Картина с кляксой - Гусев Валерий Борисович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/30
- Следующая
– Обратно в их музей. Во Францию. Из Парижа.
Тетя Липа улыбнулась.
– Хороший ты человек, Алешка.
– А то! Мы, Оболенские, все такие.
– Я знаю. Это хороший древний род. Князья Оболенские всегда стояли на страже интересов России.
– Ага, – кивнул Алешка. – Мы такие. Теть Лип, а можно еще картины Славского посмотреть.
– Ты меня разочаровал. – Тетя Липа – у нее даже ноги подкосились – чуть не села мимо стула. Она, наверное, хотела в обморок упасть. – Тебе интересна эта мазня?
– Ну… как сказать… Я тоже один раз случайно опрокинул банку с краской на мамину разделочную доску. Здорово получилось. Такой расплывчатый квадрат во всяких кругах и кляксах. Шедевр такой. Я бы Славскому похвалился.
Тетя Липа вся засветилась.
– Понятно. Это ирония и сарказм. Я тебя огорчу. Славский забрал всю свою пакость и исчез в неизвестном направлении.
– А сколько у него было этих пакостей?
– Кажется, девять. Да зачем тебе?
Алешка пожал плечами:
– Забрал бы мою – и было бы ровно десять.
Тетя Липа попыталась пригладить ему хохолок на макушке и сказала:
– Пойдем в подвал. Там у нас целая коллекция старинных шпаг и сабель. Можешь помахать.
– Я завтра помахаю – сейчас дел полно. Теть Лип, а этот рыжий иностранец тоже уехал?
– И слава богу! Почмокал и исчез. Извини, экскурсия. Здравствуйте, дорогие посетители! Прошу вас в этот зал.
– Теть Лип! – Алешка крикнул вслед: – А сколько картин у вас украли?
Она обернулась и показала на пальцах: девять. А еще одним пальцем ему погрозила.
Вечером, когда мы поужинали, поболтали и уже собирались расходиться по своим спальням, Алешка спросил:
– Пап, а где твой фонарик?
– А тебе зачем?
– У нас на чердаке одни огарки от свечей остались.
– Обойдетесь.
– А вот и нет! Мы с Димкой перед сном английским занимаемся. По русским сказкам.
– Вы бы лучше перед сном ноги мыли, – сказала мама. – Боу-воу? И это все?
– Щаз-з! Я еще знаю, как по-английски Баба-яга.
– Я тоже, – сказал папа.
И я бы так же похвалился. Баба-яга, она и в Англии Баба-яга.
– А царь по-ихнему «тсар», – щедро делился Алешка своими познаниями.
– А Иван-Царевич, – сказал папа, – по-английски «тсаревич Иван». А еще есть Змей Горыныч.
– Точно! – обрадованно польстил Алешка. – Горинич!
– А Василиса, – вставила свое слово и мама, – по-ихнему вообще «Василиса».
– Ну вы даете! Так я беру фонарик?
– Бери, Змей Горинич, – отмахнулся папа. – Только скажи: как по-английски поет русский петух?
– Это мы еще не проходили. Сейчас посмотрим. Пошли, Дим.
И он в самом деле, полистав на чердаке книгу сказок, просунул голову в люк и прокричал русским петухом с английским акцентом:
– Кок-э-дудль-ду!
– Он заболел? – спросил папа маму испуганным голосом. – Или я?
– Оба хороши, – сказала мама. – И я с вами. Боу-воу!
Два дня и две ночи мы вели наблюдение за домом деда Строганова. Ничего нового мы не заметили. Каждый вечер, когда гасло солнце и загорались звезды, дед что-нибудь обязательно носил в сарай. Алешка, не отрываясь от бинокля, сообщал мне:
– Он пошел, Дим. Несет кастрюлю двумя руками; сверху на кастрюле сковорода с крышкой. Под мышкой что-то торчит. Термос! Дим, ни поросенков, ни козлов термосами не кормят… Назад поплелся. Кастрюльку боком несет – пустая. Кто-то из нее что-то сожрал. Жалко, он дверь в сарай все время запирает. Подсмотреть бы.
– А как же! – Мне все это уже наскучило. – Он там коней златогривых прячет. От Конька-горбунка.
– А может, какого-нибудь козла, – серьезно предположил Алешка. – Мне этот дед все больше и больше нравится. Мне кажется, Дим, он много чего знает.
– Но мало чего скажет, – буркнул я.
– Боу-воу! Еще посмотрим. Дим! Он сарай не запер. Пошли!
– Коней златогривых красть?
– Козла посмотреть!
