Похороны викинга - Рен Персиваль - Страница 27
- Предыдущая
- 27/69
- Следующая
Он встал и протянул мне руку.
– Теперь слушайте внимательно, – сказал полковник. – Вы стали французским солдатом и обязаны немедленно отправиться в свой полк – иначе будете считаться дезертиром. Вы сядете на поезд в Марсель сегодня же вечером. Он идет в девять пятнадцать с Лионского вокзала. Там на платформе вы явитесь к ожидающему вас унтер-офицеру. Если вы его не найдете, спросите у любого жандарма, где форт Сен-Жан, и явитесь туда. Не забудьте: форт Сен-Жан, военное дело.
– Желаю вам удачи и быстрого продвижения по службе, – добавил он.
Я поблагодарил его и пошел. Я уже вступил на путь славы.
– Иди за мной, рекрут, – сказал сержант-мажор, закрыв дверь. – Двигайся живее.
В своей канцелярии он выписал мне литер до Марселя и удостоверение на имя Джона Смита, солдата Иностранного легиона, следующего в Алжир. Затем открыл ящик стола, вынул из него кассу и выдал мне три франка.
– На продовольствие, рекрут, – сказал он. – Безумная трата народного достояния. Хватило бы трех су.
Я добавил к ним два франка.
– Расстанемся друзьями, сержант-мажор, – сказал я.
– Рекрут, – сказал он, кладя деньги в карман. – Ты далеко пойдешь… если всегда будешь ублажать всех сержант-мажоров. Прощай.
Я снова вышел на улицу Святого Доминика, но на этот раз уже не свободным человеком. Своей собственной рукой я застегнул на себе неразъемную цепь, другой конец которой находился где-то в Сахаре.
Мне не терпелось ехать в Марсель. Я решил сесть на первый попавшийся поезд, не дожидаясь девяти пятнадцати вечера. Если бы я знал, что мне придется просидеть восемнадцать часов на жесткой деревянной скамье, то, вероятно, не так спешил бы. Восемнадцать часов я ехал, и каждый последующий час был хуже предыдущего. Этот поезд по дороге, кажется, заходил во все города и деревни Франции. Все население Республики с грохотом влезало и вылезало всю ночь. Я добрался до Марселя, чувствуя себя грязным и голодным.
Кондуктор, усмотрев из моего билета, что я еду в легион, счел своей обязанностью вести себя, как тонкий сыщик и опытный тюремный надзиратель. Он старался внушить мне, что зорко за мной следит, а моим спутникам, что я являюсь опасным элементом в их среде. Не совсем каторжником, этого он не брался утверждать. Может быть, даже и не бывшим каторжником, но во всяком случае человеком, едущим в Иностранный легион.
По прибытии в Марсель этот любезный чиновник постарался избавить меня от хлопот по разыскиванию моего унтер-офицера. Он сам разыскал его и передал меня с рук на руки сержанту, сказав:
– Вот еще одна птичка для вашей клетки.
Я настолько устал и проголодался, что перестал соображать и крепко обругал его по-английски. Может, оно вышло к лучшему, что я остался непонятым.
Сержант мне понравился. У него было сухое и загорелое лицо. Твердое, но без следа злобности или порока. Он был одет в обычную французскую пехотную форму, но с зелеными эполетами вместо красных, с синим шерстяным поясом и широкими шароварами зуавов.
Осмотрев меня с ног до головы, он спросил, говорю ли я по-французски. Потом спросил мое имя и национальность и потребовал мои бумаги.
– Опять англичанин, – заметил он. Узнав, что я один, он велел мне идти за ним.
Дигби и Майкл, очевидно, здесь. Сейчас я их увижу. Я был весел, как птица. Молчаливый сержант вел меня по шумным улицам сверкавшего на солнце Марселя, и мне не терпелось спросить его про «других англичан».
Однако его манеры не указывали на желание вступить в любезный разговор. Кроме того, у меня было другое, еще более сильное желание. Мне совершено необходимо было поесть. Я пустился в дипломатию.
– Я полагаю, что сержанты не пьют в компании с рекрутами, мосье? – спросил я, когда мы проходили мимо привлекательного кафе с полосатым тентом и мраморными столиками.
