Белая стена - Редол Антонио Алвес - Страница 39
- Предыдущая
- 39/67
- Следующая
– Хотите сказать, я очки втираю?!
– Спокойнее, старина! Так мы не договоримся. Успокойтесь! Я понимаю, вы вне себя, еще бы – столько лет работы, и вдруг такое. В жизни все бывает! Вы делали дела, которые принесли вам деньги; в одиночку вам, естественно, было не справиться, а теперь вы не можете требовать от людей, чтобы они вернули вам то, что заработали в содружестве с вами.
– Но ведь скольким я помог, сеньор доктор? Вы помните? Мне не нужно напоминать вам, сеньор доктор.
– Вы человек щедрой души, Зе Мигел, что правда, то правда!
– Я был машиной, чтоб делать денежки для этих лакомок. Когда они чуяли опасность, сразу бросались ко мне: расписывали мне дельце, какое оно выгодное, доставали бумаги, чтобы можно было провезти контрабанду, им все легко было, ведь в случае чего я бы их не выдал. Никогда я ни одного имени не назвал!
– Так ведь и они никогда не скупились по отношению к вам, Зе Мигел! Дела делались по-хорошему…
– Но каштаны из огня таскал я, сеньор доктор! Я занимался всей черной работой и днем, и ночью, якшался с разным сбродом, рискуя шкурой, а они в это время поигрывали в картишки здесь в клубе или сидели спокойненько у себя дома, ждали, пока я набью им мошну. Я много денег заработал, сеньор доктор!
– Вам же выгода…
– Меньшая, чем люди говорят, сеньор доктор! Это же видно!..
– Вы утратили перспективы.
– Хотите сказать, сижу в дерьме?
– Не в этом дело, Зе Мигел. Хочу напомнить вам, что вы часто теряли голову и поступали вопреки моим советам. Припоминаете?! Похоже, что нет, но я напомню: когда война кончилась, я посоветовал вам продать автофургоны и погасить задолженности; расстаться с земельными угодьями, которые приносили вам одни убытки, хотя земля – ваше хобби, и приобрести доходный дом, а то и два. А вы что мне сказали?!
– Что все тогда думали: война будет продолжаться и моя организация еще понадобится. Это же в глаза бросалось.
– Вам одному…
– Американцы тогда подвели. Но они тоже окажутся в дерьме рано или поздно, если не начнут бомбить русских.
– Дайте яблочку созреть…
– Так а я о чем, доктор Каскильо. Пускай подождут!.. Кредиторы пускай подождут. Я выплачу все долги, но пускай подождут. Того, что у меня есть, хватит, чтобы всем заплатить, если люди не будут меня торопить, словно их припекло!
– Люди боятся.
– Когда похоже, что пес взбесился, всякий норовит швырнуть в него камнем, верно? Никто не помнит, сколько добра нес сделал.
– Про вас много слухов ходит, Зе Мигел.
– Я хорошо их знаю: когда война была в разгаре, почти все были за немцев, а потом, гляжу, почти все давай кричать ура американцам и прочим. В сорок пятом они насчет свободы распинались и всякого такого. Где же у людей честь, черт побери? Я-то всегда был за англичан, это всем известно. Дела вел и с теми, и с этими, дело есть дело, но всегда держался одной линии. Штопор просил меня, чтобы я спрятал его в случае чего. А теперь он говорит мне, что я много денег потратил на женщин. Ну потратил, и что?!
– Спокойствие!
– Спокойствие хорошо для внешнего вида, доктор Каскильо. Когда человек погиб, давать ему советы – дело зряшное. Не хотят они мне помочь, ладно. Мы друг друга понимаем. Хотят посадить меня на скамью подсудимых и свести со мной счеты, и честь у меня отнять, и достояние. Ну ладно же! В день суда я все судье выложу, никому пощады не дам. Все расскажу, язык без костей. Пускай зарубят это себе на носу.
– А доказательства?
– Какие еще доказательства?!
– Как вы все это сможете доказать?
– Свидетели будут.
– Какие?!
– Найдутся, и немало!
– В такие дела никто не сунется, Зе Мигел. Успокойтесь! Приведите в порядок нервы, старина!
– Подождать, пока они меня прикончат, как быка в испанской корриде, так что ли? Вы же знаете…
– Все, что я знаю, Зе Мигел, – профессиональная тайна. Все, что знаю, уже забыл. И вам нужно убедить себя сделать то же самое.
