Наследник (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 61

• Предыдущая
• 61/77
• Следующая

Повертев в руках сыновий подарок, царь распорядился:

— Пришлю тебе дьяка, обскажешь ему все, что для выделки этих твоих палочек надобно.

— Сделаю, батюшка.

Вновь взьерошив тяжелые пряди серебряных волос, Иван Васильевич улыбнулся, и…

— Великий государь.

Перевел взгляд на так некстати подавшего голос Вяземского:

— Боярин Бельский до тебя просится.

Не отвечая, правитель подхватил со стола аккуратно свернутый в рулоны пергамент, вложил его в жесткие тулы из толстой кожи, после чего самолично отнес их в свою Опочивальню, где не так давно появился удивительно массивный сундук, чуть ли не в сплошную окованный толстыми полосами железа. Отомкнул три навесных замка, затем один нутряной весьма сложной работы, откинул тяжеленную крышку и бережно уложил свои новые сокровища внутрь, как раз поверх тонкой книги — вроде бы и новой, но уже с изрядно замусоленной обложкой. Вспомнил о другой книжице, сходил, забрал, умостил ее поверх карт, и не спеша вернул все запоры обратно, спрятав затем три ключа в хитро сделанный тайник, а четвертый повесив себе на шею. Так–то оно понадежней будет!.. Наконец, вернувшись в Кабинет и присев на любимый столец, Иван Васильевич небрежно кивнул, разрешая войти Голове Боярской думы. Чуть повернул голову, потянувшись за кубком с вином — и уловил, как при виде четвероюродного брата красивое лицо сына осветила слабая, почти неразличимая насмешка.

— Великий государь!.. Государь–наследник.

Тут уж и сам хозяин покоев с трудом удержался от улыбки — сильно, ох сильно впечаталась в разум троюродного племянника крестоцеловальная клятва!.. Так сильно, что десятилетнему царевичу он кланялся наравне с самим великим князем, уже сейчас признавая за отроком власть над собой.

— Дядя.

В ответном приветствии сына в равных долях смешались вежливость и родственное признание, приправленные толикой высокомерного равнодушия — сам же великий князь ограничился легким кивком и разрешением присесть, что уже само по себе считалось за великую милость.

— Батюшка?..

Еще раз растрепав мягкое серебро волос, царственный отец поцеловал сына в макушку:

— Ступай, сыно.

Запечатлев ответный поцелуй сыновьего почтения на родительской руке, и едва–едва кивнув князю Вяземскому и боярину Бельскому, мальчик вышел прочь, оставляя государственных мужей обсуждать последнюю редакцию Большой воинской росписи на Полоцкий поход.

«С одной стороны, местничество — словно тяжелые кандалы на руках отца, не позволяющие поставить талантливого воеводу из захудалого рода над родовитым бездарем. С другой стороны, это самое местничество вносит довольно существенный элемент стабильности в вечные боярские интриги, проходящие в точном соответствии с правилом — подсидеть вышнего, подтолкнуть ближнего и нагадить на нижнего. Если знаешь, что выше определенного не подняться, так и стараться особо не будешь».

Миновав в отцовской Приемной ожидающую своей очереди троицу думных бояр и особо выделив из них легким ответным наклонением головы князя Ивана Мстиславского, царственный отрок мимолетно улыбнулся. Не им, конечно, а своим мыслям: труженики думских скамей даже и не подозревали, что их ожидает по возвращении своего повелителя из похода на Полоцк. Для начала, папа десятилетнего мальчика собирался озадачить родовитых советчиков разработкой линейки единых для всего царства пушечных калибров — дабы изменить правило, что к каждому орудию ядра куются или отливаются наособицу. Иногда бывает так, что проще найти пушку к ядрам, чем ядра к пушке! Ну а когда они справятся с порученным делом (пусть только попробуют этого не сделать!), великий государь доверит им составление Бархатных книг царства Московского, в кои повелит занести все княжеские, боярские и дворянские роды, с обязательным обоснованием их высокого достоинства.

«Ох и грызня будет! Кляузы друг на друга, горы челобитных, ворошение грязного бельишка, откапывание старых грешков и прочие мелкие радости законотворческой работы».

— Митька!..

