Ссыльнопоселенец - Стрельников Владимир Валериевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/59
- Следующая
Вскоре полузаросшая мелким кустарником дорога свернула на запад. А мы с Гердой поперли напрямую, через редколесье, к уже неплохо виднеющимся горным вершинам. Не сказать, чтобы особо крутым, обычные невысокие горы. Примерно тысячи две высотой, вряд ли больше.
— Все, шабаш! — на берегу крутого оврага я остановился, отпустил рукояти волокуши и осторожно поглядел вниз. Нехило, метров десять обрыв. И шириной эта промоина метров пятнадцать, не меньше. Тянется и туда и сюда — конца краю не видно. — Герда, если я тут себе шею не сверну, то ты со своей лапой точно искалечишься. Как перебираться будем?
Но псина уселась на зад и спокойно, с достоинством поглядела на меня. Мол, ты человек, ты думай, а я нюхать и слушать буду. А потом вскочила на лапы, и оперевшись передними мне в грудь, попыталась лизнуть в лицо.
— Нет, красавица, хватит поцелуйчиков, — я со смехом некоторое время поуворачивался, а потом завалил псину на спину, и начал чесать ей брюхо. — Сдаешься? То-то, зверюга! Ладно, сейчас перекусим, да и чаю скипячу, а потом думать буду, как перебираться. Хорошо, что ручей вон течет, проблем нет.
И, снова подцепив волокушу, я оттащил ее вверх по оврагу метров на пятьдесят, у небольшому лесному ручейку, который падал вниз симпатичным таким водопадиком. Набрав хворосту, я запалил костер, следя, чтобы ветки были сухими, и давали как можно меньше дыма. Над костром, который я, кстати, развел в небольшой яме, был подвешен котелок с водой. Пусть хоть чаю, но горячего охота. Впрочем, подумав, рядышком я подвесил второй котел, в который бросил несколько кусочков копченого сала, покрошенную луковку, нарванные пряди вяленой оленины. Чуть обжарил, долил воды, и после того, как закипело, бросил в шулюм по горсти пшенки и сечки. Ну, единственно солить не стал, потом посолю и поперчу. Собаке сильно солкое тоже не стоит есть.
К этому времени двора прогорели, и под котелками с кашей и чаем тускло рдели угли. Ну а пока готовилась каша, я распотрошил рюкзак того невезучего новичка, да и снятую с него сбрую решил осмотреть. А то никак руки не доходили.
На широком ремне оказался старый патронташ, на сорок пять патронов. К моему удивлению, гильзы для ружья оказались латунными, а не стальными или пластиковыми. Ну, это уже хлеб, латунь до полусотни переснаряжений точно терпит. А то и сотню. Правда, калибр ну не совсем для этих мест. Я бы предпочел минимум двадцатый, но дареному коню в зубы не смотрят. Маленький подсумок был с тремя пачками мелкашечных патронов, причем, когда я разломил один, то из стальной гильзы высыпался мелкий винтовочный нитропорох. И то дело, был бы дымарь, намного слабее патрончик был бы. А так и глухаря там, или кого еще на еду тюкнуть запросто можно. Хоть и непривычно.
— Да уж, знакомые все лица, — я стряс порох на землю, и помешал кашу. Еще немного, и готово будет.
Там же, на поясном ремне висел в ножнах неплохой ножик-финка с клеймом НКВД, легендарной конторы, тоже какой-то новодел с новых планет, и в отдельном подсумке была небольшая подзорная труба.
— А вот за это спасибо тебе, мужик, — я вытащил обшитую кожей трубу, раздвинул ее и поглядел в сторону гор. Ну, очень неплохое увеличение, минимум тридцатикратка. Хоть какой-то прибор наблюдения есть, пусть и древнейший.
Собака лежала у костра, и пускала слюни на землю. Правда, при этом не забывала прислушиваться, порой привставая и проверяя, что именно она слышала. Впрочем, ничего особого не было. Сойки и сороки нигде не скандалили, вообще птицы спокойно чирикали без проблем, дятлы вовсю стучали, внизу в овраге что-то гулко плеснуло, наверняка еще одна бобровая семейка. Далеко перекликивались волки, но настолько далеко, что даже моя собака ухом в их сторону не вела.
Рюкзак не дал ничего неожиданного. Пара сменного белья, такое же как у меня, серое и теплое, и даже размер почти подходит, всего на два меньше. Портянки, котелок, маленький стальной чайник, кружка-миска-ложка. В боковом кармане большой и толстый нож, тоже златоустовский. Таким можно немалую ветку перерубить. „Шерхан“ называется, рукоять из красивого дерева и латунные гарда с затыльником.