– Вы еще об одном забываете, сеньор доктор. Забываете, что я вам платил помесячно.
– За юридические консультации, и только. Меня в эти истории не впутывайте.
– Мы немало делишек вместе провернули, сеньор доктор.
– Не отрицаю, Зе Мигел, не отрицаю. Но если бы вы заговорили об этом на суде, мне пришлось бы опровергнуть вас. Когда люди – хозяева своему слову, они не выставляют чужое грязное белье на всеобщее обозрение. Понятно?
– Только мое можно, да? Но этот номер не пройдет, могу поручиться: прежде чем меня упрячут в тюрьму, я уложу двоих, а то и троих. На это меня хватит!
– До такой крайности дело не дойдет, Зе Мигел! У вас много друзей!.. Некоторых я знаю. Вам надо приготовиться к худшему, но не отчаивайтесь. Я продолжаю маневрировать. Ничего не продавайте, не то переполошите людей еще больше. Живите тихо, не разъезжайте по городу верхом и ждите.
– Ждать, пока меня подцепят на крюк? Правильно?! Вы считаете, что это хорошо, черт побери?
– Что я считаю, роли не играет. Нам нужно спасти, что возможно, чтобы вы могли начать жизнь заново. Силенок у вас хватит…
– Еще как хватит, доктор, еще как хватит! То-то будет потеха, когда я выскочу на арену, чтобы испытать свои силенки. Если вы мне друг, уладьте дело по-хорошему. Мне уже надоело. Того, что у меня есть, хватит, чтобы всем заплатить, вы знаете, доктор.
– Если дело не дойдет до суда. Потому что, если дойдет до суда, все ваше имущество подешевеет вдесятеро. Когда начинается аукцион, все теряет цену. А гут еще гербовая бумага, судебные издержки, черт в ступе – все на вашу голову, и вы кончите в тюрьме, Зе Мигел. Поэтому я вам говорю: добудьте триста конто – пусть даже за двадцать процентов на полгода.
– И вы даете гарантию, доктор?
– Теперь никто не может дать гарантии, Зе Мигел. Но это все-таки выход…
– Если вы меня выручите, я дам вам сотню конто чистоганом.
Доктор Каскильо до Вале – человек средних лет, неколебимо спокойный, иными словами, не испытывающий никаких эмоций по поводу судебных дел; в нем заметна склонность к полноте, лет через десять он из-за сей особенности будет казаться кому-то человеком весьма благожелательным, добряком. У него детское выражение лица, отчасти из-за того, что щеки у него как у простодушного мальчугана, отчасти из-за круглых глаз, которые часто глядят вопрошающе.
Однако жизнь заставила его отказаться от представления о незапятнанности покровов, коими в его воображении вплоть до третьего курса университета были окутаны кодексы. Теперь он постиг, что кодексы – те же комиксы, их можно повернуть и так, и этак, в зависимости от того, кого судят. В жизни он руководствуется драгоценным даром красноречия, в котором упражняется перед зеркалом, и содействием портного, который одевает его весьма строго, по-английски, даже в викторианском стиле. Если бы он жил в большом городе, он предпочел бы вести бракоразводные дела, по вполне понятным причинам. Но он обжился в этом городке, населенном крупными землевладельцами, погряз в скуке дел по дележу имущества, в исках помещиков против арендаторов и второразрядных биржевых плутнях. Женился он удачно.
Прошу понять правильно: женился на богатой. Супруга унаследовала недвижимость и капитал как отца, оптовика-виноторговца, так и холостяка крестного, занимавшегося экспортом фруктов; кроме того, ее любовник-миллионер, предъявлявший высокие требования к нарядам сожительницы и бывший ее наставником в утехах любви и изысках моды, придал ей некоторый лоск цивилизации. Жена адвоката почти не разумела грамоте, но со всем тем сумела привить супругу хватку отца и космополитизм любовника. Каскильо до Вале стал человеком практичным.
Он всегда презирал деревенскую смекалистость Зе Мигела, но помогал ему ориентироваться, покуда считал, что его можно доить: вымя было тщательно прощупано. А теперь сеньор доктор обратился к кодексам, ссылается на соответствующие статьи, короче, как говорится, спасает лошадку от дождичка, иными словами, открещивается от клиента, платившего ему на протяжении семи лет, и пытается усыпить его, чтобы предать на волю подлого милосердия той части кредиторов, положение которых устойчивее, чем у остальных.
- Предыдущая
- 39/67
- Следующая