Ну, скажите, мне это надо? Но тем не менее я вылез из-под теплого одеяла и спустился вслед за Алешкой.
Нас охватила ночная прохлада, полная росы и свежести. Мы подбирались короткими перебежками к усадьбе деда Строганова.
Ночь была безлунная. Точнее, луна на небе где-то была, но пряталась за облаками. Вдали, наверное, в Пеньках, перелаивались от скуки или от страха бессонные собаки. Вдобавок загулял ветерок, зашелестел заморосивший дождик. Самая подходящая ночь, чтобы посмотреть в чужом сарае на какого-то козла. Которого зачем-то кормит дед Строганов термосами и кастрюльками.
Мы «шепотом» прошли мимо дачи тети Зины. Вдоль настоящего плетня. Этот плетень сплел ей дед Сороко из Пеньков, на старинный украинский манер. Тетя Зина надела на колья глиняные горшки и говорила, что она создала вокруг себя «элемент моей исторической родины – цветущей Украйны». И часто по вечерам Алешка, не отрываясь от бинокля, сообщал:
– Тетя Зина мечтает на своем заборе. Ее голова торчит среди горшков.
В окошках тети Зины теплился слабый свечной огонек одинокого ужина и отражался пригорюнившийся силуэт одинокой женщины. Скоро она выйдет из дома и, облокотясь на плетень, будет ждать, когда же проглянет луна и можно будет помечтать об Италии. Где вечно голубое небо и где семечки едят с помощью ножа и вилки. Мне непонятно: зачем она в своих мечтах променяла цветущую Украину на знойное небо Италии?..
Усадьбу деда Строганова отделял от дороги ветхий кривой штакетник. За ним поднимались высокие цветы на тонких ножках. Золотые шары, кажется. Мы раздвинули в заборе две гнилые планки, забрались в чащу цветов и затаились. Потому что дед опять вышел из дома и пошел к сараю. И опять что-то нес – на минутку луна справилась с облаками и сверкнула своим лучом, и в руках деда блеснула горлышко бутылки. Дед что-то ворчал, спотыкался и – наконец – скрылся в сарае. Мы тут же подобрались к его дверям и услышали голоса. Дед ворчливо возмущался:
– И куда теперя я их дену? И кто мне за их заплотит? Одного материала скоко пошло. На рынок ить не понесешь.
Ему кто-то насмешливо отвечал:
– А ты их по знакомым раздай. По родственникам. Пускай про запас возьмут. Такая штука каждому нужна. Раньше или позже.
– Энти штуки впрок никто не возьметь. Опять же – где их держать? Плати деньги!
– Заплачу. Картины продам – и заплачу.
– Кто ж их купит, срамье такое?
Алешка толкнул меня в бок.
– Ты, дед, темный человек. Ты, кроме гробов, ничего не умеешь.
– Да что ты понимаешь! Я был столяр высокой руки! Мебеля делал, какие стеллажи для музея изготовил! Ты меня с пути сбил! На гробы перекинул! Деньгой соблазнил! Плати за всю эту продукцию! Ить какие гроба! Строганы, лес выдержан – такой гроб кого хошь переживет. Кости в прах уйдут, а в мой гроб хоть нового клади!
Мы с Алешкой потихоньку холодели – наверное, не столько от прохладной погоды, сколько от разговора.
– Отстань, дед! Я спать хочу. У меня большие дела впереди.
Дед сказал ему в ответ нехорошее слово и хлопнул дверью – мы едва успели отскочить в тень, за угол сарая.
– Я все понял! – шепнул мне Алешка в ухо. – А ты?
Я понял, что я замерз и хочу спать. Поэтому ничего не ответил.
– Сейчас эта козлятина уснет, – горячо шептал мне в ухо Алешка, – и мы с тобой проникнем в сарай!
Я бы с большей пользой и удовольствием проник бы сейчас на наш теплый и уютный чердак, под ласковое одеяло.
– Ты промок? – спросил я Алешку.
– Сначала промок, а потом просох.
И вправду дождик кончился, небо стало чистым, засветились звезды вокруг луны. И настало тепло – все-таки лето, ночи еще теплые. Но спать все равно хотелось. Да разве с ним поспишь?
– Пошли! – сказал Алешка тихо, но решительно.
Мы приоткрыли дверь в сарай. Она не скрипнула, но где-то неподалеку зловеще каркнула бессонная ворона, а в Пеньках вдруг завыла бессонная собака. Ей ответили во всех дворах. В таких случаях нужно удирать с места события. Пока не поздно. Но было уже поздно…
- Предыдущая
- 14/30
- Следующая