Тем временем подоспела каша. Наложив полную миску, которую я предназначил Герде, поставил ее на мелководье, студиться. А сам проверил доставшиеся продукты. Ну, почти тоже, что и у меня. Шпиг, копченая грудинка, пакет с дробленкой, вроде как кукурузной, пакет с курагой, мука, сахар, соль-перец. Вот только ни лука свежего, ни чесночку мужик не припас, а зря. Впрочем, я черемшу видал, по-моему. Хотя, бог его знает, что здесь за травы. Грибов навалом, например, но я даже вылитые белые побоялся брать. Ну нафиг, кончишься под кусточком от грибной похлебки. То, что их черви едят или лоси ни о чем не говорит, мало ли кто какую бяку ест.
Перемешав остывшую кашу ложкой, и еще раз проверив температуру, я отдал ее собаке. Потом и себе чашку наложил, и сел неподалеку от костра, на бережку. Если честно, мало какая вещь настолько вкусная, как каша-кулеш с костра, на берегу дикой речушки. Смололи мы ее с Гердой всю, полный трехлитровый котелок, правда, собака съела поболее меня. И сейчас лежала на спине, подставив брюхо солнышку. Я тоже снял шинель, расстелил ее на бережку, и завалился неподалеку. Поспать бы, но пока нельзя. Полчаса полежу, и нужно топать дальше. Пройдусь сначала вниз по течению ручья в овраге, там, где бобры плотину сделали. Погляжу, можно ли спуститься, можно ли подняться. Может, там склоны оврага не настолько круты, или тропку к озеру те же бобры сделали, они не только дерева грызть могут, но и неплохо копать и протаптывать. Те еще зверюги, умные, сильные и работящие.
Отлежав обеденный перерыв, я встал и потянулся. Собака, глядя на меня, тоже встала, сыто зевнула и встряхнулась. Подумав, стала с интересом по новой обследовать полянку и берег ручья, что-то вынюхивая и выискивая. А я тем временем залил оставшийся и остывший чай во флягу, остатки допил, и тщательно вымыл песочком всю посуду. Собрал вещи, навьючил на волокушу рюкзаки и пошел вниз, свистнув собаку. Дойдя до бобровой запруды, я покачал головой. Нет, не спуститься с этого берега. Болото внизу и обрывистый берег, хотя с той стороны как назло — отличный склон, по которому бобры протоптали неплохую дорожку. Да еще не одну, видимо, чтобы их на тропе не подкараулили. Так что я с сожалением поглядел на плавающие внизу здоровенные тушки, и развернулся обратно.
— Герда, не надо на меня так глядеть! Я тебе что, экстрасенс, знать где здесь можно через овраг перебраться? — выйдя на уже знакомую полянку, я перебрался через ручеек, неся волокушу в руках, чтобы не замочить рюкзаки, хорошо, что прощупал сразу брод, и в сапоги не налило. Блин, хочу в цивилизацию! Эх, мать…
Настроение опять резко испортилось, и захотелось кого-то убить. Нужно поосторожнее с этим, а то превращусь хрен знает в кого. Хотя бы ради Лары, та меня совсем не таким знает. За ручейком вдоль оврага росли немалые деревья, но мысль срубить одно и сделать мост на ту сторону я отбросил сразу. Махать хоть и неплохим, но небольшим топором мне придется совсем немало, звук от топора разносится по лесу далеко. Как там у поэта? „В лесу раздавался топор дровосека. Гонял топором дровосек гомосека!“. Но не это главное, а ровный и сильный южный ветер, он просто не даст свалить дерево на ту сторону. Так что я шел и тащил волокушу, и едва успел схватить за ошейник Герду, когда метрах в десяти от нас из кустов выкатился забавный лохматый медвежонок.
— Мать!!! — Я, держа злющую, хрипящую и визжащую, рвущуюся сильную псину левой рукой за ошейник, правой взвел курки „ижа“ и прижал его к плечу…
— Уф, — я отпустил ручки волокуши, и обернулся, поглядеть с холма на темнеющий лес. — Наверное, здесь мы с тобой, Герда, и встанем на ночлег. Ручеек есть, попить — умыться хватит, уже неплохо. Ты присмотри пока, хорошо?
И, оставив собаку возле кучи рюкзаков, пошел к ручью. Но хлопнул себя по лбу, развернулся и взял из верхнего мыло и портянку, которую я как полотенце использую. Не, ну вот совсем тупой стал, голова не варит — быть в лавке, затариваться в дорогу, и не купить полотенца, или в самый край отрез полотна.
- Предыдущая
- 17/59
- Следующая
