Моя королева - Рединг Жаклин - Страница 3
- Предыдущая
- 3/52
- Следующая
– Отец!
– Хм-м? – отозвался герцог, все так же неподвижно сидя за газетой.
Элизабет отодвинула тарелку и положила руки перед собой на стол, сплетя гибкие пальцы.
– Я все думаю о том, что вы сказали недавно о статье, которую вы прочли.
– Да?
Она взглянула на Изабеллу, самую близкую ей по возрасту сестру. Та слегка покачала головой, словно пыталась предостеречь Элизабет.
Но девушка продолжала:
– Кажется, вы утверждаете, что эта статья – «глупость» и «пустая трата бумаги, на которой она напечатана»… – Она замолчала, глядя на стену из газеты, за которой скрывался отец. – Но мне все же любопытно, не может ли быть чего-нибудь интересного в подобных писаниях, коль скоро издатели их публикуют?
В комнате воцарилось молчание. Разговор замер, и все глаза с изумлением устремились на Элизабет. Прошло мгновение, потом еще одно. Все, даже лакеи и любимец герцогини мопс Минг, застыли в ожидании вспышки, которая неминуемо должна была последовать в ответ на слова Элизабет.
Но герцог всего лишь опустил газету и посмотрел на старшую дочь поверх нее.
– Что вы сказали?
Элизабет села прямее и расправила плечи.
– Мне просто интересно, почему издатели решаются на расходы и беспокойства, помещая заметки, как та, о которой вы говорили, если подобные статьи не стоит публиковать?
Глаза герцога, такие же карие, как у Элизабет, сузились.
– В конце концов, – быстро добавила она, – я всего лишь женщина и не могу, как вы, разбираться в таких вещах.
Ее сарказм, облеченный в одежды смирения, остался для герцога незамеченным. Лицо его посветлело. Он даже улыбнулся. Все находившиеся в комнате разом вздохнули с облегчением.
– Ах, милочка, вы чересчур молоды и невинны, чтобы разобраться в истинной подоплеке скандалов и полемики. Стало быть, позвольте мне просветить вас.
Элизабет кивнула.
– К несчастью, действительность состоит в том, что две вещи – скандал и полемика – сами по себе привлекают больший интерес читателей газет и книг, нежели величайшие образцы литературы и науки, вместе взятые. Чем скандальнее предмет, тем больше экземпляров, к сожалению, расходится по читателям. И не имеет значения, пишут ли там правду. Важно другое: до тех пор, пока публика продолжает смаковать этот вздор, издатели будут его печатать и набивать за ее счет доверху свои сундуки.
– Понятно.
Элизабет немного подождала, а потом спокойно добавила:
– Но ведь вы, сэр, тоже купили эту книжку журнала?
Герцог повернулся к жене:
– Чему только вы учите девочек, Маргарет?
– Ребенок рассуждает вполне резонно, Аларик.
– Резонно? – выдохнул герцог, снова устремляя взгляд на старшую дочь. – Да, дорогое дитя, я действительно купил эту книжонку, – он помолчал, пытаясь найти подходящее объяснение, – но только чтобы иметь возможность просветить вас и ваших сестер касательно того, что пристойно и что непристойно читать. – И он выхватил у сидевшей рядом с ним Матильды сборник стихотворений, который она читала, держа книгу над миской с утренней кашей. Матти громко вскрикнула от неожиданной обиды, а герцог принялся махать книгой в воздухе, точно боевым знаменем.
– Вот, – сказал он окрепшим голосом, показывая всем книгу, – вот пристойное чтение для светских юных леди. Красивые слова, которые рождают красивые мысли. А это, – продолжал он, беря в руку злополучный журнал, – это непристойное чтение, полное бессмысленных слов, которые порождают бессмысленные мысли. – Он подошел к камину и швырнул журнал в огонь, а потом повернулся и нахмурился, глядя на своих дочек: – Советую вам это запомнить. Всем вам.
Хор снова покорно пропел:
– Да, папа.
Однако Элизабет, сидевшая на другом конце стола, хранила каменное молчание. Она смотрела, как отец снова сел за стол и снова скрылся за своей газетой, демонстративно положив конец дальнейшим комментариям. Ей страшно хотелось ему возразить, но, как всегда говорила ей мать, «мудрая женщина должна выбирать для споров подходящее время и место». Завтраки в доме Дрейтонов, когда отец бывал в дурном настроении, не очень подходили для препирательства. Посему Элизабет придержала язык и промолчала.
Через некоторое время часы в вестибюле пробили девять. Их бой отозвался эхом в затянувшейся тишине утренней столовой.
– Отец, вы позволите мне выйти из-за стола? – спросила Элизабет, собираясь встать.
Герцог посмотрел на нее.
– Что вы намерены делать сегодня, дочь моя?
Элизабет быстро ответила:
– Я хотела уделить некоторое время вышивке и писанию писем, а потом мы с матушкой должны поехать к модистке на примерку.
Герцог улыбнулся удовлетворенно.
– Великолепно. Вы весьма упорно трудитесь над этой вышивкой, Бесс. Она должна получиться очень хорошо. Мы ее когда-нибудь увидим?
Элизабет на мгновение посмотрела на Изабеллу. Девушки обменялись понимающими взглядами.
– Когда она будет закончена, папа, не раньше.
Герцог усмехнулся, глядя на жену:
– Маргарет, наша Бесс во всем любит совершенство. Совсем как ее отец. – Он махнул рукой. – Ну, ступайте, детки. Пользуйтесь утренним солнышком.
Элизабет встала из-за стола.
– Благодарю вас, сэр, я так и сделаю.
Вскоре Элизабет уже запирала на ключ свою спальню, чтобы ей никто не помешал. Потом она повернулась и окинула взглядом комнату. Большие двойные окна были раскрыты настежь, и яркий свет утреннего солнца вливался в комнату сквозь бледные дамасковые занавеси и сиял на недавно отполированных стенных панелях, придавая им янтарный блеск. Украшенный изящной резьбой гардероб розового дерева стоял в углу, набитый бесчисленными платьями из атласа и шелка. На туалетном столике выстроились пузырьки с духами, привезенными с далекого Востока. На полу лежал драгоценный персидский ковер, кровать была задрапирована занавесями из прекрасной парчи, а матрас набит мягчайшим гусиным пухом, какой только можно было сыскать в Англии. Стоило ей позвонить – и сбежалось бы целое войско слуг. Да, Элизабет от рождения принадлежала к привилегированному классу, но привилегии эти дорого стоили.
Девушка подошла к окну, где стоял диванчик с подушками, среди которых лежала ее корзинка для рукоделия. Она вынула из нее кусок холста, натянула на деревянные пяльцы и вытащила воткнутую с краю иголку. Некоторое время она задумчиво рассматривала вышивку, потом воткнула в ткань иголку и сделала несколько превосходных стежков. Вот, подумала она, отводя вышивку от глаз и восхищаясь тем, что получилось. В конце концов, сказала же она отцу, что собирается вышивать…
Элизабет отложила вышивку, отошла от окна и опустилась на стул у письменного стола. Там она просидела некоторое время, подперев рукой подбородок и глядя на роскошный цветник, который простирался от ее окон до яблоневого сада.
Раннее утро обещало смениться чудесным летним днем. Цвели розы, насыщая ароматами легкий ветерок, ласково качающий верхушки деревьев. Звучал хор птичьих голосов, которому аккомпанировала Кэролайн, приступившая к занятиям на клавикордах внизу в гостиной. Вдали, на роскошном зеленом выгоне паслись лошади, сверкая на солнце темными крупами. Впрочем, Элизабет почти ничего этого не замечала. Безмятежность и красота летнего дня, музыка – ничто ее не трогало. В голове ее отдавались негодующие слова отца, сказанные им за завтраком.
«Нелепица…»
«Глупость…»
«Равенство мужчины и женщины! Вы когда-нибудь слышали подобный вздор?»
Как бы сильно ни любила она отца, какое бы восхищение и уважение ни вызывали у нее его доброта и крепкая любовь к жене и дочерям, временами он казался ей просто допотопным. Как будто герцог пробудился этим утром, проспав перед завтраком несколько столетий. Почему? – спрашивала себя Элизабет не в первый, не во второй и даже не в двадцатый раз. Почему он дал ей и сестрам наилучшее образование, которое доступно людям их положения, а теперь не дает им воспользоваться его преимуществами? Неужели только для того, чтобы похваляться этим, сидя за бренди с друзьями, как похваляется он резвостью своей верховой лошади или сообразительностью любимой гончей?
- Предыдущая
- 3/52
- Следующая
