Вселенский расконвой - Разумовский Феликс - Страница 30

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая

Бродов, как это и положено спецназу, собачек не любил, более того, был всеми фибрами против. Однако даже он почувствовал восторг, расположение, удивление и профессиональный интерес: «Ишь ты, как сидит-то, словно сфинкс. Какой окрас! Какой костяк! Какой прикус! Да, если что, с таким придется повозиться». Потрошитель же, наоборот, сразу помрачнел, вполголоса выругался и пробурчал Даниле в ухо:

– Вот только киноцефалов, блин, вульгарисов нам не хватало. Моральные уроды, зверье. Если берут за штаны, то мертвой хваткой. А уж если за глотку…

Однако же, вопреки его словам, пес оказался зверем компанейским. Он дружелюбно зарычал, жутко, но без умысла, оскалился и поднял выше головы переднюю веслообразную лапу. При этом энергично дернул задней, отчего включился тайный механизм, сработала секретная пружина, и монументальная, с Доггилавером, картина пришла в движение. За ней оказался лифт, формой и габаритами напоминающий вагон.

– Скорость движения девяносто семь и семь десятых сантиметра в секунду. Расстояние по вертикали восемнадцать метров и пятьдесят шесть с половиной сантиметров. Гарантия безопасности 99 и 99999 процента.

Пассажир-плеядир поклонился не по-нашему, глядя куда-то вверх и левым плечом вперед, киноцефал-вульгарис вильнул хвостом, лифтер же медленно, двигаясь как во сне, открыл прозрачную дверь:

– Прош-ш-ш-ш-ш-ш-у, прош-ш-ш-ш-ш-у.

Он совсем не двигал тонкими губами и смотрел, не отрываясь, куда-то в потолок, слова его рождались в голове сами по себе, словно там из горсти сыпали песок. Сухой, желто-белый озерный лесок, пульсирующий тонкой струйкой…

– Это троонт, Даня, с системы Асханд, – с презрением шепнул Серафим, пока они грузились в лифт. – Шнырь, шестерка на подхвате. Питается высокомолекулярным субстратом. Зачатки телепатических способностей, внешних половых органов нет. Не боец, говно всмятку. Баб у них, Даня, нет…

Лифтер между тем закрыл дверь, нажал массивную красную кнопку, и лифт послушно тронулся с места. Как обещал плеядир, вниз, на восемнадцать целых и пятьдесят шесть сотых метра строго по вертикали. И все это – в полнейшей тишине, словно в океане ваты. Наконец лифт остановился, лифтер пошевелился, прозрачная дверь открылась.

– Вам ш-ш-ш-ш-ш-агать, – сделал знак троонт, неловко и угловато, и стало ясно, что конечность у него трехпалая, с когтями и перепонками. Жать эту самую конечность на прощание ну совершенно не хотелось. Бродов с Серафимом и не стали.

– Пока, – откланялись они, вылезли из лифта и оказались в узком коридорчике с одной-единственной, крытой дерматином дверью. Место было недоброе, можно сказать, зловещее, на стенах словно было написано: все, ребята, сушите весла. Писец. Приехали. Чмокнула прозрачная дверь, лифт пошел наверх, сумрак к коридорчике сгустился. Тишина сделалась ощутимо плотной.

– Так, – усмехнулся Серафим, по-уркагански сплюнул и вытащил из рукава нож. Тот еще ножик-режик, киноцефала-вульгариса прирезать можно. Заодно с троонтом, аденороидом и всеми там плеядирами…

– Сима, я тебя умоляю. Что за уголовные наклонности, – глянул с укоризной Бродов и, шаркнув утеплителем по полу, с достоинством открыл дверь. – Разрешаете?

И сразу, словно в зеркале, увидел себя. Точнее говоря, не в зеркале – в миниатюре, поменьше ростом, похудее, в плечах поуже, похлипше в стати. И цветом кожи изрядно покрасней. При первом взгляде на этого мини-Бродова сразу же вспоминались прерии, ржание мустангов и альтруист Виниту, который друг апачей. Все было при нем, не хватало лишь томагавка. Впрочем, искренности, сердечности и дружелюбия ему было тоже не занимать.

– А, это ты, брат, – просто, словно вчера расстались, сказал он и протянул крепкую руку. – Ну здорово. Свои называют меня Джонни.

Это уже потом, позже, Бродов понял, что дело было даже не в родственных чувствах. Они оба были теплокровными, прямоходящими, размножающимися половым путем. Гуманоидами.