Едва не полетев кубарем вместе с повисшим на плечах братом, наследник восстановил равновесие и возмущенно фыркнул, впрочем, тут же позабыв о своем недовольстве.

— Шальной.

— Да! Я такой!.. Пошли в казаки–разбойники играть?.. Или в салочки? Нет, лучше в отбивалы будем, двое–надвое!!!

Оглядев невеликую свиту брата (в принципе, все те же фамилии и рода, только представленные вторыми–третьими сыновьями), в некотором отдалении взирающую на общение двух братьев, Дмитрий с легким сожалением отказался.

— Ну-у… А почему?

Старший царевич объяснил, и младший тут же позабыл о своих играх:

— Я тоже хочу из пистолей палить. Можно с тобой? Мить!..

— А разве ты уже сделал тот урок, что я тебе задавал?

— Ну?.. Почти.

Еще раз поглядев на свиту Ивана, которая тут же опустила любопытствующие взгляды себе под ноги, Дмитрий устроил быстрый, и абсолютно незаметный со стороны экзамен:

— Показывай свое почти.

В ответ младшенький зажмурился и замер. С тем, чтобы через пару минут своего непонятного стояния услышать легкое порицание:

— Плохо. Будешь лениться, тебя скоро Дуня нагонит.

— Мить…

— Что? Девчонке уступишь? Какой же из тебя тогда воин?

Надувшись и покраснев от сдерживаемых слез, восьмилетний мальчик последовал примеру свитских, уткнувшись взглядом в острые кончики своих полусапожек. А постельничие сторожа, сопровождающие наследника, еще в самом начале беседы все как один сделали каменные лица, показывая, что они не только оглохли, но еще и частично ослепли. Тем более, что стражи и в самом деле мало что слышали — поэтому так и не поняли ничего, когда старший, подняв за подрагивающий подбородок лицо Ивана, спокойно произнес:

— Я тобой недоволен.

Щелк!

Уличный зевака, прильнувший к щели в ограде, и получивший за то по совсем неприлично откляченному заду, чуть дернулся, проверяя бревна ограды на прочность своим лбом. Затем моментально распрямился и бочком–бочком отошел прочь, к довольно плотной толпе местных жителей.

— Ишь! Блюдет царевичеву сохранность.

— Что, отведал?

— Ой да что там ударил–то, курам на смех — словно погладил…

— А ну, чего разгалделись? Цыц!..

Сквозь перешептывающихся зевак довольно легко (потому что те сами расступались) прошел пожилой священник. Привычно перекрестил подошедших за благословением, затем огладил длинную седую бороду и поймал взгляд одного из десятников дворцовой стражи. Впрочем, уже и не вполне дворцовой: не так давно великий государь выделил сотню самых опытных и верных постельничих сторожей, дабы те хранили покой только и исключительно старшего из царевичей.

— Сын мой, как бы мне до государя–наследника?

Внимательно оглядев просителя, десятник легко спрыгнул со своего жеребца, и без малейшего пиетета перед черной рясой поинтересовался:

— Кто таков?

Ему тут же ответили, причем из подступившей на пару шагов толпы, да еще и с легкими, почти незаметными нотками осуждения:

— То настоятель храма святой Варвары великомученицы, отец Захарий!..

— А ну, назад!

Очень даже намекающе тряхнув нагайкой, служивый быстро вернул всех зевак на исходные места.

— Димитрий Иванович покамест занят, и допустить тебя до него никак не можно. Может, тебе сотника позвать?..

Протопоп еще раз огладил свою бороду, на краткий миг призадумавшись — а потом согласился и на сотника постельничих сторожей. Меж тем, в доме купца Суровского ряда Тимофея как раз закончилось одно событие. Неизмеримо ничтожное в масштабах всего государства, довольно незначительное для первопрестольной и очень важное как для других гостей торговых, так и для купцов Гостинной сотни .

— Встань.

Хозяин дома поднялся, и тут же самым позорным образом шлепнулся на лавку — ослабевшие ноги отказывались держать на весу его поджарое и жилистое тело. Проследив, как его юный повелитель вернул на стол небольшой, и изрядно потемневший от времени прадедов крест, мужчина глубоко вздохнул и выдохнул, с каким–то неясным сожалением ощущая, как утихает гуляющий по венам ласковый огонь.

• Предыдущая
• 61/77
• Следующая