Подземные робинзоны - Дементьев Анатолий Иванович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/41
• Следующая

А наш четвероногий друг Аргус как будто испытывал единственное неудобство — пес голодал. Здесь не было крыс, и бедняга-сеттер довольствовался порцией, которую ему аккуратно выделял Иван Антонович. Да простит мне доктор, но я подозреваю, что он это делал не только из жалости к собаке…

Все реже слышались в отряде разговоры, мы ограничивались короткими словами и междометиями. У нас давно вышел запас дров, мало осталось продуктов, часто страдали от жажды. Но больше всего угнетала тьма — абсолютная, непроницаемая, я бы даже сказал осязаемая, густая и вязкая. Мой фонарик перестал светить. Пришла пора доставать огарки свечей. Оплывающий стеарин тщательно собирали и делали из него самодельные свечи, а на фитили шли обрывки одежды. Мы перестали замечать время, путали день с ночью, забывали о часах (они имелись у меня, доктора и Сергея — и у всех показывали разное время).

Иногда я думал о том, разыскивают ли наш отряд (если вообще кто-то начал розыски) или давно бросили поиски, считая их бесполезными. Да если бы и знали, что мы в пещере, разве можно найти горстку людей, затерянную в подземном мире? Мы-то убедились, как велик этот мир. Разумеется, подобные мысли я держал при себе.

Каждый раз на привале, когда ненадолго появлялся свет, я с тревогой всматривался в своих спутников: не заболел ли кто? Изможденные лица не выражали чувств, но, кажется, явных признаков заболеваний пока не было.

…День, которого все так боялись, пришел. Мы остановились в небольшом гроте пообедать, нет, это слишком громко сказано, точнее — пожевать сухой рыбы и грибов. А запивать пресную и безвкусную еду было нечем. Последние капли воды выпили еще утром, если только шесть часов назад было утро. Прилепили к камню крохотный огарок самодельной свечки. Последний. Молча смотрели, как он догорает. Желтое пламя колебалось, внезапно начинало быстро-быстро мигать и вдруг вытягивалось в острый и тонкий язычок.

Тесной стайкой сидели Света, Миша и Володя — они все время старались держаться вместе. Сергей задумчиво поглаживал лежащего у ног Аргуса. Доктор поднял очки на лоб и не отрывал близорукого взгляда от свечи. Его губы что-то шептали, но я не слышал слов.

Огарок догорал с мягким потрескиванием. Вот пламя подскочило вытянулось в узкую ленточку и бессильно опустилось. Язычок огня, прощально кивнув нам, исчез. Несколько секунд еще светился красной точкой фитиль, но и эта точка угасла. Темнота поглотила нас, стала полной хозяйкой пещеры.

— Свеча догорела, — тихо сказал доктор. — Последняя свеча догорела, — горестно повторил он.

Кому случалось выходить из ярко освещенной комнаты сразу в темноту осенней ночи, когда небо затянуто сплошными низкими тучами и не видно ни одной звезды, тот испытал нечто подобное. Если вам нужно идти, вы осторожно делаете шаг, второй и останавливаетесь, стараясь припомнить расположение улицы, забора, канав, ощупываете вытянутыми руками стену дома или изгородь и неуверенно делаете следующий шаг. Вы беспомощны, как слепой, а человеку не очень храброму мерещится, что кто-то крадется следом, и при каждом шорохе он вздрагивает, озирается по сторонам, хотя ничего не видит.

Что такое человек без огня? Огонь сопровождает человека с первых его шагов на заре появления и до наших дней. Огонь — наш постоянный спутник — достается нам легко, и потому этот величайший дар мы так мало ценим, привыкли к нему и не замечаем. А если бы огонь погас всюду? Катастрофа ни с чем не сравнимая!

Вот о чем думал я в первые минуты, сидя перед камнем, где только что еще трепетал рыжий язычок огня. «Свеча догорела», — сказал доктор, и до меня вдруг дошел страшный смысл этих слов. Потом вспомнил, что в коробке у меня еще сохранилось несколько спичек НЗ. Их надо беречь, беречь…

— Друзья, — сказал я, стараясь придать голосу больше бодрости, — идти без света трудно, но надо попробовать. У нас есть опыт, ведь последнее время мы шли почти в темноте. Есть и спички. Мы пойдем дальше.