– Ну силен, силен, – отнял руку мини-Бродов, громко рассмеявшись, потер и принялся ручкаться с Потрошителем, ножик свой уже заныкавшим в рукав. – Привет, анунникянин, привет. За твою голову Космопол, между прочим, дает уже двести тысяч. Растешь.

– Перебьются. Мне она пригодится самому, дорога как память, – хмуро отшутился Серафим, а братец Джонни, не переставая скалиться, сделал плавный гостеприимный жест: – Проходите, садитесь, знакомьтесь. Это мой первый заместитель Кнорр с Дельты Лебедя[39].

Идти было недалеко, к противоположной стене, где стоял вместительный, прямо-таки заваленный жратвой стол. За ним сидел невзрачный гуманоид, пальцы его охаживали ноутбук.

– Приветствую, – оторвался он. – Я Кнорр из системы Десса. О нашей цивилизации у вас знают. Даже сняли фильм. Очень приятно[40].

Сказано это было исключительно для Бродова – в эрудированности Потрошителя здесь, как видно, не сомневались.

– Да, да, весьма приятно, – тем не менее заметил тот, а Джонни-братец повел рукой и очень по-простому предложил: – Давайте-ка к столу, без церемоний, как это принято у вас, русских, хлеб да соль, чаи да сахары. А заодно и о делах наших поговорим скорбных.

На столе, правда, не было ни чая, ни сахара, ни хлеба, ни соли, зато залежи фруктов, россыпи конфет, горы термопаков и бутылок с соками. Чувствовалось по всему, что у последователей Доггилавера наступил конкретно Великий пост. Количество, увы, не переходило в качество, жрать, по большому счету, было решительно нечего…

– Ладушки, – двинули к столу Данила и Серафим, расселись, налили, принялись осматриваться. Взгляд особо положить было не на что – офис, стеллажи, прямоугольники стен, причем одна, видимо, прозрачная, зашторенная жалюзи. Так, ничего особенного, не в бункере у фюрера – парная рабочая берлога среднего командного звена. Впрочем, нет, кое-что примечательное все же было – картина, в полный гуманоидный рост. Не такая, правда, величественная, как та, про альтруиста Доггилавера, но тем не менее очень запоминающаяся, к тому же насыщенная сюжетно. Под названием, как это явствовало из подписи, «Герасим учит дайвингу My-My». И действительно, дело проистекало под журчание струй: крепкий широкоплечий гуманоид, стоя во весь рост в моторной лодке, высоко вздевал над головой черного огромного барбоса. Мышцы его были напряжены, лицо решительно, улыбка ангельска, во взгляде что-то от Степы Разина, швыряющего за борт свою княжну. От холста так и веяло реализмом, достоверностью, запахом тины, плеском волны. Слышался рык, торжествующие крики, жалобное повизгивание и кваканье лягушек. Самое интересное было то, что в лихом том гуманоиде Бродов узнал себя, а занимающийся дайвингом черный волкодав жуть как напоминал киноцефала-вульгариса. И статью, и окрасом, и прикусом, и костяком.

– Что, нравится? – проследил взгляд Бродова братец Джонни, весело кивнул и с удовольствием хлебнул красносмородинового сока. – Это мой автопортрет, под плохое настроение. А то эти чертовы бобики-тобики совсем отбились от рук. Лучшие друзья гуманоидов, так и растак. Впрочем, ладно, плевать, проехали, вернее, проплыли. Не будем терять времени на всякие там эмоции. Итак, братец, чтоб ты знал, на шарике нашем сейчас насчитывается более двадцати видов инфэжэ, то есть инопланетных форм жизни[41]. А посему…

Он не договорил. Холст, камуфлирующий, словно у папы Карло в каморке, секретную дверь, пришел в движение, послышались тяжелые шаги, и в помещение заявился негр, огромный, мощный, широкоплечий, похожий на веселого людоеда. Впрочем, выглядел он совершеннейшим хирургом: очки, резиновые перчатки, фартук и высокий, на курчавой шевелюре колпак. Все – и очки, и колпак, и фартук были в каких-то жирных, цветом напоминающих жабу пятнах.

– Так-с, – глянул на него братец Джонни, помрачнел и сразу взял инициативу в свои руки. – Для тех, кто не в курсе. Знакомьтесь, это мой второй заместитель Гирд. Во всей красе. А это мой брат и…

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая