Похороны викинга - Рен Персиваль - Страница 20

• Предыдущая
• 20/69
• Следующая

– Он сам мне сказал. Он пришел в вестибюль с замшей для чистки, как раз когда я кончал ее чистить.

– Ты? – спросил Дигби. – Зачем?

– Неужели ты не понимаешь… Нельзя же было оставить следы его пальцев на шкатулке. Довольно и того, что все видели, как я держал его руку над столом.

– Твои отпечатки тоже там были, если ты искал ключ, – сказал Дигби.

– Совершенно верно, а теперь там только мои отпечатки. Я их сделал аккуратно, – ответил я.

– Правильно, – одобрил Дигби, – я тоже приложу пятерню, пусть Шерлоки Холмсы развлекаются… Но какой же ты болван прямо удивительно. Неужели ты не сообразил, что Майк ходил за тем же, что и ты? Он хотел стереть всякие прочие отпечатки и оставить только свои.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы защитить настоящего преступника, – спокойно ответил Дигби.

– Какого преступника? – я совершенно ошалел.

– Ни ты, ни я камня не крали. Огастес и Изабель вычеркиваются автоматически, кто же остается?

– Клодия? – вскрикнул я.

– Теперь ты, может быть, понял? – улыбнулся Дигби и откинулся назад, охватив колени руками.

Наступило молчание.

– Перестаю соображать, – сказал я.

– Я давно перестал, – ответил Дигби, и мы опять замолчали.

– Хорошо, – сказал Дигби и встал, – пора двигаться.

– Куда? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он.

Обед в этот день был необычен. За столом сидели только Изабель, Клодия, Огастес и я. Бердон сообщил, что леди Брендон обедает в своей комнате, а капеллан по предписанию врача лежит в постели. Майкла Бердон не нашел в его комнате, а Дигби он видел в саду.

– Совершенно неприлично, – сказал Огастес, когда слуги вышли за кофе, – выходить из дому после категорического запрещения тети.

– Ты, несомненно, большой авторитет по части приличий, – сказал я.

– Приходи поскорей в гостиную, – сказала мне Изабель, вставая из-за стола.

– Сейчас же, как допью кофе, – пообещал я. Я не хотел оставаться с Огастесом.

Почему Дигби не обратил внимания на запрещение тети Патрисии? Может быть, он знал больше, чем сказал мне? Может быть он пошел в деревню на телеграф, чтобы попытаться дать телеграмму Майклу в несколько мест, где тот мог оказаться? У него, конечно, была какая-то важная причина, если он вышел против воли тети.

Я молча выпил кофе и ушел из комнаты. Я не мог простить Огастесу его невиновности. В гостиной Изабель сидела за пианино и тихонько играла. Клодия сидела у камина и смотрела на красные угли. Я подошел к Изабели.

– Где может быть Майкл? – спросила Клодия.

– И Дигби, – добавила Изабель.

– Не знаю, – ответил я.

– Наверное не знаешь? – спросила Клодия.

– Да, – ответил я, – не имею ни малейшего понятия.

– Хотелось бы, чтобы они были здесь, – сказала Изабель.

– Не могу сидеть в этой комнате, – внезапно воскликнула Клодия, вскочила и вышла. Мне показалось, что у нее в глазах были слезы.

Когда я закрыл за Клодией дверь, Изабель встала из-за пианино и подошла ко мне. У нее было взволнованное лицо, и она показалась мне необычайно красивой. Ее золотые волосы были как шелк, и голубые глаза были такими добрыми и глубокими.

– Джонни, – сказала она, положив руки мне на грудь и глядя прямо в глаза, – можно задать тебе глупый вопрос? Я заранее знаю, что ты на него ответишь, но все-таки хочу этот ответ услышать.

– Конечно, можно, дорогая, – ответил я.

– Ты не рассердишься, Джонни?

– Разве я когда-нибудь сердился на тебя, Изабель? Разве я мог бы на тебя рассердиться?!

Она долго смотрела мне прямо в глаза и наконец решилась:

– Взял ли ты «Голубую Воду», Джонни?