– Конечно, нет, желторотый, – ответил он. – Не только из вполне естественного чувства превосходства, но также и потому, что это запрещено уставом. Кроме того, сержантов не называют «мосье». У сержанта есть чин, и те, кто к нему обращается, отдают ему честь… Впрочем, иные сержанты, если к ним правильно подойти, соглашаются освежиться вином, в то время как достойный желторотый проделывает то же самое, но в другом месте…
Я остановился и отдал ему честь, как офицеру (впоследствии я узнал, что во французской армии так и следует делать).
– Господин сержант, – сказал я. – Может быть, вы окажете мне честь выпить стакан вина в этом ресторане, пока я сбегаю закусить? Я очень голоден. – И я протянул ему пятифранковик.
– Будь здесь же через четверть часа, желторотый, – сказал сержант и, взяв монету, исчез в ресторане напротив.
Я быстро нырнул под тент кафе и съел мой последний не казенный завтрак. Он был великолепен во всех отношениях. Вплоть до отличного кофе, свежих хрустящих булочек и чудесного масла.
Я встал из-за стола более мудрым и добрым человеком, чем сел. Выйдя из кафе, я стал искать сержанта. Его не было. Тогда я набил трубку и закурил – я отнюдь не чувствовал себя несчастным.
Не успел я насладиться зрелищем людной улицы, как из двери ресторана вышел сержант. Я быстро встал, отдал ему часть и пошел за ним.
Он посмотрел на мой костюм.
– Есть у тебя еще деньги, желторотый? – спросил он.
– Есть, сержант, – отвечал я, чувствуя некоторое разочарование в нем.
– Если нет, я отдам тебе твои три франка, – заявил он.
Я успокоил его, что этого вовсе не требуется, поблагодарил за доброту и про себя пожалел, что заподозрил его в низменных побуждениях.
– Ладно, – сказал достойный сержант. – Тогда я дам тебе взамен добрый совет.
Я искренне поблагодарил его.
– Избегай алжирского вина, – начал он. – Это проклятие всей нашей африканской армии. Я сам только что выпил две бутылки этого вина. Оно великолепно… Избегай женщин – это проклятие всего человеческого рода. Я сам был женат на трех. Это ужасно…
Я обещал избегать того и другого, быть осторожным, не пить и не жениться слишком часто.
– Во-вторых, желторотый, – продолжал он. – Когда твои дела будут плохи, не старайся сделать их еще хуже. Они и без этого будут плохи.
Этот совет показался мне хорошим. Я так и сказал.
– И, в-третьих, помни, что ты можешь противиться воле небес, но отнюдь не воле своего капрала… Никто, конечно, не подумает противиться воле сержанта.
Я согласился с тем, что ни один нормальный человек не подумает делать этого.
– Верно… Но ты, главное, берегись, когда будешь ненормальным, – предупредил мой учитель.
– Ненормальным? – удивился я.
– Да, желторотый, – серьезно ответил он. – Все порядочные легионеры сходят с ума время от времени. Тогда они способны на три ужасные вещи: покончить с собой, убить кого-нибудь из своих товарищей или ослушаться своего сержанта. Последняя самая ужасная.
– Зачем же им сходить с ума? – спросил я, несколько напуганный.
– Незачем. Совершенно незачем, – сказал мой учитель. – И все-таки они сходят с ума. Мы называем это кафар – таракан. Этот таракан ползает под черепной коробкой по самому мозгу. Чем больше жара, чем хуже однообразие, чем длиннее марш и чем сильнее усталость, тем быстрее он ползает и тем это более щекотно… Тогда солдат говорит: у меня кафар, и срывается с цепи. Он совершает самоубийство, дезертирует, а иногда доходит до того, что не слушается сержанта… Ужасно… Знаешь ли ты, как в человека, попадают зародыши этих самых тараканов? Абсент… Он прямой предок кафара… Я сам знаю, я воспитан на абсенте… Ужасно… Только что выпил этого зелья после вина.
Я обещал никогда не смотреть на зеленый и какой угодно другой абсент.
– Тогда у тебя не будет настоящего кафара, – продолжал мой уважаемый друг, – ты не убьешь никого из товарищей и не дойдешь до того, чтобы ослушаться своего сержанта. Ты только кончишь самоубийством или дезертируешь и умрешь в пустыне от жажды.
– Приходилось ли вам, господин сержант, делать какую-нибудь из этих ужасных вещей? – спросил я.
- Предыдущая
- 27/69
- Следующая