Мне никто не ответил. Я знал: им не хочется больше идти и вообще двигаться. Тогда я добавил:

— Оставайтесь пока здесь. Я немного пройдусь.

— Пойдем вместе, — вдруг отозвался Сергей. Слышно было, как он тяжело поднялся. Зацарапал когтями по каменному полу Аргус — пес хотел сопровождать хозяина. Ощупью мы вышли в коридор.

— Чертовски хочется пить, — сказал Сергей. — Поищем воду.

— Хорошо, — согласился я.

— Аргус, ищи воду. Воду.

Сеттер тихо заскулил. По-моему, собака не хотела выполнять приказание и осталась около нас. Мы шли осторожно и очень медленно, ослабевшие от голода и от многодневной усталости. Но мы шли — шаг за шагом, метр за метром… Что я еще помню?.. Да, лай. Лай Аргуса. Он прозвучал в отдалении (значит, собака подчинилась приказу), но мне показалось, что сеттер лает по-особенному, в тоне лая звучали радостные нотки.

— Аргус нашел воду, — сказал Сергей.

— Так идем скорее туда.

Но сеттер, часто взлаивая, сам подбежал к нам.

— Он тянет меня за собой, — пояснил Сергей. — Вода близко.

Мы поднялись с камней, на которых отдыхали, и пошли, вытянув перед собой руки, ощупывали стены. Изредка перебрасывались короткими фразами, предупреждая друг друга о встреченных препятствиях. Аргус то убегал вперед, то возвращался к нам. Коридор резко повернул влево, и мне показалось… мрак рассеивается! Через несколько десятков метров я окончательно убедился: стало светлее. «Возвращаемся к озеру, — мелькнула догадка, — покружили по лабиринту и вернулись». Я обрадовался: пусть озеро, пусть опять каменный плен, но там можно жить, набраться сил, а потом… потом снова искать выход.

За новым поворотом коридора ясно обозначилось светлое, очень светлое и довольно большое овальное пятно. Забыв об осторожности, мы бросились туда, натыкались на камни, падали и снова бежали. Впереди заливисто лаял Аргус. В широком проеме я увидел острые верхушки елей! А за ним голубое, необычайно голубое, очень красивое небо. По нему вереницей плыли сероватые пухлые облака. И все это было залито солнечным светом! Мягким, ласковым, теплым.

Мы вылезли в проем и увидели лес. Море леса! Потом скалы, потом небо, и опять лес, лес без конца. Стояли, обнявшись, и не замечали, что плачем. Взрослые люди, мужчины, бывшие фронтовики, мы плакали от радости. Мы были на свободе. Возле нас прыгал и лаял обтянутый кожей скелет — Аргус. Радость, громадная радость освобождения пьянила нас. Глаза до боли резал яркий свет. От свежего, настоенного ароматом смолы воздуха, кружилась голова. А может, от усталости и голода…

Надо было возвращаться, ведь там, во мраке, остались доктор Мухин и ребята.

Когда мы вернулись в пещеру и сообщили доктору, что в ста метрах выход, что там свобода, он не поверил.

— Не надо шутить, Николай Павлович, — с упреком сказал Мухин и повторил: — Не надо. Это жестоко.

Я не видел лица Ивана Антоновича, но ясно представил его себе: доброе усталое лицо, чуть увеличенные стеклами очков серые глаза, растрепанные серебристые волосы.

— Я не шучу, — почти закричал я. — Там выход! Выход!

И Сергей, часто дыша от быстрой ходьбы, добавил:

— Чего вы сидите? Скорее на волю! Ну! быстро, быстро, черт побери!

Это было первое ругательство, услышанное мной от Сергея за все время путешествия.

Вскочили и зашумели ребята:

— Бежим туда, к выходу!

— К выходу, Вовка!

— Ребята, дайте кто-нибудь руку, я же ничего не вижу.

Где-то около меня завозился доктор.

— Я сейчас, сейчас, — бормотал он. — Вот только найду рюкзак…

Держась друг за друга мы, пошли по коридору туда, где был свет и свобода».

У подножья невысокой горы, покрытой ельником и сосной, стояла группа людей: трое мужчин, два мальчика и девочка. Они имели странный вид: исхудалые, бледные, заросшие волосами. Одежда висела на них жалкими лохмотьями.

• Предыдущая
• 40/41
• Следующая