– Нет, дорогая, я ее не трогал, – ответил я. Изабель неожиданно обняла меня, и я поцеловал ее в губы.

Она заплакала, я поднял ее на руки и отнес на диван. Там я сел рядом с ней и, крепко обняв ее, покрывал поцелуями ее лицо. Я вдруг понял, что я ее люблю, что я всегда ее любил, но до сих пор только как товарища моих детских игр, а теперь – как женщину. Если для того, чтобы мы открыли нашу любовь, нужно было исчезновение «Голубой Воды», то я был рад, что она исчезла.

– Дорогая… дорогая, – шептал я, целуя ее. – Ты меня любишь?

Вместо ответа она обняла меня и крепко прижала свои губы к моим. Мне показалось, что мое сердце останавливается.

– Люблю ли я тебя? – спросила она. – Я всегда тебя любила, я любила все, что ты говорил и делал.

– Не надо плакать, – сказал я, стыдясь своего счастья.

– Я плачу от радости, – ответила она. – Теперь, когда ты сказал мне, я знаю, что ты этого не сделал.

– Разве ты меня подозревала? – спросил я.

– Нет, – ответила она. И с женской непоследовательностью добавила: – Но ведь ты стоял у стола, Джон, и Майкл поймал над столом твою руку, и потом я видела, как ты шел ночью.

– Видела? – удивился я.

– Да, – ответила Изабель. – Я не могла уснуть и видела, как кто-то прошел мимо моей двери со свечой. Осветилась щель под дверью. Я выбежала на верхнюю площадку лестницы и увидела тебя. Я думала, что ты пошел, чтобы вернуть камень.

– Я пошел, чтобы посмотреть, на месте ли этот проклятый сапфир, – ответил я. – Я поймал Майкла над столом, а не он меня. Впрочем, я думаю, что мы оба хотели поймать Огастеса и поймали друг друга.

– Я так мучилась, – продолжала она, – все улики были против тебя… Мне казалось, что я ухудшаю твое положение, когда говорю про Огастеса… Но я не могла не сказать, я знала, что он не мог быть виновным… – Она вытерла глаза и продолжала: – Но теперь мне все равно, ты уверен, что ты меня любишь?

Я попробовал уверить ее в том, не прибегая к словам.

Звук приближающихся шагов вернул вас с облаков на землю, и мы быстро вскочили. Когда Дэвид вошел, Изабель укладывала свои ноты, а я внимательно рассматривал свою записную книжку.

– Простите, сэр, – сказал Дэвид, останавливаясь передо мной, – разрешите с вами поговорить, сэр.

– Вы уже со мной говорите, Дэвид, – ответил я.

– Нет, сэр, разрешите поговорить с вами наедине, – уточнил он.

Я вышел с ним в коридор, и, закрыв дверь, он передал мне конверт.

– От мистера Дигби, сэр. Он велел мне передать вам письмо так, чтобы никто не видел… и ровно в десять часов вечера.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и пошел в курительную комнату, чтобы там прочесть письмо. Я должен был бы волноваться и мучиться тяжелыми предчувствиями, но вместо этого испытывал буйную радость. Я готов был танцевать в коридоре и не сделал этого, только не желая смущать солидных предков Брендонов, портреты которых неодобрительно смотрели на меня с обеих стен.

– Крайне эгоистично, сэр, – пристыдил я сам себя.

Курительная была пуста. Из соседней бильярдной раздавалось щелканье шаров. Огастес, видимо, был занят своим любимым, хотя и несколько непродуктивным делом. Я зажег свет, разворошил кочергой угли в камине, придвинул к нему самое удобное кресло, сел и зажег трубку.

Если бы я получил это письмо до разговора с Изабель, я разорвал бы конверт дрожащими руками и с замиранием сердца. Но теперь все мне было безразлично. Любовь делает людей эгоистичными. Не спеша я открыл письмо бедного Дигби и стал его читать. Вот что он писал:

• Предыдущая
• 20/69
• Следующая