не урод, но герой. Его к награде представили… и его величество вручали. Отец на вручение явился, гордый был…
Об этом Лихо рассказали, сам он на вручение не попал.
…из госпиталя выпустили зимой, и Лихослав спускался по ступенькам медленно, осторожно. Он знал, что здоров, но собственному телу не верил. Кости по-прежнему хрустальными казались, чуть тронь — и рассыплются.
…отец прислал записку, что занят.
Разочарован.
Он так и сказал в тот единственный раз, когда появился в палате. Лихо не спал, но притворился спящим, потому что было стыдно смотреть отцу в глаза. А тот долго стоял на пороге, разглядывая Лихослава, морщился, думал о чем-то…
— Он полностью поправится? — спросил у доктора, который был тут же и наверняка знал, что Лихо не спит, но выдавать не стал.
— Да.
— Вы уверены?
— Более чем. Угроза для жизни миновала. Организм молодой, но требуется время…
Отец все-таки подошел к кровати, он ступал медленно, и старый больничный пол поскрипывал под его весом. Он встал, заслонив и окно, и стену с солнечными зайчиками.
Смотрел.
Потом вздохнул и сказал:
— Я очень разочарован…
…и странно было думать, что к выписке он появится. А матушку Лихослав сам попросил не приходить…
…сослуживцы исчезли, наверное, поверили, что в полк Лихо больше не вернется.
И как-то так получилось, что он стоял один на обледеневших ступенях, не решаясь сделать шаг. Ступеней десяток, а дворник только-только начал лед скалывать…
— И чего встал столбом, — спросил кто-то, набрасывая на плечи теплый плащ. — Сам пойдешь или на руки взять?
— Только попробуй.
Плащ пришелся кстати. Почему-то про теплую одежду Лихо не подумал.
— Перчатки надень. — Себастьян протянул собственные, толстые и на меху.
Спускаться не помогал, но держался сзади, и как-то легче становилось от понимания, что он — рядом. Заговорил только в коляске, которая ждала у входа.
— Прости.
— За что? — Лихослав сидел нахохлившись. Мерз. Он как-то привык к теплу и покою госпиталя, и даже когда ему разрешили выходить в маленький садик, покидал палату неохотно.
Страшно было.
Кому признаться… страх хуже стыда. И только в палате среди серых стен, единственным украшением которых был Вотанов крест, он чувствовал себя спокойно.
В саду же вспоминал клены.
И сумерки.
И серую фигуру в плаще… все казалось — взметнутся руки, сминая воздух. И будет больно.
— За все. — Себастьян перестал улыбаться.
— Ерунда…
…он ведь приходил, и часто.
Приносил книги, убирал газеты, точно и вправду стыдился того, что в них писали. Читал. Рассказывал что-то, почему-то Лихославу было невероятно сложно следить за этими его рассказами, он терялся в словах.
И не отвечал.
Апельсины принимал. И яблоки, круглые, с полупрозрачной тонкой кожурой, такие только в имении и росли, и, значит, Бес за ними в поместье ездил.
О яблоках рассказывать было легко и еще о том, что Бес помогал с перевязками, и когда Лихо разрешили садиться, сажал, потому что у самого Лихослава духу не хватало… и заставлял на ноги встать.
Ходить не учил, но…
Ему не за что было просить прощения.
— Я тебя в это дерьмо втянул, — сказал Бес, поднимая воротник плаща, — и я виноват, что…
Он и сам получил.
Лихо знал.
Удавка. И удар ножом, и клинок мало не дошел до сердца, и если так, то выжил Бес исключительно ввиду врожденной выносливости.
А может, просто чудом.
— Отец приходил. — Бес помог выбраться из коляски.
Привез не домой, а на свою квартирку, и обстоятельству этому Лихо был рад. Домой не хотелось совершенно.
— Зачем?
Лихо с плащом сам справился и с перчатками и выдохнул с облегчением немалым: в четырех стенах он чувствовал себя много спокойней.
— Поговорить. Садись. Чай? Кофе? Пироги?
— Чай. И пироги. С чем?
— А кто ж его знает… с чем попадется.
Попался с кислой капустой, что было в общем-то неплохо.
— Предложил мне титул. — Себастьян есть не стал, выглядел он… раздраженным? — Заявил, что был не прав тогда… и что ты вряд ли оправишься… и если так, то он в своем праве признать тебя недостойным наследником.
Наверное, этого следовало бы ожидать, но все равно было больно. Себастьян же, вылив чай в горшок с фикусом — судя по печальному виду и обвисшим листьям, растение чаевничало неоднократно, — плеснул в кружку виски.
— Я послал его лесом… ну не лесом, но послал.
— Почему?
Отойди титул к Себастьяну, разве это не было бы справедливо? По праву рождения, по…
— Ты еще спрашиваешь? — Бес удивился. И удивление его было непритворным, к этому времени Лихо уже приноровился чувствовать братца.
Играть тот любил и умел, но… сейчас он не играл.
— Спрашиваю. — Лихо держал свою кружку обеими руками и остывающий чай нюхал настороженно, пытаясь в запахах травы найти… что?
Сам не знал.
— Лихо… ты и вправду думаешь, что мне этот титул нужен?
— Не только титул, но и…
— Что? Земли? Сколько тех земель осталось? Майорат и кое-какие огрызки? Семейное имение? Ну да, ностальгия меня порой мучит, но не настолько же!
Он осушил кружку одним глотком.
— Да и не в том дело, а… я не хочу становиться князем, Лихо.
— Почему?
— Заладил как попугай… почему, почему… потому. Мне нравится моя жизнь. Титул — это… это только на визитных карточках красиво. В остальном… обязательства и снова обязательства… и еще… и нужно будет думать, как не просадить остатки хельмовых земель… и имение содержать, а я не представляю, за кой ляд я его содержать стану… разбираться с арендаторами… в Совете опять же… нет, туда папаша нас до последнего не пустит. Он же, пока в Совете торчит, считает себя очень важным… вершитель судеб.
- Предыдущая
- 21/110
- Следующая
